— Вы правы, — сквозь дрожание во всем теле ответила Низа. — Я непременно исправлю эту легкомысленность.
К счастью, сейф арендовался на предъявителя, и ее под охраной провели в отдельное помещение, где не было ничего кроме зеркально блестящей двери лифта и небольшого столик с креслом около него. Охранник опустился в кресло, а она с менеджером банка зашла в лифт и спустилась в подвальное помещение. Впрочем, может, они и поднимались. Низе это трудно было определить, так как она еще не отошла от пережитого при входе в банк страха, повергшего ее в полуобморочное состояние, а ведь она еще и скоростного лифта испугалась, вспомнив посадку Як-40 в аэропорту Минска. Ее проводник долго возился с замками, которые щелкали, шипели и тенькали, и в конце концов распахнул дверь.
— Прошу, — пропустил он Низу вовнутрь комнаты и закрыл ее там.
Послушная дверца сейфа, кстати, больше похожего на шкаф, если судить по его размерам и количеству полочек, неслышно проглотила все пароли и разверзла свое нутро. Низиному взгляду открылась обыкновенная пластиковая папка с бумагами, довольно объемная шкатулка из резного дерева и масса коробок. Можно было бы подумать, что тут хранятся образцы обуви, если бы коробки не были выполнены из неизвестного Низе прочного материала и если бы они стояли не в банковском сейфе. Сверху на папке лежало свернутое пополам и не спрятанное в конверт письмо. Низа развернула его, прочитала:
«Мама, распоряжайся этим сама. А лучше отдай все тому, кто будет возле тебя в последние дни. Выполни только одну мою просьбу: потрать деньги на хороший фильм обо мне, о тебе и о моем отце. Для этого я их и копил. Твой Максим».
Низа, с великими предосторожностями спрятала бесценный документ в сумочку, чтобы не помять, не скомкать. И вдруг быстро выхватила его оттуда, будто ее сумочка превратилась в печь огненную, сообразив, что сможет положить его в папку. Там же должны быть искомые бумаги. Так оно и оказалось. В папке лежали, правильно подобранные и опрятно скрепленные документы на загородный дом Максима. Низа положила сверху прихваченную с собой замшевую сумочку.
А дальше была настоящая сказка. У Низы кружилась голова, и она не все поняла и запомнила. В деревянной шкатулке лежали драгоценности: кольца с брильянтами, браслеты, колье, серьги, броши, бусы и еще много такого, что может носить красавица из высшего света. Конечно, Низа была женщиной непростой, поэтому отдала должное увиденному — значительная часть украшений была эксклюзивной, выполненной на заказ.
Открывать коробки Низа боялась. А потом вспомнила Найду и чуть не прыснула смехом: вот будут чудеса, если оттуда выскочит беременная кошка и драпанет из этого шикарного банка и вообще из спесивой Москвы аж до самого Дивгорода! Но там были деньги. Так себе просто и со вкусом: буржуйские доллары в банковских упаковках. И в одной коробке, и в другой, и в третьей… Остальные Низа открывать не стала. Сначала кинулась пересчитывать купюры в наугад взятой пачке, потом поняла, что там ошибки быть не может, и начала пересчитывать пачки. А дойдя до пятидесяти и убедившись, что она все не сосчитает, бросила это дело, озабоченно потерев лоб, так как заподозрила, что у нее двоится или даже троится в глазах.
Ей в самом деле сделалось плохо, кровь застучала в висках, заболели глава, подкосились ноги. Низа прикрыла веки и постояла без движения. Затем взяла пару колец, изумрудные бусы и серьги, подобрала все так, чтобы украшения сочетались друг с другом. Из наугад открытой коробки вынула три упаковки денег. Спрятала отобранное в сумочку и закрыла сейф. Так, тетя Юля пригласила к себе домработницу и сама ничего не делает, поэтому не откажется носить на память о сыне красивые украшения на руках. Да и маникюр она не пропускает освежать. Пусть забавляется. И сережки ей пригодятся, и бусы. Чистые изумруды подойдут к ее посвежевшему виду. А деньги? В конце концов, это не такая невероятная сумма, а иметь ее при себе, когда на твоих руках трое стариков, Низе не повредит.
Менеджер банка снова привел Низу в отдел по обслуживанию клиентов и попросил отдать металлический пропуск, который она намеревалась отколоть от кармана сумочки и спрятать куда-то в безопасное место. Она растерянно посмотрела на него.
— Это отдать? — спросила, с недоумением открывая сумочку по его просьбе.
— Да, мы выдадим вам новый пропуск, — объяснил он. — Мы иногда их меняем во избежание подделок, — предупредил он.
— Ой, — неуверенно махнула рукой Низа. — Никак не привыкну.
