Ольховец
Вечер в Ольховце наступает рано. Чуть опустится Око за кромку леса — куры торопятся на насест, а люди на боковую. Расходится по домам народ, закрываются лавки, быстро гаснет в окошках свет, и вскорости в городских проулках остаётся лишь ночная стража.
Нести службу в ночь при княжьем дворе — скучища смертная: вздремнуть нельзя ни на миг, да только что проку? Тише места не выдумаешь. Что тут может произойти? Молодой страж томился на своём посту перед лестницей в терем княжны, с трудом гнал прочь зевоту. В галерейке было темно и глухо, казалось, даже комары ушли на покой. Только слышались трели соловья в лесу, да видно было через узенькое оконце, как в небе неспешно сгущается ночь.
Вдруг сонную тишь потревожили чьи-то шаги: то была твёрдая поступь решительного и сильного человека. Заслышав её, страж встрепенулся, приняв подобающий случаю бодрый вид, однако из-за поворота галереи вышла всего лишь Стина, старая* нянька княжны.
По-своему это была выдающаяся особа: лицом и сложением нянюшка напоминала хорошо откормленную веприцу, а ростом не уступала даже самым дюжим из княжьих стрелков, и потому казалось, что, перемещаясь между покоями, она заполняет собой почти весь проём галереи.
Строго сверкнув на стажа маленькими глазками, Стина спросила — Что Услада Радогостовна? Тот торопливо отозвался — Выходить не изволила, и у себя никого не принимала. — Ну то-то же, — буркнула нянька, протискиваясь мимо него к лестнице. Уже встав на первую ступень, она обернулась и зло процедила сквозь зубы — Растопырился тут, глупый лошадь… Ни проехать, ни пройти.
В девичьем тереме было темно, лишь слабо теплилась лампадка в красном углу. Княжна стояла, прильнув к слюдяной оконнице, и грустно смотрела в сад. Едва заметив её, нянька всплеснула руками, кинулась к ней, запричитала ласково — Усенька, ясочка**, что ж ты у оконца-то стоишь! Сквозняком протянет, комарики обкусают… Дело ли? Услада безропотно позволила увлечь себя вглубь светёлки и усадить на скамеечку. Сняв с девушки богато вышитый плат и повязку*** с жемчужной поднизью, нянюшка выплела из её косы яркие ленты, принялась бережно разбирать и расчёсывать гребнем густые каштановые пряди. — Не мучь себя пустыми думами, — ворковала она при этом нежно. — Помолись Лунной Деве да спать ложись. День-то грядёт какой: завтра кравотынский князь с сыном к нам припожалуют для смотрин. А там и до свадьбы недалече. Вздохнув, Услада прошептала едва слышно — Боязно мне, нянюшка. Какой он хоть, этот княжич Идрис? Добр ли? Хорош ли собой? — Вот завтра и узнаешь. Не журись****, голубка. Нешто батюшка стал бы тебя за какого татя сговаривать? У кравотынцев дом — полная чаша, княжество их богато и славно. А что князь Адалет нравом крут, так то невелика беда. Свёкр дурной что дождь ночной, пошумит и утихнет. А ты умна будь: знай помалкивай, очи долу опускай, а сама во всём мужа своего держись, так и станешь в дому полной хозяйкой. В ответ княжна только вздохнула ещё горше. Стина нахмурилась, спросила тревожно — Чего вздыхаешь? Уж не простыла ли? — Нет, я здорова. Только грустно мне очень. И ухокрыл нынче снова пел*****.— Ах он окаянец, горлодёр проклятущий! — возмутилась старуха. — Завёл же твой батюшка себе забаву! Одни хлопоты от энтого зверинцу: вонь, вопёж да кормам перевод. И тебе, душенька, никакого покою.
