И внезапно появились немцы. Включили прожектора, и тотчас шквал автоматов и гортанные крики разорвали тишину. Кермандес и Мингам были убиты сразу же, Бернард поднял руки и сдался в плен. А Жаку и Жозе удалось скрыться в лесу. Они мчались сломя голову по узкой лесной тропинке, и ветки хлестали их по лицам. Они не смогли убежать далеко, Жак стал задыхаться и упал на землю. Невдалеке оказалась большая нора, и они с Жозе туда заползли.
Когда они смогли продолжить путь, уже занималась заря. Серый рассвет колыхался между деревьями. Они совершенно потеряли ориентацию и не знали, в каком направлении идти. В конце концов они направились на восток, надеясь найти какую-нибудь маленькую деревеньку, где смогут укрыться. Вскоре они услышали сзади неистовый и злобный лай. «Собаки», — злобно бросил Жозе, испустив короткое ругательство. Они изменили направление, но лай все время приближался. Собаки были уже, наверное, метрах в ста от них. Жозе все время ругался и проклинал бога. Они выбрались на маленькую асфальтированную дорожку, бежать стало легче. Но в этот миг огромный черный пес выскочил из чащи и бросился на испанца. Берже услыхал глухое ворчание, злобный рык и клацанье челюстей. Задыхаясь, он изо всех сил бросился вперед. Но ужас переполнил все его существо, и он подумал, что пришел его последний час, когда услышал за спиной клацанье когтей об асфальт. Он остановился и повернулся. Огромный дог с красным высунутым языком мчался прямо на него. Внезапно в нескольких метрах пес остановился и сел. Берже, сердце которого готово было выпрыгнуть из груди, заметил ужасающую красную пасть и горящие глаза. Он вытащил из кармана перочинный нож и спрятал его за спиной. Собака поднялась и приближалась к нему, злобно рыча, выгнув спину и прижав уши к голове.
Потом одним прыжком пес бросился на него, и Жак Берже, потеряв равновесие, упал навзничь. Он почувствовал страшную боль в плече, там, куда вонзились зубы дога.
Он собрал последние силы и вонзил нож в брюхо животного. Собака встала на дыбы, закрутилась и рухнула во всю длину. Он услышал ее предсмертный вой. А потом, еще лежа на земле, сквозь туман он увидел черные сапоги, много сапог, которые окружали его со всех сторон. На него вдруг навалилось безразличие, и он потерял сознание.
Он очнулся вот в этой камере и какое-то время вспоминал, что же произошло. Все тело было разбито и временами находили такие сильные приступы боли, что он вынужден был кусать губы, чтобы не закричать.
В первый вечер его привели в плохо обставленную комнату со старым, изрезанным ножом бюро. Его допрашивал огромный белокурый немец, словно с рекламы баварского пива. Он избил Жака Берже так, что тот потерял сознание. Его отволокли в камеру.
На следующий день (правда, был ли это следующий день? Он потерял счет времени) он услышал крики в коридоре и узнал голос Бернарда. Тот кричал: «Нет, не хочу, я хочу жить!». Он кричал, как одержимый бесом. Последовала серия ударов, после чего Бернард закричал: «У меня упали очки! Дайте мне их, я не хочу умирать без очков». Жак Берже услышал, как его протащили по коридору, немного позднее во дворе раздались выстрелы… Первое время он вздрагивал каждый раз, когда слышал шаги возле своей камеры. И каждый раз после этого во дворе раздавались залпы.
Как-то утром, вскоре после, того, как он сюда попал, дверь внезапно отворилась, и люди в военном вошли к нему в камеру. Берже решил, что за ним пришла его смерть. Но вздохнул с облегчением, когда понял, что явилась всего лишь группа офицеров с инспекцией. Офицер, обер-лейтенант, сел на топчан и стал задавать ему вопросы. По-французски он говорил безукоризненно. Жак Берже сразу почувствовал, что он чем-то отличается от других: в нем было какое-то благородство и справедливость. Он расспрашивал Жака, чем тот занимался в мирное время.
