На другой день Фатхулла, которому не терпелось лишний раз доказать, что плов он все-таки готовит лучше, к четырем часам сдал свои двести килограммов и, издали помахав ребятам рукой, прямиком, не таясь, пошел с поля. После пяти -- правда, не так демонстративно,-- ушли с поля и остальные, предварительно заглянув в тетрадку весовщика на хирмане.
Пока Фатхулла, никого не подпускавший к котлу, готовил плов, ребята помогали хозяевам в огороде, набрав и для себя свежей зелени, овощей и фруктов, а Марик успел починить барахливший насос колонки, чем очень обрадовал хозяйку. Вечером, довольные собой, уселись ужинать, отмечая в себе неожиданное желание украшать свой скромный хлопковый быт. Кочков, смущаясь, принес в комнату букет полевых цветов, приспособив под вазу трехлитровую банку из-под томатного сока, а на столе забелели салфетки -- наверное, чья-то заботливая мать уложила с вещами, появись они до сегодняшнего дня --показались бы нелепостью, еще и обсмеяли бы.
И побежали чередой хлопковые дни. Работа не казалась в тягость, потому что были у них вечера, когда они, помывшись, побрившись, не по-хлопковому аккуратные, выходили пройтись по поселку, а в кишлаке их уже знали: добрая молва не сбоку от человека идет. Дней через пять кто-то пожаловался начальству, что мусаевская компания самовольно уходит с поля раньше времени. Руководил хлопкоробами главный механик треста Фролов; ему едва за тридцать перевалило, но он уже второй год избирался парторгом. Он и спросил у жалобщиков: ребята, что, воруют хлопок с хирмана, мухлюют, путая весовщика, сдают один фартук трижды, как некоторые, или собирают меньше всех? И на ответное молчание во всеуслышание объявил: чей сбор на двадцать килограммов будет превышать средний, тот может уйти с поля в любое время.
Конечно, время от времени появлялись желающие получить лишний свободный часик-другой, но нечасто,-- так сам собой узаконился их режим. И потекла у друзей невиданная на хлопке жизнь: раз в неделю ездили в райцентр в баню, каждый вечер Рашид или Марик, которых к котлу не допускали, отправлялись туда же за газетами. Колдовали вокруг котла по очереди, соперничая, Фатхулла с Баходыром, а Кочков приспособился помощником к ним обоим, хотя "помощник" сказано слишком громко, скорее истопником,-- большее не доверялось, кулинарный успех не хотели делить ни с кем. Рашиду и Марику иногда поручалось съездить на велосипеде за мясом, но это была формальная покупка, а не выбор, где необходимо проявить знание и вкус, потому что мясник сразу спрашивал, кто сегодня главный у котла, Фатхулла или Баходыр, и что собирается готовить, и сам отрезал нужное -- запросы поваров он уже хорошо знал.
Узаконили бы такой порядок до конца уборки, и, может быть, в следующем году молодежь охотнее ехала бы на хлопок -- слухи о вольготной жизни мусаевской компании разнеслись по окрестным колхозам. А ведь Фролов разрешал еще и съездить домой на день-два, если сборщики заранее, в счет каждого дня отдыха, сдавали сверх положенной средней нормы по шестьдесят килограммов. Поездку зарабатывали честно, все зависело только от тебя самого, и поэтому никто не канючил, не выпрашивал разрешения, не сочинял сказки одну слезливее другой про больную мать или умирающего дедушку, не организовывал фальшивые телеграммы, чтобы побывать в Ташкенте, а необходимость всегда возникает, когда находишься на уборке месяцами.
Но недели за три до конца уборки Фролова неожиданно отозвали в трест, и на его место прибыл Пименов, главный энергетик треста,-- крупный, крикливый, мужиковатого вида инженер, председатель трестовского месткома. Он слышал о стахановской пятерке Мусаева, которую иначе и не называли,-- да и Фролов, передавая дела, упомянул о ребятах,-- но сразу ввел свои порядки. К его приезду поля, конечно, сильно поредели, работали на самых дальних картах, да и на них собирали уже по второму-третьему разу, и привычных сентябрьских рекордов не было.