Говоря всё это, нянька уложила волосы своей воспитанницы в нетугую косу, развязала на девушке тканый поясок, сняла с неё дорогой, нарядный запон и принялась распускать шнурки на вышитых нарукавьях. Привычно подчиняясь порядку вечернего переоблачения, княжна стояла неподвижно. — Ах, нянюшка, не в том дело. Мне даже нравится, как он поёт. Но знаешь, и жаль его, бедолагу. Он ведь мучается и тоскует в клетке. Вот и я так же. Почему всем другим девушкам можно петь, веселиться, танцевать у костра в Щедрец, выбрать милого себе по сердцу, а мне нельзя ничего? Даже просто постоять у окошка и то нельзя. Стина недовольно покачала головой. — Ясочка моя ненаглядная, к чему все эти зубоскальства и бесстыжие плясы? Простецы пускай себе тешатся, а княжна и без того завидная невеста. К тому ж ты у нас уже сговорённая, тебе себя блюсти надо. Вот выйдешь за княжича Идриса… — И окажусь навек запертой в чужом тереме, как батюшкин ухокрыл. По щеке девушки медленно покатилась слеза. Нянька торопливо отёрла её платочком. — Ну, полно, не плачь, глазки опухнут. Тебе, душенька, завтра перед гостями надо такую красу явить, чтоб кравотынцы все зажмурились и рты пораззявили, а ты щёчки слезами портишь. — Кравотынцам до моей красы дела нет. Князь Адалет не сына женит, заложницу в дом берёт, чтоб по границе с Приоградьем был мир, и никто ему в спину не ударил, пока он с полянами грызётся. — Это кто ж тебе такого понаплёл? — сурово поинтересовалась Стина. — Сама не глуха и не слепа, — неожиданно жёстко ответила Услада. — Оставь меня, поди прочь. Спать желаю.
Недовольно поджав губы, Стина поклонилась и вышла за дверь. С суровым видом она протиснулась мимо вжавшегося в стену стража и решительно направилась к кладовым: следовало проверить, всего ли хватает для завтрашнего торжества. На ходу нянька раздумывала про себя: «Это всё Краса, её поганый язык. Вот ведь дрянь, Гардемирово отродье! Знамо дело, на осинке груши не растут! Как по мне, так и вовсе не следовало везти Усеньку в этот беспутный Городец. Чего она там не видала? Танцев элорийских? Вестимо, куда те танцы завели дуру Красу: спасибо хоть князь её приказом замуж выдал, да услал за Ограду, с глаз долой. И правильно, поделом. Вольно ей было самой срамиться и подруг, благонравных девиц, в смуту вводить. Пусть теперь в Диком Лесу мужу рубахи латает да на ракшасов из окна пялится. А Усенька за богатым и знатным княжичем быстро утешится, забудет о дурной вольности тосковать. Вот только ухокрылу надо будет в пойло начать наливать понемножку пива, чтоб ночами спал, не орал зря».
А княжна, едва на лестнице затихли нянькины шаги, вновь поспешила к окну. Распахнув его настежь, Услада облокотилась о широкий подоконник и выглянула в залитый лунным светом сад. Впрочем, что это был за сад? Так, часть внутреннего двора, переделанная по княжьему приказу в место для её прогулок. Станет ли кто поливать здесь кусты и кормить рыбок в пруду, когда она уедет на чужбину? И позволит ли ей новая родня посадить хоть цветок в память об отчем доме?
* * *
Ночь прорезал тоскливый, оглушительный вой. Радим в раздражении швырнул о решётку пустой миской, однако крылатый паршивец и не подумал замолчать. — Вот я ж тебе!