***
А Юля в это время сидела в гостях у супругов Диляковых и вспоминала о том, как познакомилась со своим «солнечным лучом».
Так вот она последовала совету Павла Дмитриевича и поехала в Ленинград. Там присматривалась к мужчинам, окружавшим ее в санатории, ходила по музеям и театрам и тоже искала среди зрителей и посетителей того, кого по слову вещуна ей должна была послать судьба.
— Конечно, я в первый же день пошла в Эрмитаж и там пристально всматривалась в роскошную Данаю, — рассказывала Юля. — Но не забывала и по сторонам оглядываться. Хоть мои ожидания и чаяния были смешными, да и только. Ну что бы я сделала, если бы какой-то мужчина мне понравился? Ровным счетом ничего, прежде всего потому что боялась показать свое дивгородське происхождение.
Уже и отпуск подходил к концу, а она не находила, кому доверить свои надежды родить здорового ребенка. Отчаяние все больше овладевало ею.
И вот наступил последний день, завтра она должна уезжать. Утром Юля собрала свои вещи и по привычке понуро поплелась к Данае. Долго стояла возле нее и все удивлялась, что она так раскована и непосредственна в своем желании изведать плотское счастье. Вместе с тем и умна, так как глаза оценивающе созерцали золотой дождь, полившийся на нее. Ведь солнечный лучиков было в нем много, не сосчитать, а ей надо было выбрать одного, один лучик. «А ко мне хотя бы кто-нибудь подошел за все время, — с горечью подумала Юля. — Или я не такая, как все? Другие женщины сразу себе поклонников завели».
И здесь услышала рядом чье-то дыхание. Оглянулась: мама родная! — знакомый мужчина, а кто такой, она припомнить не может. «Это кто-то из наших мест, просто я встретила его здесь, далеко от дома, поэтому и не узнаю, — снова подумала Юля. — А он ничего, привлекательный. От такого можно бы родить». И Юля вознамерилась уподобиться Данае в непосредственности и раскованности.
— Я вижу, вы на картину не зря засмотрелись, — первым заговорил «знакомый» мужчина, но произношение его было далеко не дивгородским, и Юля до смерти испугалась, что чуть не прицепилась с разговором к совсем незнакомому человеку.
— Да, — ответила смущенно, а потом осмелела: — А с чего вы это заключили?
Так между ними возник разговор. Мужчина назвался Виталием Мартыновичем и пригласил ее пообедать с ним в ресторане. Дело было днем, почему бы и не пойти, рассудила Юля. А в ресторане после глотка шампанского у нее развязался язык, и она рассказала о своих проблемах, о больном муже, о погибших детях. Описала свою тоску большую, которую только новый ребенок и может исцелить. Но теперь она хочет, чтобы ребенок родился здоровым и нес в себе не болезнь, полученную от отца, а жажду счастливой жизни. Незаметно открылась со своими намерениями последовать слову своего знакомого и родить ребенка от света — отдавшись солнечному лучу, как Даная. Виталий Мартынович внимательно слушал ее и — о, чудо — не смеялся, а наоборот, все больше и больше терял беззаботность и флер озорства.
— А ты обещаешь мне, что родишь сына? — вдруг спросил он. — Тогда я тебя никогда не брошу, буду заботиться и о тебе, и о сыне. Сына в люди выведу, ведь он обязательно будет таким же талантливым, как я.
— Не знаю, — сказала Юлия, — Я бы постаралась, — она полностью освоила деловой тон и теперь говорила так, словно они договаривались об очень ответственном и сложном совместном мероприятии. — А кто же вы есть, что говорите о таланте?
— А ты не узнала меня? Скажи! Только давай переходить на «ты», мы же грандиозное дело замышляем.
— Нет, — созналась Юля, — хотя вы... ты кажетесь мне знакомым внешне.
— А кино «Скорая свадьба» смотрела?
— Ой! — всплеснула руками Юлия, поняв, что перед ней выдающийся актер, недавно завоевавший известность и любовь всего народа талантливой ролью в этом фильме. — Теперь узнала.
Самое главное уже было сказано, теперь осталось найти возможность осуществить задуманное. Виталий Мартынович, узнав, что она должна завтра уезжать домой, предложил поехать сегодня с ним в Москву «Красной стрелой», а в Москве обещал посадить ее на поезд до нужной ей станции. На Смоленщину? Ну и на Смоленщину можно поехать «в обход». Кто будет знать?
— Ты свой билет не выбрасывай, мужу покажешь и скажешь, что приехала прямо из Ленинграда, раз уж он у тебя такой ревнивый. Тебе же еще автобусом от железной дороги ехать?
— Да.
— Тогда вообще нет проблем. И одна сладкая ночка будет наша!