Один офицер отделился от группы и что-то прошептал на ухо обер-лейтенанту. Тот внимательно посмотрел на Берже и улыбнулся. Он поднялся и сел рядом с ним. Обращаясь к другому офицеру (Жак узнал позднее, что тот был врачом), он сказал: «Вы правда находите, что мы похожи?». Врач закивал головой. Действительно, они были похожи: одинаковый рост, волосы, глаза, даже овал лица. Нельзя сказать, что они были двойниками, но они были похожи как два брата.
Группа направилась к двери. Прежде чем выйти, обер-лейтенант обернулся и бросил дружеский взгляд на Жака Берже, и тот почувствовал, как в нем шевельнулась надежда.
Обер-лейтенант зашел к нему в камеру в тот же день через несколько часов. Его сопровождал лишь врач. В этот раз он расспрашивал, есть ли у него родители, братья, сестры. — Нет, он единственный сын. Родители погибли во время воздушного налета, и практически он остался один, как перст. Ни близких, ни дальних родственников у него не было. В мирное время он преподавал иностранцам из Африки и Южной Америки французский язык в университете. Четверо его близких друзей погибли во время войны. Обер-лейтенант слушал рассказ Берже очень внимательно и, когда медик на минуту отвернулся, сунул в руку узника записку. Когда за офицерами захлопнулась дверь, Жак Берже прочел ее: «Держитесь! Не теряйте уверенности». Записка его необычайно взволновала, вселила надежду, он почувствовал прилив радости. Но в то же время было удивительно, почему обер-лейтенант захотел ему помочь. Он ничего не понимал, но подумал, какое все-таки счастье заиметь друга в заключении.
Дни, которые последовали потом, он вспоминал как страшный сон. Допросы следовали один за другим. Жак Берже рассказал парню с пивной рекламы все, что знал. Ему нечего было бояться и в чем-то себя упрекать: все люди, с которыми он был связан, уже мертвы. Но немец вбил себе в голову, что француз — важная птица. На него сыпались вопросы о Лондоне и БСРА. Допросы сопровождались страшными избиениями, и Берже неоднократно терял сознание. Его приводили в чувство, и снова пытки продолжались. Еле ворочая разбитыми губами, он хрипел, что никогда не был в Англии и является просто рядовым повстанцем. Но после одного из допросов он осознал, что если гитлеровцы поймут, что он не хитрит, его тотчас расстреляют, как это сделали с Бернардом. Тогда он изменил тактику. Он пытался уходить от ответа на некоторые вопросы; вполне можно было подумать, что он скрывает что-то важное. Пытки стали более изощренными, но это продлевало ему жизнь. Немцы по-прежнему были уверены, что у них в руках важная персона.
Между тем, сегодня после полудня он решил, что наступил его смертный час. Двое солдат ворвались в камеру и выволокли его во двор, где проходили расстрелы. Выстроили взвод, связали ему руки и завязали глаза. Парень из пивной задал ему последние вопросы, и Жак Берже ответил на них в полной тишине. Он ожидал уже команды и ружейных выстрелов, но внезапно его развязали, сорвали повязку с глаз и снова бросили в камеру. Целый час после этого он дрожал на своем топчане и пытался обрести спокойствие.
Снова последовали допросы. Жак Берже безмолвствовал, ему нечего было больше сказать. Он потерял счет времени и путал день с ночью. Были допросы, глубокие обмороки и снова допросы. Он сам удивлялся своей выносливости, удивлялся, что до сих пор жив, хотя теперь уже твердо знал, что силы его на исходе, и что не сегодня-завтра он должен заплатить за то, что предпочел родину оккупации. Обер-лейтенант исчез, а если еще теплилась у Жака Берже надежда на освобождение, то она связывалась только с ним.