Страж подскочил было к клетке, собираясь треснуть горластого нелюдя древком копья, однако старый Ельмень, смотритель зверинца, удержал его за плечо. — Не тронь. Пускай воет. — Да задолбал уже. Громкий, зараза, — проворчал недовольно Радим, снова усаживаясь на перевёрнутое ведро. — Не только громкий, вдобавок ещё шустрый и злой. Раньше-то он просто в клетке сидел, без цепи. Потом какой-то умник из князевых гостей вздумал его вот так же, как ты, копьём потыкать. Типа чтоб полетал напоказ. А ух ему как дал когтями прямо через решётку… — И что вышло? — А вестимо что: умника — на жальник*****, ухокрыла — на цепь. Только соваться к нему всё едино не советую. Коготочки-то вот они. Радим настороженно покосился на ухокрыла. Тот сидел под самым потолком, глубоко вогнав когти в брёвна стены, и таращился на людей своими жуткими глазищами. — Мда, коготки что надо. Подстричь бы. Ельмень усмехнулся — Вот и займись на досуге. — Не, я пока на жальник не тороплюсь. Слушай, а как такого вообще поймали? — Это его Стина оприходовала. Он, вишь ли, повадился у княжны из пруда золотых карасиков таскать. Княжна, понятно, расстраивалась, что рыбки пропадают, ну, а нянька и решила подсуетиться, изловить вора. Она думала, видать, что это балует кто-то из наших, стража или дворовые. Оставила у пруда корец с самобулькой, а в неё сонного зелья намешала. Ух прилетел, рыбку слопал, глядь — а тут и запивка… Короче, с утра его взяли сонным и сразу определили в клетку на постой. Князь поперву даже думал, что можно будет его как-нибудь приручить и выпускать на ночь, чтоб мышей по крепости ловил, только из этой затеи ничего не вышло. Жрать с руки или там в клетку уборщика пустить — это ух живо выучился. А чтоб самому по команде к человеку подойти — нет, и всё тут. Сокольничий сказал, это от того, что он уж взрослый. Вот если бы взять совсем маленького нелюдёныша да с малых когтей к послушанию приучать, тогда дело пошло бы на лад. Князь как про то услышал, сразу распорядился поймать живую уху на развод. Хорошую плату обещал, только что-то охотничков на такое дело пока не находится. — Фу, ну к ящеру! — передёрнул плечами Радим. — Лучше б князь кота завёл. — Обычный человек так бы и сделал. Но то ведь — князь, ему желается диковинку у себя иметь, чтоб соседи завидовали… Слышь, идёт кто-то. По местам.
Хлопнула дверь, зазвучали лёгкие шажочки, и у пруда появилась княжна Услада в простом запоне и платке. При виде неё Радим вскочил с ведра, приосанился, расправил плечи, а Ельмень с трудом подавил тяжкий вздох. Он давно уже нёс службу при княжьем зверинце и с княжной познакомился в ту пору, когда она на четвёртом круге жизни вдруг лишилась матери.
Маленькая Усенька любила зверей. Именно в угоду ей князь перестал держать на цепи пойманных для всяких жестоких забав волков, медведей и тигров. Вместо этого во дворе построили крытые вольеры, свирепых хищников сменили робкие лани, барсук, семья белок и старая рысь, а для ухода за ними был приставлен смотритель. Рядом с зверинцем князь велел сделать прудик с берегами из камня и расставить вокруг в кадках живые кусты сиреней и роз. Понемногу ольховецкий зверинец стал одним из чудес Приоградья, а его маленькая хозяйка Усенька так же незаметно превратилась из девчушки во взрослую девушку, Усладу Радогостовну. И вот, уже завтра на княжий двор приедет её жених. Много всякого, не всегда доброго Ельмень слышал о свирепых нравах кравотынцев и о жалкой доле их жён. Оттого на душе у него было тяжко и беспокойно. Разве можно отдать их девочку этим горным волкам? Только ведь тут не поспоришь, отцу видней…
В отличие от Ельменя, молодой Радим совсем недавно был переведен на службу в княжий охранный взвод. Княжну он знал только взрослой славницей, первой девой Приоградья. На самом-то деле Радим полагал, что его невеста куда краше, но княжья дочь ведь обязана если не быть, то хотя бы считаться лучшей во всём. И потому, глядя, как княжна кормит рыбок, склонившись над прудом, он думал ревниво: «Жаль, что такой кусочек достанется кравотынскому неотёску». Княжич Идрис, за которого её прочили, слыл грубым воякой, да верно, им и был. Всем ведь известно, что отец его, князь Адалет, живёт в седле, ест с ножа, сам водит своё войско, и сына везде таскает за собой. И таким-то отдавать их княжну? Однако с князем не спорят, ему видней…
Примечания:
* По тем временам человек лет в 45–48 вполне мог считаться старым. Но в данном случае имеется виду не столько возраст, сколько особое положение Стины при княжьем дворе.** Ясочка — звёздочка. Стина — уроженка Восточной Загриды, и она нередко вставляет в речь слова своего родного языка.*** Девичья повязка — головной убор в виде широкой ленты, завязывающейся на затылке. Переднюю часть (очелье) украшали как можно богаче: вышивкой, бисером, камнями. По нижнему краю повязку могла дополнять спускающаяся на лоб сеть — поднизь и на висках парные подвески — рясны.**** Не журись — не бойся.***** Ухокрыл — лесной нелюдь, разумный потомок гигантских летучих мышей. Среди приоградцев услышать пение ухокрыла считается дурной приметой.****** Жальник — кладбище.
