— Все сходится, дочка. Эта правда столь поразительна, что без риска показаться неадекватной она ее сообщить не могла. Поэтому и предложила тебе искать самой, — подтвердил Павел Дмитриевич. — Если есть время, езжай в Москву.
— Найду время, — сказала Низа. — Через две недели надо получить гонорар за роман «Крик над пропастью».
Наследство от Данаи
Раздел пятый
1
Уже на подъезде к станции «Площадь Революции» Низа незаметно исполнилась благоговения и затаенного восторга. Дальше неспешно, смакуя каждый миг, вышла из электрички, поднялась из метро на поверхность, с приятностью вдохнула неповторимый московский воздух, проникнутый духом и величием старины, миновала отель «Националь» и со стороны Театральной площади подошла к центральному входу в Государственный Академический Малый Театр. Здесь как будто все оставалось по-прежнему. Театр стоял на том же месте, имел тот же вид и состояние. Сбоку от парадной двери до сих пор сидел Александр Николаевич Островский с одинаковым по все времена не столько задумчивым, величавым или удовлетворенно-вальяжным видом, сколько с видом утомленности работой и скукой от незначительности человеческой суеты и ее быстротечности. Он так много постиг за свою жизнь, так глубоко погрузился в человеческую натуру, так надоели ему мелкие страсти негодяев и напрасный жар благородных сердец, что это знание тяжело прижало его к креслу, и оно под весом гения подогнуло ножки и чуть не трещало на глазах у прохожих.
Как всегда, фасад роскошного двухэтажного здания украшали вывески с репертуаром текущего года и афиши с рекламой спектаклей, ближайших по времени.
Но ощущение новизны, не лучшим образом влияющей на восприятие театра, не оставляло Низу. Бывая в Москве наездами, она постоянно торопилась, чтобы успеть за полдня прибежать в издательство, устроить там свои дела и вовремя вернуться на вокзал, «раскупоривая» по дороге гонорар и покупая для мужа и родителей какое-нибудь «заморское» лакомство или подарок на память о ее очередной книге. Поэтому практически не имела возможности рассмотреть, где и что меняется, а тем более не успевала расправить плечи и свободно походить по улицам, посидеть в скверах, поговорить с прославленными московскими старушками. Она их очень любила, потому что они всегда были расположены к беседам с гостями столицы и радушно рассказывали про историю и географию ее отдельных уголков. А чтобы посетить музей или театр, так об этом и мечтать не приходилось. И теперь Низа терялась в догадках: что изменилось и какой камешек мозолил ей душу.
Вскоре, по-детски обнимая знакомые до боли виды растерянным взглядом, Низа поняла, что изменился не Малый Театр, а тот фон, на котором он вырисовывался. Изменилось все вокруг него в широком смысле слова: сама Москва стала другой, приобрела новый вид архитектура улиц, проспектов и площадей, куда-то исчезло их бывшее людское наполнение, благоухание и голоса, выветрился дух старины. В свое время Пушкин гениально высказал то, чего теперь не хватало Низе, — «здесь русский дух, здесь Русью пахнет». И вот этой описанной большим поэтом атмосферы здесь больше не ощущалось...
И дело было не только в том, что старейший театр России начал теряться рядом с новыми белостенными высоченными сооружениями, здесь и там натыканными на старых улицах Москвы, которые крепко впечатывались в глаза приезжим, затеняя все другое. Изменилось настроение и содержание духовной столицы мира, казалось, ее жители потеряли аристократичность и интеллигентность внешности и духа, которые еще чудом держались в них вплоть до конца второго тысячелетия. Теперь московское пространство заполоняла яркая толпа, сборище абсолютно разнородных лиц, на которых больше не лежала печать монолитности, внутреннего единства.
И это тенью легло на островок театра. Низа пришла сюда за час до начала спектакля, когда для зрителей и просто посетителей дверь еще была закрыта, и стояла около входа, изучая рекламные щиты и людей, со всех сторон проникающих в помещение через какие-то незримые отверстия. Конечно, к этим людям Низа пристально присматривалась и понимала, что среди них должны быть не только актеры. Шли на работу механики и электрики, осветители, приезжали на машинах бородатые мужички, почему-то похожие на помощников режиссеров, почти безошибочно угадывались патлатые художники, гримеры, выскакивали из такси вертлявые модистки, чинно-важно шествовали маститые мужья и солидные женщины, жившие где-то здесь неподалеку, спешила на работу всякая обслуживающая рать.
Но актеры были похожи именно на актеров, хоть и бросалось в глаза то, что среди них преобладала молодежь, и это, как ни удивительно, не радовало. Во-первых, девушки, каждая из которых держалась так, словно она одна занимала звездное место в театре, носили одинаковые прически, одежду, имели одинаковые выражения лиц и рост, будто приобрели элементы внешности с фабричного конвейера или взяли напрокат. Их всех поразило страшное, убийственное однообразие. О молодых мужчинах можно было сказать то же самое. А во-вторых, в молодых ощущалась какая-то временность пребывания здесь, будто все они вот-вот собирались улететь на Марс, а на Земле, лишь бы не томиться от скуки, занимались кой-какой работой. То, что в Москве все торопятся, Низу не удивляло, потому что в любой столице люди живут суетливо. Нет, дело было не в поспешности, а в отчужденности от своего ремесла, от отношения к нему как к средству, а не смыслу существования. Низе даже оскорбительно стало за любимый театр, за его традиции, вырождающиеся в горькое воспоминание, вообще за пошатнувшуюся монументальность классики.
