— В понедельник гуляла, держа ее на руках, играла с нею, разговаривала. Она смеялась, плескала в ладони, повторяла за мной разные звуки. Вдруг в один миг все это с нее сошло, она изменилась в лице, стала серьезной и как толканет меня руками в грудь. Я так и свалилась, как подкошенная. Упала на спину, а она села мне на шею и снова начала смеяться и плескать в ладони, а глаза острые-острые сделались, внимательные-внимательные, будто она изучает меня.
— Так ты ушиблась? — догадалась о недуге слушательница.
— Нет, я упала на кучу сухой ботвы. А только теперь меня силы оставили и жить не хочется.
— Это у тебя от глупых мыслей.
— Вот видите, что вы мне говорите. А я вас предупреждала, чтобы не спешили. Подумайте до завтра, а потом поговорим.
— Хорошо, подумаем, — ответила за обеих Хасенчиха, которая до сих пор больше помалкивала. — Ведь это у нас коровы подохли, не у тебя. А ты выбрось все из головы и выздоравливай.
— Не встану я больше. Вот увидите.
— С чего это вдруг? — рассердилась Ирина. — Несешь какую-то околесицу!
— Люда у нас — ведьма. Я ее очень любила, привязалась. Федора больше с мальчиком возилась, он, дескать, не знал материнского молока, искусственник, а я к девочке ласкалась. Вы, мои дорогие, на всякий случай не ходите сюда больше и дома свои посвятите с попом.
— Нет, ты таки заговариваешься. А что врачи говорят?
— То, что и ваши ветеринары говорили, дескать, это у меня от стрессов. А какие здесь стрессы? Война давно закончилась, за мужем сердце отболело, дети живы-здоровы, письма пишут, — показала на стол. — Все устроены, семейные, не бедствуют. Какие стрессы, я спрашиваю?
— Им виднее, — гости посидели еще несколько минут и начали расходиться по домам.
***
Хасенчиха и не думала скрывать бред больной на голову Оксаны от свояка Павла Халдея, и в тот же вечер пошла к ним в гости. Качая на коленах крепенькую Шурочку, сосредоточенно перебиравшую бусинки на ее ожерелье, она добросовестно рассказала про подозрения Оксаны, все время вопросительно посматривая на слушателей. А те перебрасывались между собой взглядами во взаимном бессловесном согласии, где читалось что-то наподобие «я так и знал» или «вот, видишь». Придется приглашать батюшку и святить дом, двор и хлев, — единственное, что баба Ирина поняла для себя из этих переглядываний.
— Я ей сказала, что она ополоумела, — закончила она свой рассказ.
— Ага... — вздохнул Павел Дмитриевич. — Ты нас угостишь чайком? — обратился затем к жене.
— Вот тебе, чаек! Человек в дом свежее молоко принес, а ты — чаек.
— Молоко? Где вы взяли? — посмотрел тот на гостью с блеском любопытства в глазах.
Ирина молча отвела в сторону взгляд, будто спрашивали не у нее.
— Или не будешь пить? — спросила затем. — Козочку себе купила, так как Мася не скоро будет доиться, — объяснила о подаренной телочке. — Как без молока? Привыкшая я...
— Буду пить, — пообещал Халдей. — Козье молоко — это просто лекарство от всех болезней. А чаек все равно неси, — сказал он жене.
— Вот еще! — ответила она и ушла ставить на огонь чайник.
Павел Дмитриевич заговорщически подмигнул бабе Ирине:
— Оксана вам хорошую мысль подала, посвятите свой двор для профилактики.
— А дальше что? Боюсь я...
— Чего вам бояться?
— Мазуры меня беспокоят...
— Если слова Оксаны произвели на вас такое впечатление, то ничего не давайте им, что бы они ни попросили.
— Как с людьми жить? Вдруг обратятся с чем-нибудь, что тогда?
— Отправляйте ко мне. Скажите, что у вас этого нет, а у Халдея, дескать, есть. Вот и все.
— А Оксана?
— Загляну как-то, — пообещал Павел Дмитриевич.
Гостя, получив заряд бодрости, благодарно обцеловала свояков и потопала домой. Павел Дмитриевич провел ее за калитку, а потом, когда та помаленьку растаяла в темноте, долго смотрел на небо, отыскивая там что-то, ему одному понятное. Луны не было, стояла пронзительная звездная ночь, тихая и задумчивая, без пения сверчков, без шороха падающего с ветвей листья. Казалось, вот если бы сейчас сделалось холодно, то зазвенело бы вверху неземным звоном, тонким-тонким и хрустящим, будто стеклянным.
— Как Иван к детям относится? — спросила жена, когда он возвратился в дом.
— Не знаю. Я же у них не бываю.
— Но вы видитесь иногда.
— Да. Кажется, он ни разу не заговаривал о детях.
О многом еще хотелось узнать Евгении Елисеевне. Но она интуитивно понимала, когда можно мужа расспрашивать, а когда не следует этого делать, отдавала должное его дару видеть скрытое природой от других и никогда без крайней надобности не беспокоила. Разве что он сам захочет что-то рассказать, уточнить или посоветоваться.
Однако ее муж не мог все знать, на все обращать внимание и всему помочь. Он придерживался одного правила, собственно, магического закона: никогда не вмешиваться в чужие дела без приглашения или просьбы и не говорить того, о чем не спрашивают. Это был Закон Невмешательства в естественный ход событий, закон ненавязывания своей воли миру.
Теперь он, конечно, присмотрится к мазуровому отцовству. Оно должно быть прохладным, во всяком случае, относительно девочки, ведь она — более активная. Интересный поворот событий. Такое, значит, он носит в себе! Но знает ли об этом? Или не знает? Вероятно, нет, так как решился родить детей. А как быть с Оксаной? Обещал тетке, что зайдет к ней.
Повод, чтобы зайти к сестрам Бараненко, нашелся сам собой. Прибежала тетка Федора:
— У меня ведро с цепи сорвалось и бултыхнулось в колодец. Теперь воды достать не могу. Не вытянете, Дмитриевич?
Пришлось ему брать с собой якорек на четыре крючка, длинную веревку и идти вылавливать утопленное ведро. Пока стоял над срубом и манипулировал тем нехитрым инструментом, тетка Федора пожаловалась, что сестра заболела.
— Что с ней?
— А неизвестно! — сказала легко и неожиданно для себя прибавила: — Худеет, как Лиска, и не ест. — После этих слов замолчала, словно ее громом ударило, и продолжила другим тоном, с нотками нерешительности-сомнения-уверенности: — И с Юлей так было...
— Как-то вы все в одну кучу сваливаете. Еще это ведро туда прибавьте, — улыбнулся Павел Халдей и в конце концов, подцепив ведро за дужку, начал осторожно вытягивать, чтобы оно не сорвалось с крючка.
— И откуда оно все к нам пришло? — плакалась дальше тетка Федора, не реагируя на утешение соседа.
— Из космоса, — показал он кивком на первые звезды, проклюнувшиеся на небе, не дожидаясь, пока солнце уйдет на покой.
— А спасаться от него чем?