Свет мой, зеркальце
Скормив рыбкам последнюю горсть крупы, княжна отряхнула руки о запон и направилась к клетке ночного летуна. Старый Ельмень подошёл следом, протянул ей ведёрко ухокрыльих лакомств: сырых кроличьих лапок, куриных голов, костей и жил, не годных в людской котёл. Своим собственным ключом Услада отворила решетчатую дверь, зашла внутрь и позвала ласково: «Зубастик!» Ухокрыл проворно спустился к ней со стены. Неторопливой рукой девушка сперва нежно почесала его за перепончатым ухом, погладила вытертую хомутом шерсть на шее, а затем на раскрытой ладони протянула окровавленный обрезок. И чудище аккуратно забрало угощение, поблагодарив тихим урчанием.
То была обычная вечерняя забава. Как стемнеет, тайком от няньки княжна частенько приходила в зверинец, прикармливала и ласкала страшного пленника, а Ельмень всякий раз стоял за её плечом, сжимая в руке короткое копьецо, и внимательно следил за каждым движением крылатой твари. Первые разы было особенно жутко, однако запретить княжьей дочери баловаться смотритель не мог, а наябедничать няньке, чтоб запретила та — не позволяла совесть. И так-то не много выпадало Усладе в жизни радостей, потому старый охотник, всё ещё уверенный в меткости своих глаз и твёрдости руки, позволял ей тешиться на свой страх и риск. А заодно порой отвечал на странные девичьи вопросы, не предназначенные для посторонних ушей.
Вот и в этот раз, отдав ухокрылу очередной кус, Услада спросила тихонько — Дядька Ельмень, кравотынцы — что они за народ? Смотритель чуть заметно пожал плечами — Люди как люди, две руки, две ноги… Веры нашей, а живут, вроде бы, тивердинским обычаем: бабам своим велят сидеть по домам, выходя же на люди — лицо заслонять покрывалом. Доподлинно-то я про них не знаю, сам в Кравотыни никогда не был. Вот господин Гардемир — тот ездил вместе с твоим батюшкой. — А правду ли говорят, будто в Кравотынское княжество неженатых мужчин не пускают? — Это верно, чужих не пущают, чтоб не вздумали их девок вабить* или, паче того, не затеяли на их земле осесть. И из своих у них только тем есть выход за тын, у кого на родине семья. Чтоб, значит, домой тянуло. — Как же тогда их княжич? — Вот про такое не ведаю. Княжичу, может, и можно. А может, у него уже тамошняя жена имеется, закон ведь дозволяет столько тёток в дому держать, сколь можешь прокормить. Услада насупилась, досадливо прикусила губу. — Значит, как поеду к мужу в дом, никого из наших людей при мне не останется. А что в людской говорят: кого из девушек со мною отправят? Ельмень едва не ляпнул, что чужим бабам в Кравотынь взъезд вообще строго-настрого заказан, да в последний миг осёкся, прикусил язык. Только буркнул, отведя глаза — Это уж ты у Стины выспрашивай, она лучше знает. Услада кивнула молча и протянула ухокрылу последний кусок.
Вернувшись к себе в терем и закрыв дверь на засов, Услада вынула из сундука круглое зеркальце в золотой оправе. Сев с ним под лампадкой, она глубоко задумалась. Идти с разговорами к господину Гардемиру, магу, ведающему охраной княжьей семьи, совсем не хотелось: неприметное лицо его, вкрадчивые манеры и привычка ходить беззвучно вызывали у девушки безотчётный страх. Стина же скажет только то, что сочтёт нужным, лишь бы дитятко не тревожилось. Ах, как сей миг не хватало Усладе верной подруги рядом! Однако Краса нынче была далеко…
Кажется, ещё совсем недавно, а на деле уж кругов с десять назад Ольховецкая крепость была радостным местом. Галереи и терема полнились смехом, песнями и топотом детских ног. Сама Уся, оба её старших брата, дочь Гардемира, сын ольховецкого кастеляна — все они росли вместе под присмотром строгой Стины и доброго, бесконечно терпеливого господина дэль Ари. Нянюшка следила, чтоб дети были должным образом одеты и сыты, а мастер Мерридин обучал их чтению с письмом и ненастными вечерами забавлял сказками. Всё закончилось, как только отец решил, что мальчиков пора обучать отдельно. Вместе с мастером Мерридином они уехали в Городец, Услада же с Красой остались при нянюшке, и учили их отныне лишь ведению хозяйства да пристойному благородным девицам рукоделию.
