До Выселок отсюда километров восемь, налегке он дойдет за каких-нибудь два часа, а потом можно будет вернуться за этим кабаном – на машине, с подмогой...
Он нагнулся и осмотрел повязку. Наспех наверченные тряпки, с мясом оторванные от различных деталей Сватова туалета, конечно же, давно сбились на сторону, рана опять открылась. Воробья, не отличавшегося особенной чувствительностью, все-таки замутило от такого обилия кровищи, медленно сползавшей по ребрам Свата густеющим потоком, над которым уже начали радостно увиваться мухи. Было очевидно, что, если не доставить Свата в больницу в ближайшее время, тот непременно околеет, как собака под забором, и виноват в этом будет, конечно же. Воробей. Сватова жена Катерина по прозвищу Бармалей так прямо ему об этом и скажет, и пойдет звонить по деревне, жаловаться и проклинать, хотя кто-кто, а уж она-то желала Свату сдохнуть раз двадцать на дню – по самым скромным подсчетам.
Воробей, как мог, поправил повязку, взял Свата за воротник брезентовой куртки и потащил волоком, как однажды тащил с фермы ворованную свинью.
Тащить Свата было даже удобнее – у него, по крайней мере, был воротник, свинью же приходилось волочить за заднюю ногу, отчего та все время норовила развернуться и цеплялась за все подряд растопыренными конечностями. Сват, впрочем, тоже, поминутно застревал и цеплялся одеждой за что попало. Совершенно одуревший от жары и усталости Воробей свирепо дергал его за шиворот, с треском протаскивая через густой подлесок, и тогда Сват принимался хрипло орать, а потом, обессилев, замолкал до следующего раза.
Скорее благодаря удаче, чем умению ориентироваться в лесу, через два с половиной часа пятившийся задом Воробей выбрался на дорогу. Здесь дело пошло легче, а вскоре их подобрал возвращавшийся с дежурства Леха Баринов по прозвищу Банан. Оба были грязны и окровавлены, и Банан мысленно скривился, представив, во что эта парочка превратит новенькие чехлы на сиденьях, но деваться было некуда, и уже через десять минут Воробья и Свата выгрузили перед медпунктом, где они были встречены молоденькой фельдшерицей. Хорошенько разглядев Свата, та нацелилась было хлопнуться в обморок и уже начала бледнеть и закатывать глазки, но тут Воробей, в котором выпавшие на его долю суровые испытания пробудили решительность, сцапал с медицинского столика недопитый стакан простывшего чаю и одним точным движением выплеснул его содержимое фельдшерице в лицо. Та вздрогнула и пришла в себя – глазенки вернулись на место, щеки приобрели естественную окраску, и она засуетилась, помогая Воробью уложить Свата на кушетку, и кривыми хирургическими ножницами ловко вспорола то, что осталось от Сватовой рубашки, состригла заскорузлую тряпку, успевшую основательно присохнуть к ране, и забегала вокруг с перекисью, антисептиками и стерильным бинтом. И тут безучастно стоявший в углу Банан, бесцельно ковыряя пальцем кровавое пятно на манжете форменной рубашки, вдруг подал голос.
– Эй, вы – сказал он, – тормозните-ка, отморозки. Он же помер – вы что, не видите?
Воробей и фельдшерица застыли, разом уставившись на бледное, перепачканное кровью и засохшей болотной жижей лицо Свата, успевшее за ночь обрасти густой колючей щетиной. Сват не дышал, и Воробей припомнил, что тот давно перестал стонать.
Фельдшерица пощупала пульс и даже измерила на всякий случай кровяное давление, безнадежно испачкав при этом надувную манжету тонометра.
– Умер, – сказала она Воробью и вдруг заревела белугой, некрасиво распустив большие губы и хлюпая покрасневшим носом. Была она совсем молоденькой, работала первый год, и ее вполне можно было понять и даже, между прочим, утешить, но Воробью сейчас впору было самому залиться в три ручья, но он только смачно плюнул на пол и вышел вон, с грохотом и звоном зацепившись плечом за прозрачный шкаф. Он торопился покинуть медпункт, чтобы ненароком не сорваться и не измолотить кулаками эту ненавистную дохлую морду, которая, черт возьми, не могла окочуриться немного пораньше, не заставляя его полдня надрываться и волочить ее через лес.