Итак, в этот день, растянувшись на матрасе, он разглядывал паука над головой и перебирал в уме кучу темных и безрадостных мыслей. Берже услышал отдаленный гул, похожий на канонаду. Союзники приближались, но это не вселяло в него радость. Если линия фронта слишком приблизится к тюрьме, его обязательно расстреляют или же отправят в Германию. Он услыхал, как в замке заскрежетал ключ, и закрыл глаза. Замок, наконец, открылся, и кто-то вошел в камеру. Он разлепил веки. Перед ним стоял обер-лейтенант, а возле двери задержался медик.
— Слушайте внимательно, Берже, — сказал его странный друг. — Я хочу помочь вам бежать. Завтра с самого утра вы проглотите эту таблетку. У вас начнутся страшные рези в желудке; подумают, что вы отравились, и переведут вас в лазарет. Оттуда уже будет легко вас освободить.
Жак Берже взял таблетку из рук обер-лейтенанта и зажал в кулаке. Это был какой-то бред. Как в тумане он видел, что офицеры вышли из камеры. Он тупо рассматривал белую облатку на своей ладони. Конечно, это отрава, он проглотит ее и тотчас умрет, они подсунули ему яд. Хотя зачем, если б они захотели его ликвидировать, просто бы расстреляли. Тогда? Тогда таблетка его последний и единственный шанс… Нет, надо безоговорочно довериться этому человеку, слепо повиноваться и следовать его указаниям, хотя непонятной остается причина, которая толкает обер-лейтенанта помочь ему.
В глубине души рождалась надежда на освобождение. Свобода! Он обязательно будет свободен! Он снова увидит солнце и цветущие луга, услышит шум моря! В Париже живет одна маленькая потаскушка, он бы хотел снова ее увидеть… Жак Берже опять принялся разглядывать таблетку. Внезапно он испугался, что могут придти с обыском и отнять его драгоценность. Он стал метаться по камере и, наконец, засунул облатку в трещину цемента ватерклозета, Потом вернулся и лег на топчан.
Этой ночью он спал только час или два — боялся проспать рассвет. Едва забрезжило и первые слабые лучи прибились сквозь слуховое окно в камеру, он вытащил таблетку из тайника и проглотил ее. От волнения горло его так перехватило, что пилюля не глоталась. Прошел час, и Жак Берже почувствовал первое действие лекарства. Боль возникла и поселилась в глубине его живота, раздув его. Было впечатление, что кто-то забрался внутрь и ножом кромсает его кишки. Он терпел, сколько мог. Одна и та же мысль сверлила мозг: его действительно отравили. Ему стало страшно, он начал колотить в дверь, потом его вырвало. Услышав его крики, явились охранники. С проклятьями они грубо выволокли его из камеры и дотащили до одиночного барака, в котором помещался лазарет. Охранники остались у дверей. Жак Берже корчился в муках на холодном оцинкованном столе, а вокруг него хлопотал врач. Он приподнял голову больного и буквально насильно влил в него противный и удивительно горький напиток. Ледяная жидкость постепенно заполнила все складки его больных кишок, успокоила боль. И постепенно все прошло. Над столом снова склонился человек, но это был уже не медик, а обер-лейтенант. Он быстро сказал Жаку Берже: «Поскорее одевайтесь, возьмите форму», — и протянул ему сверток с одеждой.
Жак Берже, все еще не веря в удачу, механически оделся. В углу комнаты к стулу веревками был прикручен медик с кляпом во рту, но в глазах его искрился смех… Берже был готов. Рукава его формы отмечали лычки фельдфебеля.
Обер-лейтенант открыл боковую дверь из матового стекла, и они попали в узкий коридор. На пути была другая дверь, потом еще одна, а за ней двор, залитый солнцем. Жак на минуту ослеп, так долго он пробыл в темноте. Обер-лейтенант подвел его к мотоциклу с коляской и помог сесть. Мотоцикл завелся с первого раза. Минуту спустя они уже выезжали через железные ворота. Два солдата на посту отдали им честь. Мотоцикл ехал теперь по спокойной тихой улице, и дома по сторонам ее походили на усталые лица.