Впрочем, и это была неплохая пора. Тихоня Услада и бойкая озорница Краса проводили вместе дни напролёт, скрашивая дружбой невольное затворничество. Когда же случались в Ольховце балы или приёмы гостей, княжна была в тереме своего отца за хозяйку, а подруга её держалась рядом, всегда готовая помочь и советом, и делом, и весёлой шуткой.
Нянюшку дружба девиц совсем не радовала. Ей мнилось, что покладистая и скромная княжна наберётся дурного от оборотничьего отродья, и не так уж она была не права. Пока Услада кормила рыбок в пруду да любовалась цветами, рано созревшая Краса уже во всю морочила головы мальчишкам с поварни, тайком бегала на конюшню целоваться с миловидным младшим конюхом, а за рукоделием распевала жалостливые тормальские песни о безответной любви. Она же первой поведала княжне о всех тайнах отношений между мужчиной и женщиной и приохотила её к слезливым элорийским романам. Но любила Услада свою подругу вовсе не из-за этих причуд. Гардемирова дочь обладала тем, чего княжна не имела сама: книжная наука, вгонявшая Усладу в сон, Красе давалась на диво легко. Стину же не радовали её успехи: Краса знала о себе, что умна, и, к досаде няньки, не собиралась этого скрывать. К тому же к пятнадцати кругам девчонка вдруг сделалась на диво хороша собой: бела, румяна, станом тонка, ловка в движениях, словом, во всём-то она затмевала молчаливую и неяркую собою княжну. «Скорей бы Гардемир свою вертихвостку замуж сбагрил, — ворчала Стина, вроде, тихо, но так, чтоб было слышно всем вокруг, — не то хлебнём мы тут через неё сраму полной ложкой…»
Ворчливая старуха словно в воду глядела. Беда приключилась в Городце, куда вскоре после свадьбы братца Милоша (а вернее сказать, наследного княжича Милослава) княжну вместе с подругой пригласили на бал. Сразу после танцев в княжьем саду Краса исчезла, а Усладу на другое утро под усиленной охраной вернули в Ольховец. Только позже княжне удалось узнать из разговоров челяди, что бедная её подруга решилась сбежать со своим конюшенным милёнком, но вместо счастья нашла на свою буйную голову лишь ворох прохождений, девице на выданье совсем не пристойных.
В Ольховец беглянку вернули под стражей, заперли в девичьей и самым спешным порядком принялись снаряжать замуж. Сенные девушки вздыхали жалостливо и шептались между собой, что жениха ей князь назначил незавидного: какого-то мага жуткой силы, вконец сказившегося** на своей работе. А большего о нём никто и не знал.
Свадьба вышла вовсе скромная: ни гостей, ни выкупа, ни смотрин. Едва приехал жених, жрец провёл в храме при крепости обручальный обряд, а после князь приказом выделил мужу Красы во владение за Оградой подворье с прилежащей землёй. Трудно было понять, награда тут или ссылка: вроде, милость немалая, да зато пожалованное подворье — в самой ракшасьей глуши.
В тот же день молодые отправились в свой надел. Усладе удалось попрощаться с подругой лишь мельком. Только и успели они, что обняться напоследок, да ещё Краса быстро сунула княжне в руки круглое зеркальце из тивердинского стекла и шепнула: «Как соскучишься — поглядись.»