В санаторий они поехали вместе на такси. Там Юлия незаметно собралась, рассчиталась и на той же машине уехала на Московский вокзал, обнимаясь с будущим отцом своего ребенка. Она искренне полюбила этого человека. За что? Не только за внешнюю обворожительность, а прежде всего за то, что серьезно выслушал ее, все правильно понял, предложил нормальные отношения, пообещал не забывать.
А в отведенный природой срок Юля родила сына, и Виталий Мартынович слово данное держал до самой своей смерти. Конечно, они часто общались, тяжело было Юле устраиваться с этим, но она как-то справлялась. Главное, что у нее теперь был чудесный белокурый мальчик — сын солнечного луча!
***
Низа ехала к отцу в отчаянии, — знала, что его неизлечимая болезнь подходит к концу. Долго, уже два года, он отбивался от нее, получая лишь временные передышки. Так как она теперь должна смотреть ему в глаза, что говорить? А видишь, позвал, как и договаривались. Когда позвонил и сказал, что слег окончательно, предупредил: «Плакать будешь после. Сейчас должна выполнить свой долг», и положил трубку, чтобы не принуждать ее что-то отвечать на сказанное. И Низа вспомнила Раисиных детей, сильным людям в одинаковых ситуациях приходят одинаковые решения и мысли.
Едет.
Перебирая в памяти свои печали, оставила позади Илларионово, подъехала к посту ГАИ, где дорога из Днепропетровска вливается в трассу Симферополь-Москва, выехала на нее и по привычке начала считать холмы и распадки.
Что говорить отцу, какие слова? Где взять мужество не уходить от его взгляда, в котором, каким бы сильным он ни был, не погасли лампадки надежды, в том числе пусть маленький расчет на дочь? Тяжело. Страшно.
Закончилась долгая осень, потянулась зима, такая же теплая и сухая. Бесцветный мир, серый и печальный, походил на ее настроение.
С правой стороны отходили к Днепру многочисленные укатанные проселки. Остался позади поворот на Васильковку и хутор Ненаситец, отец его почему-то называл Собачьим. Там у него было много приятелей, Низе запомнились прозвища некоторых из них — Стябло, Крендышиль. Когда-то отец любил ловить рыбу, поэтому подружился с теми, кто этим занимался профессионально. И Низу иногда брал с собой. Живы ли они? Наверное, нет, ведь были тогда уже стариками. А может, ей так казалось?
Повернула налево, до Дивгорода осталось ехать тринадцать километров. Низа вдруг ощутила, что не сможет одолеть их: руки-ноги задрожали, стали чужими. Она снизила скорость, аккуратно съехала на обочину, остановила машину и вышла на свежий воздух. И здесь ее прорвало, она плакала в черных степях, как ребенок, потерявшийся во враждебной толпе. Откуда-то бралась эта соленая жидкость, что текла из глаз, заливала лицо; где-то рождался стон и вырывался из нее вместе с пароксизмами дрожания; на уста свалились слова просьбы или молитвы, жалобы, укора или откровенной крамолы. Все естество кричало неутешительно и горько.
«Ой, поля мои и рощи, холмы и поляны, ой, степи и луки душистые, мой отец был вашим доверчивым другом. За что же вы не защитили его, не уберегли, не спрятали от напасти, не исцелили? А он же ехал к вам, на воздух пьянящий, падал в ваше молчание и покой и ждал совета и спасения. А вы? Вы-ы?! Почему отреклись, отвернулись, отдали его душеньку верную, живую и кроткую на заклание страшной беде?
И больше не придет мой отец сюда, не окинет мудрым взором вашу необозримость, не улыбнется, уже не засияют его глаза радостью встречи с вами. Вы звали его, и он приходил к вам. А теперь?
Как же вы без него, защитника своего дорогого, который знал каждый стебелек на вашем раздолье, каждый родничок? Не грустно ли вам, не тяжело ли, не больно ли терять его? Под чью стопу подставите ковры своих трав, кого поцелуете прикосновеньем ветра, над кем, над кем вы раскинете летящие тучи?
Ой, земля, земля, как же ненасытна утроба твоя! Да разве мало тебе той крови, что пролил мой отец в жестоких боях, чтобы злой враг не попирал тебя коваными сапогами? Молодой мой, красивый, умный папочка еще не готов был отойти в твое предательское лоно, гнилое и черное. Еще грезил жизнью, радовался ей. Еще не устал от работы и проблем, от неурядиц и трудностей. Не томился от скуки однообразных дней, ибо в каждом открывал что-то новое и замечательное, не боялся ночей, пусть темных и холодных, ибо видел вечные звезды и впитывал в себя эту вечность, причащался от нее и снова радостно и легко жил.
За что? О Боже, да нет же тебя на свете, не-ту-у! А есть лишь зло и обман!».
***