И вот щелкнул засов, и массивные створки двери немного отошли одна от другой. Низа поспешила к входу и одной из первых поздоровалась с билетершей.
— Я, собственно, не на спектакль, мне надо поговорить с Юрием Мефодиевичем, — объяснила, почему не подает билет.
Та осмотрела странную женщину скептическим взглядом, и только в этот миг Низа поняла, что здесь, как и везде теперь, должен быть отдельный вход в офисные помещения, где размещается руководство театра. А билетерша тем временем, изучив посетительницу и, очевидно, найдя ее достойной эксклюзивного внимания, передумала пыжиться и утвердительно кивнула головой.
— Пожалуйста, проходите и погуляйте в холле, ему сейчас доложат о вас, — она подозвала коренастого мужчину, видимо, охранника, закамуфлированного традиционно театральной одеждой с бабочкой вместо галстука, и спросила, повернувшись к Низе: — А как о вас сказать?
— Писательница Надежда Горская, но я по личному делу, — уточнила Низа.
— Погуляйте, — окончательно переменив скепсис на снисходительность, пригласила билетерша и махнула рукой, показывая на стены, где висели хорошо выполненные портреты актеров.
Низа прошла туда, куда указала хозяйка холла, и скользнула взглядом по лицам основателей этого театра, отметила «дедушку» русской драматической сцены Владимира Давыдова, внимательнее глянула на первых здешних звезд, выделив тех, кто стал к тому же еще и звездой экрана, как, например, Михаил Жаров. Подошла к «великим старухам», безошибочно узнав Марию Блюменталь-Тамарину, Варвару Рыжову, Елену Гоголеву, мысленно поклонилась тем, кого когда-то видела здесь в спектаклях: Евгению Веснику, Владимиру Кенигсону, Михаилу Цареву. Приблизилась к Александру Овчинникову и ахнула — уже более десяти лет этого красавчика нет среди людей, а она будто вчера его видела и не знала, что он давно умер. Вот и Никита Подгорный стоит у нее перед глазами живой-живехонький и голос его отчетливо звучит в памяти, а он около пятнадцати лет уже пребывает в вечности, Алексей Эйбоженко двумя годами раньше него ушел из жизни — как быстро бежит время...
Низу позвали, и она, поняв, что рассматривала фотографии актеров, составляющих ушедшую историю театра, пробежала глазами до крайних портретов, мазнув взглядом по последним потерям: Виктор Павлов, Евгений Самойлов, Афанасий Кочетков... Она вздохнула, досадуя, что не успела на все посмотреть и всех припомнить, и пошла вслед за тем, кто должен был провести ее к художественному руководителю театра.
Ни лучи продуманного в деталях освещения, ни изысканная меблировка кабинета, ни живописная осанка Юрия Соломина, чудесно вписанного в интерьер, не скрывали его утомленного вида. Как предупредил Низу провожатый, у их руководителя пропала любимая собака, московская овчарка, подаренная друзьями на юбилей.
— В подавленном настроении он не очень любезный, резковатый, — поправил себя парень. — Но, возможно, ваш вопрос придется ему по душе, тогда он вас внимательно выслушает.
Низа поблагодарила за предупреждение и съежилась от страха. И вот она сидела перед легендарным «адъютантом его превосходительства», знакомым актером из фильмов и телевизионных спектаклей ее молодости, и рассказывала о своей подруге. Она не говорила о детях, о проблемах с отцовством, а делала ударение на том, что Раиса Ивановна оставила письмо любимому человеку, и это письмо надо передать адресату.
— Так, так, — поглаживая подбородок, повторял Юрий Мефодиевич и в течение Низиного рассказа похаживал по кабинету. — Странно, что женщина зрелого возраста не избавилась от девичьих иллюзий. Не знаю, что вам посоветовать. Актер — профессия особая, наши мужчины очень впечатлительны. Представляете, что с ними будет, если каждая почитательница, умирая, начнет передавать им прощальные письма? Они играть не смогут на сцене. Подумайте, следует ли нервировать человека ни с того ни с сего.
— Извините, я не сказала вам, что между ними были весьма близкие отношения, была взаимность. Но если бы речь шла только о том, чтобы просто передать письмо, то я не стала бы занимать ваше время.
— Чем же тогда я могу вам помочь? — тихо спросил хозяин кабинета, умело держа паузу.