Не сразу Услада догадалась, что слова те следовало понимать впрямую. Лишь пару седмиц спустя заглянула она со скуки в дарёное зеркальце и вздохнула: «Ах, Краса… Где-то ты нынче?» Блестящая поверхность затуманилась, словно от пара, а когда через миг прояснилась вновь, вместо своего отражения Услада увидела в зеркале довольное лицо Красы! Та вовсе не выглядела несчастной изгнанницей: в косы её, уложенные короной вокруг головы, были вдеты золотые гребни, а из-под верхнего ярко-синего платья виднелась богато вышитая шёлковая рубаха. Услада только руками всплеснула — Ну ты, мать, хороша! Кубелёк***-то какой! — Это называется не кубелёк, а блио, — с улыбкой поправила её Краса. — Чего не заглядываешь? Чуть я со двора — уже и забыла меня, да? Услада вспыхнула от смущения и робко пробормотала — Да откуда ж мне было знать… — Эх ты, птенчик! Стала бы я тебе просто так дарить дорогущее зеркало, ты же в них никогда не смотришь! Вот, теперь знай: можем болтать через него, сколько душеньке угодно. Как у тебя дела? — Да что у меня может быть нового… Сама ты как? — Всяко лучше, чем в Ольховце, — сверкнула улыбкой Краса. — Я теперь мужатая молодица, куда хочу, туда и хожу. — Куда там у вас ходить? — удивилась Услада. — В лес по грибы? — Скажешь тоже… У нас большой конный рынок прямо у ворот, Задворки называется. Народищу — из всех краёв… Знаешь, как интересно? — И не страшно тебе среди чужинцев? — Не-а. Я же не одна по рынку хожу, беру с собой кого-нибудь из челяди покрепче. Чтоб было кому покупки нести. — Что ж муж, не возражает? Краса скорчила кислую гримаску — Венселю всё равно, где я и чем занята. Кое-кто, похоже, даже не заметил, что теперь женат. Болтается целыми днями то на пустоши, то в лесу, а как вернётся, идёт на рынок: там его вечно целая толпа больных ждёт. Хорошо, если хоть заполночь домой вернётся. — Так он что, даже не приходит к тебе в опочивальню? — искренне огорчилась Услада. — Нет, отчего же. Приходит. И сразу валится спать, как убитый. А утром проснусь — его уже и след простыл. Княжна призадумалась слегка, потом заметила — А ведь я, пожалуй, помню твоего мужа, нам его представляли на балу в Дожинки. Симпатичный такой худенький юноша, целитель Нортвуд. Верно? — Да, он и есть. — Как же вышло, что твой Венсель на такую красавицу, как ты, даже не глядит? Может, у него есть милая в лесу? Или он нездоров? — Глупости, этот тип здоров, как три коня. Слушай, княжна, вот что я скажу, — заявила Краса тоном мудреца, — если парень взялся повелевать силой, тут уж всё: с красотками ему надо расстаться! **** Ну его вовсе, лучше расскажи мне, что у вас там новенького в Ольховце…
С той поры Краса с Усладой вновь стали видеться тайком почитай каждый день. И наверняка подруга смогла бы развеять сомнения Услады, рассказав ей многое о Кравотынском княжестве и порядках в нём. Вот только пристойно ли беспокоить её в ночи?
Решившись, Услада поднесла зеркальце к губам и тихонько шепнула — Краса, душечка! Спишь ли? Отзовись…Зеркало затуманилось и прояснилось вновь. Взъерошенная, недовольная Краса выглянула из-под одеяла. Рядом с нею безмятежно храпел её муж. — Ты чего? — буркнула она сонно, оправляя ночной чепец. — Голубушка, не сердись, — зашептала Услада жалобно. — Беда у меня на пороге.
С глаз Красы мигом слетел весь сон. Подскочив с кровати, она ухватила свечу с поставца, выскользнула из спальни, и уже за дверью, приказав свече гореть, спросила в голос — Что ещё стряслось? — Меня батюшка замуж сговорил. — Тю на тебя, — Краса выдохнула с явным облегчением. — Я уж думала, действительно беда: помер кто, или враг под стенами… — Вольно тебе рассуждать, а я ведь своего суженого только на свадьбе и увижу. — Так и что? Я тоже аж до храма знать не знала, за кого иду. — Тебе муж попался кроткий, как голубь. И потом всё ж загридинец он, не чужак. А меня отдать хотят в закрытое княжество Кравотынь. И говорят, что порядки там сильно строгие, коль зайду за их тын мужней женой, обратно уж не выйду, и никого из своих больше не увижу. Скажи, милая, верно это или люди зря болтают? Страшно мне, душечка, и правды вызнать неоткуда. Краса чуть усмехнулась и промолвила снисходительно — Книжки надо читать, а не крестиком вышивать учиться. Кравотынь, говоришь? Ну, слушай сюда, я тебе живо всё обскажу…
Примечания:
* Вабить — приманивать.** Сказиться — сойти с ума.*** Кубелёк — запашное платье с глубоким вырезом и широкими рукавами. Носится с рубахой, ворот, рукава и подол которой видны из-под кубелька.**** Неточная цитата из "Зиты и Гиты": "Слушайте, хозяин, вот что я скажу, — заговорил Чино тоном мудреца, — если девушка взяла в руки иголку с ниткой, тут уж всё, с канатом ей надо расстаться!"