В первый же день приезда главного энергетика, когда вся компания ужинала, явился к ним гонец из чайханы и сообщил, что их немедленно требует к себе Пименов, всех до единого. Ребята переглянулись, предчувствуя недоброе, потому что раньше было достаточно, если к Фролову ходил кто-нибудь один. Так оно и вышло...
Пименов, заросший рыжей щетиной и успевший неизвестно где вымазаться --он хлопок не собирал, а ходил между грядками, постукивая сухим стеблем по голенищам грязных сапог, или часами маячил на хирмане рядом с весовщиком,--встретил ребят, не скрывая враждебности. Вероятно, его, человека и в тресте не славившегося внешней аккуратностью, которого вечно шпыняли острые на язык женщины, привел в раздражение вид выбритых, аккуратных, в свежих рубашках, благоухающих "Шипром" ребят, которые, как обычно, собирались после ужина на танцы к медичкам, где уже вовсю гремела музыка, долетавшая аж до чайханы.
-- Опять на танцы-шманцы? -- спросил Пименов, недовольно оглядывая компанию.
-- А что, нужно обязательно согласовать с вами? -- язвительно ответил вопросом на вопрос Марик.
-- Прежде всего вы должны согласовать со мной время пребывания на поле. И я скажу со всей свойственной мне прямотой и откровенностью, что не вижу причин для особого режима вашей веселой компании. Для меня все равны, и будьте добры с поля -- со всеми вместе. Что будет, если каждый вздумает работать, как ему удобно, сообразуясь с личной выгодой и собственной логикой? Вы мне тут хитрости бросьте, не развращайте людей. Ваш уход с поля раньше положенного времени я расцениваю как вызов коллективу. Да-да, только так, и не иначе!
-- Так мы же собираем... -- попытался вставить слово Фатхулла.
Но Пименов, даже не повернув головы в сторону Мусаева, перебил:
-- Все собирают, никто не уклоняется. Да и не позволим дурака валять. А кто больше, кто меньше -- не столь важно. Для шести миллионов тонн, что сдает республика, ваши, так сказать, стахановские килограммы -- пылинки и песчинки, и не воображайте себя героями страды. Что это такое? В рабочее время вас видят в райцентре... В баньку, видите ли, захотелось... Другие же как-то терпят, обходятся, а вы чем лучше, почему я должен потворствовать вашей вольнице?
Ребята стояли, переглядывались между собой, обескураженные и обозленные.
-- И не сверкайте глазами, Мусаев, на вас, как на старшем, главная вина и ответственность,-- продолжал, распаляясь, Пименов. -- Что, хотите сказать - Фролов разрешил? Он молод и пошел у вас на поводу, стихия и энтузиазм его увлекли. Но ваша ни с кем не согласованная анархия, думаю, ему даром не пройдет. Многим ваше самовольное и бесконтрольное поведение не нравится, и я, с обычной для меня принципиальностью, доложу в райком по возвращении о вашем безответственном и недальновидном покровителе. В общем, я думаю, что сказал ясно: с завтрашнего дня никакой самодеятельности и на ужин со всеми. А то, что я за вами прослежу особо,-- уж будьте уверены. Все, можете идти! -- закончил он, почти переходя на крик.
-- Так что, нам и собирать, как всем? -- спросил побелевший, как хлопок, Фатхулла, у которого желваки так и ходили на лице.
-- Это ваше дело, тут я вам приказать не могу.
И работа разладилась... Через два дня, возвращаясь в потемках с поля, Марик, который и до среднего сбора не дотягивал, если бы на его счет Фатхулла с Баходыром не сдавали по тяжеленному фартуку, говорил друзьям, словно оправдываясь:
-- Знаете, ребята, во мне что-то оборвалось, я вроде и стараюсь как прежде, а результата нет. И я сегодня твердо решил уехать. Честно говоря, мне хотелось бы побыть с вами до конца, или, как ты любишь говорить, Фатхулла, до победы. Но думаю, мои победные дни позади, а позориться и выслушивать глупости Пименова я не хочу. Да и управляющий на прошлой неделе говорил, что мне давно пора вернуться.
Ребята знали, что Марик, несмотря на молодость, в конструкторском отделе ведущий технолог по нестандартному оборудованию и его отсутствие отрицательно сказывалось на работе.