На улице, оказывается, его уже поджидал 'джип' – кто, когда и как ухитрился донести Старику, что Сват и Воробей вернулись, было совершенно непонятно, но факт оставался фактом, и совершенно отупевший от пережитого Воробей безучастно погрузился в машину.
Старик принял Воробья в своем домашнем кабинете, где Воробью до сих пор бывать как-то не приходилось. Впрочем, он ощущал, что орган, ведающий любопытством, в нем временно атрофировался. Окинув вошедшего взглядом. Старик велел принести табурет – стоять Воробей не мог, а сажать этот комок кровавой грязи в кресло было невозможно.
Воробей опустился на подставленный табурет и обмяк беспорядочной кучей грязного тряпья. При взгляде на эту жалкую фигуру Сергей Иванович испытал мгновенный укол страха, оставивший после себя тупую ноющую боль где-то над правым глазом – победители так не выглядят.
– Рассказывай, – приказал он. – Вы что, попали под обвал?
Воробей не то всхлипнул, не то засмеялся – ничего было не разобрать на этом превратившемся в потрескавшуюся бурую маску лице.
– Да все нормально, Иванович, – сказал он. – Просто Свата подстрелили.., чуть сам не помер, пока дотащил.
– Где Сват? – быстро спросил Старцев.
– В медпункте, – с трудом ворочая языком, ответил Воробей.
– Вы что, спятили все? – страшно выкатывая глаза, громыхнул Сергей Иванович. – Он же там такого наговорит, что три следственные комиссии за год не разберутся!
– Не наговорит, – вяло отозвался Воробей, почему-то впервые в жизни ничуть не испугавшись начальственного гнева. – Помер он. До самого медпункта дал себя дотащить и помер, паскуда.
– А москвич?
– А что москвич? Хрен его знает. Мы со Сватом.., это.., отвлекающий, значит, маневр: пальнули по разу из кустов, и ходу, а он там остался. Да ты не бойся, Иваныч, москвича твоего ломом не убьешь! Все сделает, как надо.., хотя, конечно, крученый он. Все у него с подковыркой. Не верю я ему, Иванович, хоть убей.
– А от тебя этого и не требуется, – отрезал Старцев. – В церковь иди, там верующих сколько угодно. Ладно, ступай. Помойся, отоспись и приходи – премию выдам.
– А Сват...
– Сват теперь не твоя забота. Ступай.
Воробей ушел, роняя на паркет засохшие лепешки грязи. Возле двери он вдруг остановился и, обернувшись, сказал:
– Автоматы я в лесу оставил, под корягой.
– Место найдешь? – спросил Старцев.
– Думаю, да, – пожал плечами Воробей.
– Ну, значит, и говорить не о чем. Иди, отдыхай.
Пока в кабинете наводили порядок, Сергей Иванович постоял у огромного окна, выходившего на лес. Когда строился коттедж, он специально оговорил расположение кабинета – смотреть на лес было гораздо приятнее, чем на панораму Выселок, пусть себе и имевшую вполне цивилизованный вид. Сергей Иванович был выше того, чтобы шпионить за своими подчиненными путем простого подглядывания из окна – для этого существовало множество других способов, куда более надежных.
Лес, как всегда, успокаивал – мерное колыхание огромной пестро-зеленой массы действовало на растрепанные нервы подобно целительному бальзаму. Тупая игла, засевшая в мозгу над правым глазом, незаметно пропала, и мир немного посветлел.
В конце концов, ничего страшного не произошло – Сват был хорошим стрелком, но и только. Вся надежда теперь была на москвича – если груз не вернет он, понял вдруг Сергей Иванович, то его не вернет никто.