Низа сникла. Неизвестно, как лучше сказать. Вдруг ему не понравится, что актеры театра заводят амуры на стороне, и горемычному Максимке Дорогину, попавшему на пересечение всех совпадений и прорисовавшемуся в Низином представлении возможным Раисиным любовником, достанется на орехи. Еще и семья, не приведи господи, узнает. Но ведь с абсолютной достоверностью Низе ничего неизвестно, может, не Максима надо беспокоить, а продолжать искать того неизвестного Николку, которого она уже устала вычислять. Эх, надо было тщательнее с труппой познакомиться в холле, поискать среди ее мужской части мужчину с именем Николай. Соответствующего возраста, конечно. Вдруг мужчина со всеми признаками Раисиного любовника играл какую-то эпизодичную роль в названных ею фильмах? Низа быстро начала прокручивать в памяти выдающихся и привлекательных внешне (ведь Раиса делала ударение на талантливости и стильности своих дочерей) актеров труппы Малого Театра. Учитывая намек на талант и возраст претендента, он должен быть по меньшей мере Заслуженным артистом России.
Она, конечно, помнила Народных артистов, их меньше. Так вот, из известнейших: Васильева («Журналист») зовут Юрием, Михайлова («Любовь и голуби») — Александром. Эти — вне конкурса по части мужской привлекательности, но, учитывая их имена, также и вне подозрения. Другие тоже не подходят: Коршунов (множество фильмов и ни одного шедевра) — Виктор, Каюров (лучшие роли Ленина) — Юрий, Марцевич («Красная палатка») — Эдуард. Итак, среди Народных артистов мужчины с именем Николай нет. Из Заслуженных артистов заслуживающими внимания были: Невзоров, но он Борис, Носик — Владимир (а брат или сын — Валерий), Зотов — Василий... Нет, и здесь Николки нет. Может, кто-то из обслуживающего персонала, например среди художников? Но, Раиса подчеркивала, что мечтала быть актрисой. Это недаром.
— Только вы не удивляйтесь моему вопросу, — предупредила Низа, воспользовавшись паузой Соломина, и разрешила себе улыбнуться. — Среди ваших актеров, которым исполнилось хотя бы тридцать восемь лет, есть кто-то по имени Николай?
— Нет, — сразу сказал Соломин, — ни одного с таким именем у нас нет. А вам нужен именно Николай?
— Да...
— К сожалению, — развел руками Соломин, и Низе показалось, что даже с облегчением вздохнул. — Итак... — собрался он извиниться за собственную невозможность быть полезным, но посетительница опередила его.
— Подождите, — она даже руку подняла, призывая собеседника не продолжать. — Меня интересует еще один конкретный человек.
— Кто?
— Я назову его имя, даже объясню, почему говорю о нем. Но я не хочу, чтобы у него были неприятности. Вы обещаете?
— Милая моя, — грустно улыбнулся Юрий Мефодиевич, садясь возле нее. — Я за свою жизнь такого насмотрелся и наслушался, что меня ничем удивить нельзя. Конечно, я умею беречь чужие тайны, иначе и быть не может при моей должности.
— Извините, — сникла Низа, и удрученно замолчала.
— Итак?
— Что вы можете сказать о Максиме Дорогине?
Соломин пристально посмотрел на посетительницу своим знаменитым взглядом из-под прищуренных ресниц, долгим и проникновенным, но она выдержала это изучающее сканирование и не склонила головы, а смотрела на него выжидательно с открытостью и настороженностью.
— А что?! — тихо сказал Юрий Мефодиевич и сомкнул лежащие на коленях ладони. Затем склонил набок голову и о чем-то задумался, рассматривая свои руки. — Если вам нужен Николай, то вы попали в точку, — он встал и еще раз прошелся по кабинету. Низа физически ощутила, что он взвешивает, следует ли говорить дальше или нет. И вот Юрий Мефодиевич заговорил снова: — Ведь Максим Дорогин — это его сценический псевдоним. А на самом деле актера звали Николай. Как я мог забыть?
— Псевдоним? — не веря, что ее поиски завершаются, переспросила Низа.
— Да, он воспользовался фамилией своего известного отца. Николай — внебрачный ребенок Виталия Дорогина. Как видите, это давно уже не секрет.
— Вы так просто об этом говорите...
— И вдобавок Максим Дорогин не был женатым. Интересно, интересно... — не обращая внимания на ее замечание, сказал Юрий Мефодиевич и снова замолчал, о чем-то напряженно размышляя.
— Вот фотография моей подруги, — протянула Низа Раисин портрет, который предусмотрительно прихватила с собой. — Может, вы ее видели с ним? И почему вы говорите о Максиме Дорогине в прошедшем времени?
Хозяин кабинета взял Раисин портрет и долго всматривался в него, отрицательно покачивая головой из стороны в сторону.
— Серьезная женщина, — сказал задумчиво. — Нет, к сожалению, не видел, — он снова замолчал, только ему одному присущим образом подбирая губы в узкую полоску и немного растягивая уголки в стороны. — Вы сказали, ваша подруга умерла внезапно?
— Да. Но я еще спросила... Вы сказали...