-- Марик, только не завтра, а послезавтра. Сделаем прощальный ужин, пригласим девушек,-- мы давно обещали угостить их пловом. Начали по-людски, так давайте по-людски и закончим,-- предложил Фатхулла и обнял Марика, который волновался, правильно ли поймут его ребята...
Подробнее всего из той осени Рашиду запомнился этот прощальный ужин. После горячей перепалки с Пименовым вслед за Мариком уехал и Фатхулла, а через день отбыл и немногословный Кочков. Вспоминались и те милые девушки из медицинского, которых он больше никогда не встречал; он даже помнил, как грустный Марик открывает единственную бутылку шампанского, приобретенную по случаю прихода гостей, хотя весь сезон они строго придерживались "сухого" закона. Рашид, словно желая вернуть ушедшее время, пристально вглядывался в молодые лица друзей: неужели эти горячие юнцы, любившие в ту осень и хлопковое поле, и гостеприимный двор Икрамовых, и друг друга, и все вокруг, были они?..
Неслышно подошел Баходыр, опустился рядом, и Рашид, очнувшись и не понимая, где он находится, попытался встать.
-- Да лежи ты, лежи,-- остановил его товарищ. -- Давно приехал из райцентра, а тебя все нет и нет, думаю: не случилось ли чего, уж слишком слабым ты выглядел утром. Самат подсказал, что ушел к речке. Еле отыскал. Красивое ты место приглядел. Подошел, а ты как будто спишь, улыбаешься чему-то приятному; конечно, такая благодать вокруг, свежесть и тепло, да и сон -- лучшее лекарство, как говорят наши старики.
-- Знаешь, Баходыр, мне то ли снилось, то ли вспомнилось, не пойму, первая осень на хлопке. Помнишь нашу компанию?
-- Разве такое забывается? Я и сам частенько вспоминаю: единственный раз по уму да без нервотрепки работали благодаря Фролову. Эх, будь сейчас Фролов здесь, разве я торчал бы на кухне целый день, когда такие поля вокруг? Собрать сто килограммов для меня не труд, но самостоятельности, самостоятельности хочется, а тут, возле казана, она вроде у меня есть, тем и тешу себя, хотя понимаю -- не самостоятельность, а самообман это. Не лень мне, и не поля я избегаю, как думают некоторые. Настоящей работы хочется, а не так, для галочки.
-- Понимаю,-- кивнул Рашид. - Еще как понимаю...
Все эти годы, вспоминая ту давнюю осень, он носил в себе обиду на Пименова за то, что тот развалил их компанию, нарушил их с толком налаженный быт, лишил жизненных радостей: веселых ужинов, шумных поездок в районную баню, долгих и неспешных вечеров, когда можно было несуетно оглядеться окрест и увидеть не закованную в асфальт землю, а ту, первородную, называемую емко отчей землей, наконец, тех часов, когда они могли проговорить весь вечер обо всем на свете. А вот сейчас Баходыр вспомнил совсем о другом, о том, как легко и радостно им работалось, именно работалось.
Может быть, и пригрезилось ему все это оттого, что помнил он сердцем, как ему работалось, как рвался в поле, ибо только настоящая работа, сознание выполненного долга придавали прелесть той свободе, что отстояли они для себя. Все остальное сейчас казалось лишь приятным приложением. И вот только сейчас, на разогретом солнцем взгорке, обида на Пименова обрела конкретную причину -- он помешал им работать, реализовывать лучшее в себе.
Вечером, торопливо поужинав, все заспешили в кишлачный клуб на "Блондинку за углом". Видя, с какой завистью поглядывает Самат на уходящих в кино, Давлатов кивнул Баходыру: отпусти его, я помогу прибраться и сделать заготовки на завтра.
Баходыр сегодня был почему-то особенно добрый и великодушно отпустил не только Самата, но и другого помощника.
Шумный по вечерам двор чайханы быстро опустел, и друзья остались одни. Сами они еще не ели, и, пока Баходыр выбирал из котла остатки ужина, Рашид добавил в остывающий титан заготовленные Саматом мелко наколотые дрова. Из распахнутого поддувала титана-кипятильника и высокой закопченной трубы сыпались в темноту искры и вырывались языки пламени, во дворе остро пахло дымом, древесным углем, и эти запахи напоминали Давлатову, зябко кутающемуся в телогрейку, далекий отчий дом.
