— Ага! — сказала Марина.
— Нет! — прибавил Василий.
— Так «ага» или «нет»?
— То есть я говорю, — дипломатично начал мальчик. — Мы давненько сидим, но здесь так хорошо, что время пробежало быстро. Как раз сюда удлинилась тень от вашей яблоньки, и ветерок из-за веранды повевает. Жара не ощущается.
— Вы тоже за побасенками пришли, правильно я понял? — допытывался хозяин, не закрывая багажник. — Низа Павловна уехала к подруге. И на настоящий момент рассказчиков у нас меньше стало.
— Что-то потеряли? — вместо ответа спросил Василий и подошел ближе.
— Боюсь найти.
— Как это?
— Нам нужен материал для сочинения. Говорит мне мама, пойди к дяде Павлу, он найдет для тебя что-то интересное, — осмелилась вмешаться Марина, возвращая разговор в нужное русло.
Павел Дмитриевич в конце концов закрыл багажник и взглянул на детей.
— Чьи же вы будете? — спросил, садясь на скамейку рядом с Мариной. — А в машине — духота, — сказал между прочим. — В ней же кондиционера нет, древняя модель.
Затем снял головной убор наподобие бейсболки, достал из кармана платок и протер внутренний околышек и увлажненный лоб.
— Я Василий, сын Павла Мищенко, а это, — мальчик показал на свою спутницу, — Марина, наша соседка, дочь Петра Макаровича Демократа.
Павел Дмитриевич засмеялся, склоняя голову и отводя лицо в сторону от того, кто его рассмешил.
— Ты что! — толкнула Василия под ребро Марина.
— Чего ты?
— Это же нас так по-уличному называют, а ты мелешь... Трясак моя фамилия. Вот тютя!
— Откуда я знаю! — повел плечом мальчик. — Если бы я с тобой в один класс ходил, то знал бы. А так, извиняйте. А почему, кстати, вы вдруг стали «демократами»?
— Не знаю. Спроси? — предложила Марина своему спутнику, показывая глазами на Павла Дмитриевича.
— Вот так память у людей! — сказал меж тем Павел Дмитриевич, насмеявшись. Еще раз вытер лоб, сосредоточился на рассказе: — Ей-богу, с детьми никогда скучно не бывает. Такое отчебучить! Это прозвище, Маринка, — обратился он к девушке, — к вам от твоего прадеда Ефима Адамовича Крашенинникова перешло. Он умер, еще когда твоя мама маленькой была.
— А-а, это прадеда так называли... — Марина освоилась, и уже не имела того растерянного вида, что вначале. — Мне казалось, что оно как-то связано с демократической революцией 1991 года. Так, иногда думала я, причем здесь мы? Политика нас не интересует. А коль это от прадеда... — она потеряла интерес к этому вопросу и перевела речь на другое: — Не обижайтесь, что мы без разрешения зашли во двор. Ворота открыты были, а собака привязана.
— Мы знали, что вас нет дома. Меня отец предупредил. Если, сказал он, ворота открыты, а машины во дворе нет, значит, хозяин где-то ненадолго уехал и скоро вернется. Вот мы и ждали.
— Это тот Павел Мищенко, который ко мне на курсы водителей ходил? — спросил Павел Дмитриевич.
— Да. Говорил, что хорошую науку от вас получил.
— А ездит?
— Ездит. Недавно купил «Фольксваген-Джетта». Правда, сборка французская, модели «Bеаch», что переводится как «берег», так как партия машин, с которой одна к нам попала, предназначалась для французских курортных побережий. А о Демократе, — напомнил Павлу Дмитриевичу, — расскажите больше, если знаете.
Евгения Елисеевна вынесла небольшой журнальный столик, поставила на него вазу с яблоками и грушами. Хозяину подала полиэтиленовую бутылку с холодной «Царичанской» водой.
— Ефим Адамович, — сказал Павел Дмитриевич, обращаясь к Марине, — мамы твоей Мелании Иосифовны дедушка, был до социалистической революции 1917 года членом РСДРП — Русской социал-демократической рабочей партии. И не просто членом, а незаурядным активистом. Его неоднократно арестовывали, побывал он и в тюрьмах, и в ссылках. Там и получил партийную кличку Демократ, гордился ею. Революция избавила его от очередной ссылки, и после мыканий он каким-то образом попал к нам в Дивгород на рядовую работу — не пригодился новой власти. Мне случилось работать с ним на заводе. Рабочий он был никакой, прямо скажу. Не из пролетариев, одним словом. А вот лясы точить любил и умел. Причем каждый рассказ начинал словами: «Когда я был демократом...». Поэтому партийная кличка и осталась за ним, затем передалась потомкам. А отец твой Трясак Петр Макарович вышел из рода тихого, незаметного и прозвище Демократ взял за Меланией Иосифовной, своей женой, как приданое.
— Так вы, значит, за рассказами? — поинтересовалась жена Павла Дмитриевича, появившись во дворе с дымящимся заварным чайником в руках. — Что ж вас интересует?