Позади осталась мрачная тюрьма, а впереди перед Жаком Берже расстилалась зеленая равнина и желанная свобода.
Это была хижина дровосека или браконьера, сооруженная из плохо оструганных досок и старых ящиков, на стенках которых еще виднелись названия фирм-изготовителей. Хижина была спрятана в невысоком и густом подлеске. Жак Берже и обер-лейтенант прожили там два сказочных дня, полных разговоров, мечтаний и ожидания союзников. Между ними зародилась странная дружба. Жака Берже переполняла радость, но в своем друге Клаусе фон Геррентале он чувствовал некоторое напряжение и усиливающийся страх. С точки зрения Жака это было нормально, ведь Клаус дезертировал и заключил союз с противником, как-никак это был решительный поступок, и человек, его совершивший, имел право на нервозность.
Однако эта нервозность не мешала ему внимательно выслушивать рассказы Жака Берже о его прошлом и задавать вопросы. Казалось, Герренталя интересовали мельчайшие подробности жизни его нового друга. Например, он расспрашивал даже, во что Жак любил одеваться, как имя его первой возлюбленной. Особенно его интересовало участие Берже в Сопротивлении.
У Жака Берже не было никаких причин скрывать от Герренталя то, что он уже говорил на допросах. И он рассказал Клаусу все о подполье. Он подробно описал ему своих соратников: Жозе и Бернарда, Кермандеса и Мингама. Ему самому было приятно вспоминать об успешных операциях, которые провела его группа. Они просуществовали два года, и об этих двух годах он рассказал самым подробным образом, ведь они были теперь союзниками.
В свою очередь, Жак тоже задавал вопросы. Он до сих пор не мог понять, что заставило Герренталя помочь ему в побеге. Клаус ответил, что уже достаточно давно вступил в антигитлеровскую коалицию и с самого начала войны искал случай, чтобы дезертировать. Ему только не хотелось являться в лагерь противника с пустыми руками. Вот почему, увидав его однажды в камере, он решил спасти его и уйти вместе с ним. Кроме того, он почувствовал к нему необыкновенную симпатию. Ему стало известно, что Берже вскоре будет расстрелян, тогда он разработал хитроумный план, и, видит Бог, этот план удался.
Они разговаривали на пороге хижины, опершись спиной о входную дверь. Иногда они прерывали беседу и прислушивались к грохоту войны, который все приближался. Фронт должен был уже находиться километрах одиннадцати от них. Небо было заполнено гулом самолетов. Однажды они даже присутствовали при воздушном бое и наблюдали падение немецкого истребителя.
В сотне метров ниже холма, где они прятались, проходила белая грунтовая дорога. Утром второго дня они услышали с той стороны рев моторов. Клаус фон Герренталь и Жак Берже осторожно дошли до небольшого пригорка, откуда можно было наблюдать, будучи незамеченными. Немцы отступали. У солдат были запыленные и усталые лица, повозки переполнены ранеными. Прикрывали отступление танки. Грохот канонады стал слышен еще яснее. Беглецы вернулись к себе в хижину. Герренталь сел и стал ножом строгать конец скамейки.
— А что, если нам прорваться на мотоцикле к американцам? — внезапно спросил Жак Берже.
— Нет, слишком опасно. Мы рискуем нарваться на немецкий патруль. Уверен, что они повсюду нас разыскивают, думаю, лучше не торопиться и подождать здесь.
— Откуда вы так хорошо знаете французский?
— А вы находите? По правде говоря, мне очень приятно это слышать. Меня всегда влекла Франция. И кроме того, ваш язык был мне необходим в моей работе.
— А кто вы по профессии? Вы разве не военный?
— Нет, что вы! Господь уберег меня от военного ремесла. Я археолог, специалист по древнему Египту. Это очень мирная профессия.
Герренталь поднялся и прошелся по подлеску, где смешался запах опавших листьев и гнилых шампиньонов. Он вернулся, подошел к Жаку Берже и сказал:
— Жак, оставьте меня одного. Уходите. Так будет лучше для вас… и для меня тоже.