Мысли Рашида унеслись в прошлое, далеко, но вдруг, прорезая тьму двора ярким лучом и наполняя его стрекотом двигателя, по мощеной дорожке въехал мотоцикл с коляской. Приехавший шагнул от мотоцикла к парню, слегка припадая на левую ногу, и радостно воскликнул:
-- Рашид!
Мотоцикл тем временем лихо развернулся, поднимая невидимую в темноте пыль, запах которой ощущается в ночной прохладе еще резче, чем днем, и, вызвав недовольный лай соседских собак, исчез в переулке, откуда, все удаляясь и удаляясь, раздавался его треск.
Давлатов сразу узнал голос и походку Салиха-ака.
Они поспешили навстречу друг другу и обнялись. На бригадире, несмотря на прохладу, был знакомый вытертый пиджак, та же тюбетейка, те же сапоги, но главное -- он сам нисколько не изменился: тот же приветливый взгляд усталых и грустных глаз, добрая улыбка в приспущенных по-восточному усах, в крепком жилистом теле еще чувствуется сила.
На шум вышел из огороженной кухни Баходыр, и церемония приветствия повторилась. Правда, Баходыр, более искушенный в обычаях и традициях своего края, бойко расспросил о доме, семье, внуках, об урожае -- ритуал, без которого не начинается разговор уважающих себя восточных людей.
-- Какими судьбами, каким ветром занесло к нам? -- вставил вопрос и Давлатов.
-- Удачный день, Рашид-джан... Утром встретил ваших ребят, они работали на соседних с нами полях, рядом с шипаном, где растет арча Мавлюды, помнишь? Вот и рассказали, что и ты, и Баходыр, главные "партизаны" прошлого года, здесь, сказали, что ты болен. А у нас не принято забывать друзей, вы ведь меня здорово выручили тогда. Признаюсь,-- теперь уже можно,-- сильно попортил мне кровь Максудов, даже сниться стал по ночам в своих бабских туфлях. Но обиднее всего было думать, что вы не видите разницы и вам все равно -- что дурак Максудов, что я, бригадир, у которого душа болит за выращенный в трудах хлопок. А вышло-то совсем не так, боль у нас оказалась общая. Вот тогда уполномоченный не только из снов моих ушел, а даже из мыслей исчез.
-- Дай бог, чтоб навсегда,-- заметил Рашид.
-- Правильно говоришь... Узнав о твоей болезни, я, конечно, обещал ребятам тебя проведать, но не думал, что смогу прямо сегодня. Прихожу с поля, вижу -- внук во дворе мотоцикл ладит. Спрашиваю: "Куда так поздно собрался?" Отвечает: дескать, в кишлаке какая-то интересная комедия и он обязательно должен ее посмотреть. Ну, тут я прямо от калитки и говорю старухе: "Cобери-ка мне узелок, я заодно с внуком в кишлак к ребятам, старым друзьям, в гости съезжу..." Туда и обратно с ветерком,-- мой внук Санжар иначе ездить не умеет.
Да велел Айгуль своей налить в бутылку или банку, какая побольше, отвар, что готовит для мающихся животом Куддус-бобо. Это наш сосед. И дед его, и прадед в кишлаке испокон веку табибами были... А сам быстренько в курятник нырнул, тепленьких яиц собрать из-под несушек. Куддус-бобо говорит, что отвар надо запивать сырыми яйцами, и непременно свежими. Вот так, друзья: внук в кино, дед в гости... Да где же он? -- спохватился Салих-ака. -- Не увез ли
Санжар в кино узелок, о котором я вам тут разболтался? -- он растерянно оглянулся.
-- Цел! -- радостно сообщил Баходыр, заметив в слабом свете фонарей узелок обочь мощеной дорожки.
-- Ну и хорошо! -- обрадовался Салих-ака.
Подобрав вместительный узелок, они направились к айвану под освещенными окнами чайханы, где по вечерам ребята играли в шахматы.
-- Выходит, и вы, и мы с Рашидом еще не ужинали,-- отметил Баходыр и снова исчез за оградой кухни-времянки.