— Порог? — переспросил Павел Дмитриевич. — Или когда Юля их в руки берет?
— Нет, я неточно выразился! — горячился рассказчик, увидев, что его слушают добросовестно. — Именно тогда, когда она их в руки берет.
У Павла Дмитриевича засосало под ложечкой, он понял, что на несчастном Иване Моисеевиче лежит родовое проклятие, и это непременно скажется на Юлии. Но что он мог сделать, что сказать? Настоящий маг не имеет права открывать людям будущее, вламываться туда, стараться переиначить его. Можно только советовать, как лучше поступить в том или ином случае. Но процесс поддается корректировке тогда, когда он уже идет. А здесь еще ничего не происходило, человека мучили предчувствия, да и только. Надо, решил Павел Дмитриевич, переключить внимание несчастного на что-то второстепенное, что, однако, было бы связанно с предметом его беспокойства.
— Если сможете, — посоветовал он, — то в следующий раз посчитайте, сколько роз вы срезаете для жены. Но, знаете, бывает, как назло, вот надумаете это сделать, а вам тот сон и сниться перестанет. Так вы уж не переживайте. Это обычная ревность вас изводила. Оно пройдет.
Знал, знал, что не пройдет. Будет сниться как-то иначе, но не пройдет. Одно слово — проклятие. Хоть бы оно не испугало его, так как... дальше должно было стать хуже. И Павел Дмитриевич начал готовиться к борьбе с тем худом.
К счастью, Иван Моисеевич не был слабым на нервы человеком и не принимал к сердцу досужие россказни. Прошло, может, полгода или немногим больше, как прибегает он к Павлу Дмитриевича прямо на работу, бледный и весь трясется.
— Четное количество! Окончательно установлено.
Тот, конечно, все хорошо помнил — мигом понял, о чем говорит Иван Моисеевич.
— Вы ничего не перепутали? — спросил на всякий случай.
— Нет. Мне этот сон чуть ли не десяток раз успел повториться. И я все считал. Сначала не мог запомнить число — забывал к утру. А потом заставил себя не валять дурака. Оказалось, что каждый раз я срываю разное количество цветов, но непременно четное.
Павла Дмитриевича уже ничем нельзя было удивить, он это предвидел. Поэтому должен был держаться, если уж свалил на себя — то ли Бог на него свалил? — эту ношу. И не просто держаться, а действовать — осторожно, продуманно, чтобы не наломать дров, чтобы помочь людям выйти из их горькой судьбы с наименьшими потерями. Решил затягивать дело, продолжать и дальше переводить мысли Ивана Моисеевича на мелочи. Ведь основания для печальных толкований у него были: четное количество цветов приносят мертвому. Но здесь было другое — мужчина был сделан, не как все, и законы обычного человека ему не годились.
— Четное количество — это хорошо, это на прибыль, — сказал Павел Дмитриевич. — Только мне надо хорошенько подумать, что за добро на вас надвигается.
Договорились, что на днях знаток снов все расскажет своему неожиданному подопечному. А тем временем Павлу Дмитриевичу открылась закономерная вещь, что Юля должна забеременеть.
Через день, когда Павел Дмитриевич шел домой, а Иван Моисеевич на работу в вечернюю школу, они встретились.
— Могу поздравить вас, — бодро сказал Павел Дмитриевич. — Ждет вас пополнение в семействе. Не забудьте взять кумом. А плохие сны вас больше не будут беспокоить.
Мазур обещал, клялся, благодарил и верил странному современному колдуну.
Со временем сны о черных розах и в самом деле ему сниться перестали.
— Но почему черные розы? Почему четное количество? — выспрашивал директор школы при случае.
— Я не толкователь, а предсказатель. Я говорю, а вы слушайте — отвечал маг, резко обрывая разговор.
— Ага, — соглашался Иван Моисеевич.
Он был стойким человеком, и не рассказывал жене о том, что могло бы испугать ее, старался без нее справляться со своими тревогами и предчувствиями. В конце концов, человек — не Бог, совсем без помощи обойтись не может, поэтому он и обратился к Павлу Дмитриевичу. И не ошибся, нашел надежного друга, который имел знания, унаследованные от множества поколений халдейских магов.
Однако Юлина беременность задерживалась.
— Ой, Дмитриевич, — говорил Мазур при встречах. — Все ли вам правильно открылось о моих снах?
— Обязательно! — отвечал тот. — Ждите. А если хотите узнать точнее, то вспомните, сколько всего черных роз вы сорвали в своих снах.
И Мазур таки вспомнил!
— Тридцать четыре! — воскликнул при следующей встрече.
Дата начала беременности вырисовалась окончательно, Павел Дмитриевич высчитал ее и сообщил счастливому мужу. Все совпало. И в семье Мазуров в конце концов воцарился настоящий, а не мнимый покой. Только знал Павел Дмитриевич, что это ненадолго. Он все о них знал — вот что ему отравляло жизнь.
Завод, где могучий колдун работал невзрачным механиком, принадлежал министерству химического машиностроения и изготавливал запорные вентили к газо- и нефтепроводам. Как-то Павел Дмитриевич заканчивал особенно ответственную работу — модель детали, которую должны были срочно запустить в производство. Его подгоняли, он спешил — все, как всегда. А здесь вдруг зовут к директору.
— С вашим свояком случилось какое-то несчастье, — сообщил директор. — Только что звонили со школы. Берите машину и езжайте, не медлите.