— Марина, если хочет, пусть разрабатывает в своем произведении тему Демократа, а меня заинтересовала ваша фраза: «Боюсь найти». Что вы имели в виду, или кого? — обратился к хозяину Вася Мищенко. — Неужели террористов?
Павел Дмитриевич помрачнел.
— О террористах я бы не советовал говорить в легковесном тоне. Последние события показывают, что это безбожная сила, несущая миру смертельную угрозу, и с нею необходимо считаться.
— Да, я не подумал, извините, — покраснел Василий.
Очень естественно, без предисловий и перехода Павел Дмитриевич пустился рассказывать.
Конечно, меня взять на испуг тяжело. Я в жизни всего навидался. Но хватит о грустном. Так вот, случилась со мной как-то забавное приключение. Однажды приехал я к знакомым в небольшое село, вернее хуторок, нашего территориального куста. Пора стояла горячая — косовица, и на улицах не видно было ни души.
Однако своих знакомых я дома застал, решил все дела, немного поговорил с ними, выслушал их сетования на жизнь, жалобы друг на друга, на детей и на новую власть. И поехал назад.
И вот в дороге слышу, что в машине появился какой-то посторонний звук. Прислушался. Явно идет не от мотора. Что за черт, думаю, может, сухой стебель зацепился за днище и лопочет.
День клонился к вечеру. Коровы из стад потянулись по своим дворам, гуси возвращались с водоемов. Наступало время прибираться в хозяйстве, поэтому я спешил пораньше попасть домой, так как мою работу никто не сделает.
Подъезжаю ко двору, вижу, и наша Манюня как раз во двор заворачивает, а гуси уже зашли в загородку, и гелготят там. Манюня, увидев меня, развернулась и начала мычать, дескать, дай вкусного пойла.
— Иди, моя хорошая, на место. Сейчас я быстренько напою тебя, — пообещал я скотинке.
Она у нас послушная была, сообразительная, все как человек понимала. Пошла, покачивая полным выменем.
Я оставил машину тут, где она и сейчас стоит, взялся за ведра и пошел к колодцу. Наносил воды корове, налил гусям и курам, дал попить свиньям, между делом любуясь, как мои дорогие животные и птицы утоляют жажду. Затем развел это говорливое племя по уголкам, закрыл, привязал, успокоил и задал на ночь корма: кому травы свежей, кому зерна молотого, запаренного кипятком, другим натер свеклы или насыпал кукурузы. Вся наша живность угомонилась и затихла, слышалось только удовлетворенное сопение, шарканье клювов и сладкое жевание и похрюкивание. Тогда и я присел на скамейке отдохнуть. Выделил себе для этого пять минут, так как еще должен был загнать машину в гараж и подмести двор.
Евгения Елисеевна побежала доить Манюню. Дневные хлопоты во дворе исподволь завершались, даже наша собачка Жужа перестала мух ловить и присмирела. Ветерок затих, вокруг залегла тишина, только кое-где шелестели верхушки тополей и утомленно опускали ветки вниз.
Я снова услышал подозрительное шуршание в машине, те звуки, на которые обратил внимание еще в дороге. Что за дьявольщина? — думаю. Прислушался чутче: будто в багажнике что-то скребется или бьется. Даже жутко стало.
Подхожу ближе, тихонько открываю багажник. И что? Стоит посредине небольшой картонный короб, а в нем — возня. Хорошо помню, что я сюда ничего не ставил. Откуда он взялся? Чудеса!
Беру этот короб, ставлю на землю, начинаю открывать. Едва щель между створками крышки стала более-менее широкой, как оттуда прыгнет что-то, как бросится в одну сторону, в другую, а потом стремглав метнулось к воротам, шастнуло в открытую калитку и подалось неизвестно куда. Может, заяц или собака? Темно же стало, не видно. Да и скорость у животного была, как у реактивного самолета.
Я еще раз осмотрел багажник и, убедившись, что там больше ничего нет, загнал машину в гараж. Пока подметал двор и выносил мусор, забыл о приключении, даже жене ничего не рассказал.
А она у меня заботливая хозяйка. Сдоила коровку, перевеяла и разлила по банкам молоко, закончила хлопотать по хозяйству, навела порядок в летной кухне, и бежит, вижу, в дом. Знает, что я уже готовлю ужин. Это не всегда так бывает. Приходится и ей стряпать. Но я люблю это дело, и когда у меня есть время и настроение, то становлюсь к плите сам. Шестьдесят лет — рядом! Конечно, что она мои намерения за километр читает. И в тот вечер знала, что на столе уже все будет готово к ужину. Поэтому и старалась еще что-то прибавить к тому, что за день успела переделать. А тут под самым носом, перед входом в веранду, валяется какой-то короб! Непорядок. Она убрала его под стенку, вот тут поставила, — Павел Дмитриевич показал на место рядом со скамейкой, — и тогда уже вошла в дом.
Мои жареные грибы щекотали обоняние, мятая картофелька зазывала благоуханием свежего масла, сваренного лучку. Да что там! — роскошь. Жена бросилась мыть руки, быстрее подбираясь к тарелке.