Вернувшись в свое кресло, приободренный Старцев стал придумывать способ, как ущучить Плешивого с его зарвавшимися бандитами. На миг он даже пожалел о блаженной памяти прошедших временах, когда еще не увяз по уши в том, что он и его коллеги скромно именовали бизнесом. Тогда в ответ на подобную выходку соседей он бы просто снял трубку телефона, действуя законным порядком, и за дело моментально взялись бы те, кому за это деньги платят: КГБ, пограничники, власть предержащие...
Теперь играть в эти игры приходилось самому...
Старцев откинулся в кресле, задумчиво посасывая фильтр незажженной сигареты. Редкоземельные металлы... Что это за зверь такой и с чем его едят?
Сергей Иванович никогда в глаза не видел эти самые металлы и имел о них весьма слабое представление: вроде бы помещались они где-то в самом низу таблицы Менделеева и пользовались бешеным спросом на Западе. Больше Сергей Иванович не знал о редкоземельных металлах ничего существенного, хотя через его участок границы это ценное сырье тоннами уплывало в Латвию, а оттуда – дальше, в Германию, Швецию и бог знает куда еще. Эти самые редкоземельные давно уже стали основной статьей дохода Сергея Ивановича – спасибо за это Тихарю и его таинственному хозяину, которого Старцев никогда не видел и про которого ничего не знал. Этот человек-невидимка сумел организовать дело так, что как минимум раз в месяц Сергей Иванович пропускал через границу крупную партию товара, получая с этого по-королевски щедрые проценты. Подводить такого человека было нехорошо и даже опасно. Только о чем же думал Плешивый, откалывая такой номер? Неужели ему жить надоело?
Старцев тревожно взглянул на телефонный аппарат, стоявший на краю стола. Аппарат молчал.
Москва почему-то перестала теребить его запросами по поводу потерявшегося груза. Честно говоря, следовало сесть и составить подробное донесение, не дожидаясь запроса, но Сергею Ивановичу очень хотелось по старой памяти закончить рапорт победной строкой: груз возвращен и отправлен к месту назначения обычным порядком, виновные выявлены и строго наказаны... Да... С донесением придется подождать до возвращения москвича.., если тот вообще вернется. Это ему не чеченов по горам гонять, здесь народ потоньше, похитрее...
На лестнице послышались шаги и приглушенные голоса, в коридоре затопали, и дверь без стука распахнулась – так резко, что с грохотом ударилась о стену. Сергей Иванович вскинул голову, намереваясь рыкнуть, но слова застряли у него в горле Он медленно встал навстречу вошедшему, чувствуя неприятный холодок под ложечкой и противную слабость в ногах.
– Здравствуйте, Олег Капитонович, – заплетающимся языком выговорил он. – Какими судьбами?
Тихарь аккуратно прикрыл за собой дверь, скрывая от взгляда Старика какую-то незнакомую башнеподобную фигуру в коридоре, неслышно ступая пересек кабинет и остановился по другую сторону стола.
– Здравствуйте, Старцев, – своим шелестящим голосом сказал он, разглядывая бледного Сергея Ивановича сквозь толстые линзы. – Потрудитесь объяснить, что у вас здесь происходит.
Не желая беспокоить охрану, Илларион распахнул окно, встал на подоконник и мягко спрыгнул в траву со второго этажа. До рассвета оставалось еще с полчаса.
Зябко передернув голыми плечами, Забродов выбежал на подъездную дорожку и мерной рысью направился к воротам. У ворот навстречу ему шагнул хмурый охранник. Рука его лежала на кобуре пистолета, очень откровенно висевшей на ремне спереди.
– Куда? – с сильным акцентом спросил он.
– В бега решил податься, – ответил ему Илларион. – Ты что, чудила, не видишь, что я голый?
Охранник окинул его оценивающим взглядом и понимающе кивнул.
– А, – сказал он, – спорт. Эт-то хорошо. Сейчас открою ворота.
– Отдыхай, – сказал ему Илларион, с разбега ухватился за верхний край ворот и перебросил тело на ту сторону.