— Я сейчас умру от напряжения! — воскликнула Надежда Горик. — Несчастье случилось с Юлей?
***
На мир опустились сумерки, настало то короткое, но неопределенно тревожное время, когда света уже нет, а тьма еще не наступила. Она лишь бросала в пространство свои бесформенные лохмотья, будто это налетали на людей живые пятна потусторонней дьявольщины. Вяжущее марево от нагретой земли окрасилось ими первым, так же, как и днем, поднимаясь в небо отяжелевшими и грозными волнами миражей. Но теперь казалось, что это душа земли отлетает прочь и оставляет людей без защиты и приюта. Пространство наполнилось ожиданием, и каждый ждал свое: старики вечерний чай, а малые дети — злые козни от адских чудищ и нечистой силы.
— Время отдыхать, мы и так вас притомили, — напомнил о себе Петр Крипак, который привел Надежду к Павлу Дмитриевичу. — Благодари, Надя, хозяев и пошли домой.
Договорились, что дети придут еще и завтра.
— Только ближе к вечеру приходите, когда жара спадет, — предупредила Евгения Елисеевна.
***
Августовские вечера становились более холодными прямо на глазах. Еще вчера от земли шел горячий дух, как из печки, а на следующий день уже и забылось о том.
— Принеси мне что-нибудь на плечи набросить, поясницу лижет, — поежившись, попросила жена Павла Дмитриевича, когда они вчерашней компанией снова собрались на крыльце.
— Хоть в тропики с тобой перебирайся, — бухтел он, посмеиваясь.
— И что? — подпрыгивала от нетерпения Надежда. — Что там случилось в школе?
***
А случилось следующее.
Утром Юля Мазур почувствовала первые схватки и поняла, что подступают роды. Иван Моисеевич отправил ее в больницу, а сам пошел на работу, он кроме директорства еще преподавал язык и литературу и всегда вынужден был проверять стопки ученических тетрадей. Нельзя сказать, что он чувствовал себя абсолютно спокойно, но и излишне волноваться повода не имел — Юлина беременность протекала нормально, без осложнений. Тогда, правда, не умели заранее определять пол ребенка и количество детей, ибо женщины продолжали иногда рождать близнецов или двойню. Но для мужчины, впервые становящегося отцом, нет разницы, кто родится, мальчик или девочка, и если их будет двое — это тоже не беда. Тем не менее от телефона, стоящего на столе у окна, Иван Моисеевич не отходил, ждал звонка.
Стояло позднее лето, с первым похолоданием, с мелкими колючими дождями. Пасмурное небо совсем низко висело над землей, почти придавив ее своим весом, да еще и гремело громами, поблескивало молниями, в конце концов весьма отдаленными, но безрадостными, прощальными. Стаи черного воронья поднялись под тучи и носились там диким граем, кричали, только ветер свистел да стон стоял от их сильных крыльев.
Иван Моисеевич оставил тетради, подошел к окну и остановился в задумчивости. Вдруг что-то набросилось на него, прыгнуло прямо в глаза, он даже отшатнулся назад, закрываясь руками. Послышался треск, будто мир разламывался пополам. Все произошло в короткий миг, но он так долго тянулся, что, казалось, кто-то крутит медленное кино. Когда сошел испуг и мужчина осмотрелся вокруг себя, то с нервным дрожанием увидел, что одно стекло окна разбито, и трещины еще продолжают расползаться вокруг образовавшейся там дырки. Оказалось, что здоровенная черная птица врезалась в окно клювом, пробила насквозь стекло, засунула голову в комнату и застряла в таком положении. Ее тяжелое тело немощно обвисло и потащило за собой голову, почти совсем перерезав шею об острый край разлома. Липкая кровь прыскала на стекло выбросами пульсаций и гадко и страшно расползалась по нему, обвиваясь ядовито-горячим испарением. Птица еще била крыльями, упивалась в человека умоляющим взглядом, хотела, надеялась, требовала жить. Иван Моисеевич застыл, оцепенел, замер. Он не знал, что делать и надо ли что-то делать. Вдруг сразу замерли все звуки, и мир провалился в невероятную, ватную тишину.
Каким-то чудом его сознание зацепилось за звонок телефона и не отлетело прочь. Иван Моисеевич отвел загипнотизированный взгляд от глаз птицы и поднял трубку. Кто звонил по телефону, не запомнил, то был случайный и безадресный звонок, который тем не менее напомнил оробевшему человеку о нем самом, о жизни, о мире людей. Не понимая, что делает, он набрал номер заводской приемной и попросил прислать на помощь Павла Дмитриевича Дилякова.
— Немедленно, я умоляю! Со мной случилось что-то страшное, — говорил он в трубку.
Павел Дмитриевич застал свояка в том же ступоре от потрясения, которое так просто не проходит. Не спеша, взял его за руку, как маленького, повел на улицу, затем вокруг школы. Они остановились под окном директорского кабинета. Здесь лежала еще одна птица. На первый взгляд она не был ранена, окровавлена, но двигалась слабо и безвольно. И вот в последний раз вздрогнула телом, и из ее клюва потекла струйка почти черной крови. Жизнь птицы отошла на глазах двух остолбенелых мужчин.
— Она разбилась о стекло, — догадался Павел Дмитриевич. — Чего же они бились в окно, чего летели сюда? — размышлял он вслух.