Берже ошеломленно пробормотал:
— Но… почему? Наоборот, думаю, будет лучше, если…
Внезапно он остановился и закричал:
— Слушайте, Клаус, слушайте!
Изо всех сил звонили в колокола. Это был звон победы.
— Это близко, в деревне, ее уже освободили, американцы совсем рядом. Мы свободны, Клаус!
Он пронесся перед хижиной, сделав в воздухе два прыжка. И не увидел, как Герренталь медленно вытащил из кармана револьвер. Он продолжал скакать, как козленок. Жак Берже набирал в руки опавшие листья, которые уже устилали землю в преддверии осени. Он бросал их в воздух, и они снова падали на землю, на его плечи и голову. А он, как безумный, подкидывал их снова. Листья парили в воздухе, кружились, осыпали его с головы до ног. Хохоча от радости, он повернулся к Клаусу фон Герренталю. И только тогда он увидел направленный на него пистолет. Улыбка сползла с его лица, и в глазах отразилось недоумение. Револьвер в руках обер-лейтенанта дважды выстрелил. Жак Берже с простреленной грудью упал назад и покатился по земле.
Последний опавший лист нежно опустился на его уже мертвое лицо.
Клаус фон Герренталь бросился в хижину и вышел оттуда с маленьким кожаным чемоданом, в котором находился штатский костюм. Он переоделся, потом раздел труп и облачил в свою собственную офицерскую форму. Он оставил китель незастегнутым, так что видны были голая грудь Берже и пулевые ранения. Еще раз он проверил, все ли его документы находятся в карманах убитого. Затем взял одежду мертвого, руками вырыл в рыхлой земле в сотне метров от трупа яму и засунул туда форму фельдфебеля, которая была на Жаке Берже.
Он проделал это очень тщательно и забросал место опавшими листьями. Потом он вышел на дорогу, сел на пригорок и принялся спокойно ждать прихода американцев.
— Нет, нет, господин комиссар, вы неправы. Вовсе не чувство вины заставило меня прийти к вам и все рассказать. И потом, прошу вас, не перебивайте меня, иначе я собьюсь и потеряю нить повествования. Обещайте терпеливо и внимательно дослушать меня до конца. Будьте, как гладиолусы там внизу, они так царственно великолепны!
— Как вы сказали? Подарок вашей жены? Поздравьте ее от меня, у нее прекрасный вкус, она умеет выбирать цветы. Посмотрите, как они распустились, а какой нежный аромат от лепестков! Что вы говорите? Вы хотите, чтобы я продолжил свой рассказ? Дайте перевести дух. Мне кажется, что я говорю много часов подряд. У меня совсем пересохло горло, я, как цветок без воды. Могу я смочить губы? Я возьму этот стакан? Благодарю вас! На чем я остановился? Ах, да! Я бежал по бульвару с чемоданом в руке. Я был смертельно испуган. Перед глазами стояло лицо матери, оно высовывалось из воды, затылок опирался на край вазы, и ее ярко-рыжие волосы цвели как георгины. Смешная мысль пришла мне в голову. Я говорил себе, что на следующий же день после ее исчезновения знал, что она здесь, она не могла быть нигде, кроме своего дома. И я все время жил с этим убеждением, оно было у меня в подсознании, только я не мог его ничем подтвердить и не осмеливался рассказать об этом следственным органам.
Я чувствовал вину перед матерью, потому что каждый день вдыхал этот ужасный запах разложения, царивший в вестибюле и столовой, и отвращение поднималось во мне, когда я думал, что надо прикоснуться к цветам и выкинуть их на помойку. Я вспомнил жар, который исходил от вазы с георгинами, и корил себя за то, что не догадался раньше о причине этого странного явления. И потому я часто вспоминал об Урсуле. Она ведь тоже ЗНАЛА. Она была против того, чтобы георгины выбросили. Мне необходимо было ее найти. Где она сейчас? Она должна была вернуться в Германию.