И никто не узнает
Проходя мимо девичьего терема, Стина заглянула в покои княжны через потайной глазок. Услада не спала. Она сидела на лавке под божницей и в тусклом свете лампадки пристально смотрела в маленькое зеркало. «Волнуется, голубушка, — жалостливо подумала нянька. — А всё ж так оно лучше: раз взялась прихорашиваться для жениха, значит, пойдёт дело на лад».
Услада же тем временем напряжённо вслушивалась в то, что из-за стеклянной поверхности говорила ей Краса:
— Если бы ты была повнимательнее на уроках старика дэль Ари, мне бы не пришлось теперь в ночи пересказывать тебе Благолеповы «Хождения за Дикое поле». Ну да ладно, я нынче добрая, слушай и мотай на ус. То, что кравотынцы живут по тивердинскому обычаю, известно всем, да мало кто понимает, что это значит на самом деле. Тивердынь называют «княжеством» только наши дураки. На самом деле у них там нет князя, есть амир — военный вождь, а есть — каан, властитель и смертный сын Маэля. Каана почитают, он — посредник между людьми и богами, от его ходатайств зависит урожай риса, приплод скота и благополучие людей. Но всеми «земными» делами заправляет тот, кто водит за собой войско, то есть амир. Значит, по представлениям тивердинцев единственное достойное занятие для мужчины — быть воином. Любая другая работа — корам, запретна, она — для женщин и рабов. Ты, кстати, знаешь, что по тивердинским верованиям Древний Ящер — вовсе не Ящер, а Ящерица, женщина? А все женщины — её потомки. Так что привыкай, будешь «ящерицей» и «сосудом скверны». Одёжу хранить и стирать — отдельно от мужской, трапезничать — врозь и только из своей, женской посуды, на мужские лавки не садиться, через мужские вещи перешагивать не сметь. Ах да, ещё на верхние поверхи не ходить, а то у женщин с ног скверна стекает.
Услада нахмурилась и спросила чуть обиженно:
— У женщин, значит, стекает, а у мужчин — нет?
— У мужчин тоже. Но меньше.
— Чушь какая-то.
— Ага. Но есть и хорошие новости: если вдруг кому-то из мужиков тётка прилюдно наподдаст по башке своей юбкой или, хуже того, башмаком — всё, ракшец ему. Он считается осквернённым, и пока не очистится, ему никто больше даже руки не подаст! Кстати, бить женщину — тоже корам. И заботиться о женщинах своего дома положено так, чтобы у них не было повода для недовольства, потому что женская покровительница, Древняя Ящерица Наха, не только ведает подземными богатствами, но и решает, какого пола в семье родится ребёнок. Ну, сама понимаешь: мальчик — это наследник и будущий воин, а девки никому даром не нужны. У кого много дочек — тот, значит, обижает своих жён, и Наха его наказывает. Но точно так же, как Наха и Луна подчиняются небесному воину Маэлю, земные жёны должны подчиняться своим мужьям. А непочтительную жену муж должен воспитывать и учить послушанию.
— И как же, хотелось бы знать? Ударить-то нельзя, — резонно заметила Услада.
— Ну ты точно не ушами слушала тивердинские сказки, которыми нас потчевал по вечерам дэль Ари. Помнишь, как Небесный Воин наказал злую Наху за неверность? Запер под землёй и перестал одаривать пищей, водой и своим обществом. Так-то.
— Хм… Чем больше я от тебя узнаю, тем меньше мне всё это нравится. Жаль, от свадьбы уже не отвертеться: завтра смотрины.
— Ну и что? У тивердинцев смотрины — совсем не то же самое, что у тормалов. Это у нас смотрят приданное перед самым обручальным обрядом, а у них во время смотрин жениху невесту показывают. Если не понравилась, он ещё может от свадьбы отказаться, заплатив семье невесты отступное. В твоём случае, правда, не понравиться жениху — это придётся очень постараться, ему нужна не ты, а мир с Приоградьем. Хотя… Слушай, а почему ты не хочешь хоть посмотреть на этого своего жениха? Вдруг там вполне годный парень?