— Предназначение? Но ведь этот человек — самый обычный лесной охотник, не маг, и даже не одарённый силой.
— Поверь, каждое живое существо в мире для чего-нибудь да предназначено. Этот охотник, например, должен будет в скором времени встретиться со своим кумом на торгу. А тот чуть позже проверит свою ловчую яму.
— И всё? Неужели это так важно?
— Очень важно. Из таких мелочей состоит жизнь, словно полотно — из простых, ничем не примечательных нитей. Впрочем, вам, существам со свободной волей, всегда мало того, что предназначено, вы неизменно стремитесь украсить полотно жизни причудливыми узорами. Однако теперь пора отдохнуть. Ты хорошо потрудился нынче. Обещаю, что ни я, ни Виелина не станем беспокоить тебя в ближайшие дни.
— Но госпожа Ровена…
— Разрешаю тебе пока не откликаться на её зов. Пора бы Ровене усвоить, что даже у магов бывают личные дела. А теперь послушай меня, ступай домой. И советую поторопиться: зеркало уже разбито, скоро вероятное сделается неотвратимым.
Вечер наступил и понемногу превратился в ночь, а Венсель всё не возвращался. Ушли спать Лад с Радкой, дед Мирош, зевая, полез на полати. Услада, привыкшая ложиться рано, тоже не удержалась, задремала, сидя на лавке с веретеном. Снилось ей странное: будто бы из ведра, в которое она снова сложила осколки зеркала, растекается вязкая мгла. Сперва чернота просто прибывала, поднималась, словно тесто в квашне, потом добралась до краёв и начала потихоньку сочиться на пол.
Дальше сделалось ещё чуднее. Из лужицы под ведром потянулись не то тонкие щупальца, не то водорослиные пряди. Они колыхались мягко и беззвучно, ползли по полу, сплетаясь в уродливые косицы, и тянулись, тянулись понемногу к Усладиным ногам…
Страшно ей почему-то совсем не было, только любопытно: каковы на ощупь эти чёрные космы? Верно, мягкие и пушистые? Только потрогать их Услада всё равно не могла. На неё навалилась вдруг такая тяжесть, что казалось, гори всё вокруг огнём — она не сможет даже с лавки встать.
Вдруг в горницу шумно ворвался Венсель. Схватив Усладу в охапку, он буквально вытолкал её на поварню, выскочил сам и захлопнул за собой дверь. Всю вялость и оцепенение с Услады как рукой сняло, и теперь-то она испугалась не на шутку. А чёрные «волосы», словно чуя её страх, настойчиво полезли под дверь. Венсель вытащил из печи уголёк и быстро нарисовал на полу круг, внутри которого оказалась и Услада и он сам.
— Что это? — испуганно прошептала Услада, глядя, как пол вокруг стремительно затягивает косматой живой бородищей.
— Зеркальце «потекло», — ответил Венсель вполне буднично. — Вот уж не думал, что оно было настолько мощное… Не бойся, к нам эта дрянь не просочится.
— Она опасная?
— В принципе, всё, что касается магии, опасно. Чернянка — просто паразит, питающийся ненаправленной силой. Младенца или крепко спящего она может даже убить.
— А нас?
— А мы с тобой как-нибудь продержимся до рассвета. Главное — не спать и не выходить из круга.
Глаза у Услады сделались, как плошки.
— То есть мы всю ночь будем вот так стоять?
Венсель легкомысленно пожал плечами и прижал девушку к себе поплотнее.
— Можем читать молитвы. Говорят, помогает.
— Озари, Маэль Пресветлый и Всемилостивый, светом глаз Твоих всё, что дыханием славит Творца, — робко, дрожащим голоском начала читать вечернее правило княжна. Чернянка, буйно разросшаяся по полу за угольной чертой, слегка отпрянула. Услада вздохнула с облегчением и продолжила уже твёрже: — Мир даруй и согласие всем живым и укрой от недобрых мыслей и скверных дел. Пречистая Дева Луна, не оставь нас светом Твоим в ночи, чтобы даже в кромешном сердце тьмы все мы видели путь…
После «Миротворца» и «Блаженны щедрые» дело пошло ещё лучше. Уверенно и без единой заминки Услада проговорила первые три песни «Благочестивых Поучений». Чернянка задумчиво колыхалась в такт её словам, а Венсель слушал с улыбкой и иногда кивал. Но, добравшись до «Благодарения Оку, с небес смотрящему», Услада поняла, что он откровенно потешается над её стараниями, а сам не перестаёт ласково поглаживать её пониже спины.
— Ну знаешь! — воскликнула княжна, изо всех сил отпихивая его от себя. Венсель неловко пошатнулся и оказался за пределами защитного круга. Чернянка радостно обвила его ноги выше колен. Он тут же сотворил вокруг себя ладонями странный охранный знак и сказал: «Каньо**». Горница озарилась ярким светом, а заросли чернянки истлели и рассыпались в лёгкую серую пыль.
— То есть ты с самого начала так мог? Ну, ты… Да ты…
Не найдя больше слов, чтобы вполне выразить своё возмущение, Услада топнула на него ногой, а потом гордо удалилась в спальную горницу и с грохотом захлопнула за собой дверь.
Примечания:
* Побежал по своей стёжке — лесное выражение, означающее, что человек увлёкся своим делом настолько, что ничего не видит и не слышит вокруг.
** Каньо — руна огня, символ рассеянной тьмы, зажженного факела, правильного пути, дороги к свету.
Ловушка для Горностая
Услада долго ворочалась в постели и не могла уснуть. Казалось бы, располагайся да отдыхай в своё удовольствие: никто не храпит под боком, не толкается, не тянет одеяло на себя… Но сон не шёл, только лезли в голову всякие мысли. О том, что ночь нынче тёплая, и в батюшкином зверинце, верно, уже запел ухокрыл. Что она сама, как ни странно, скучает по Стине, своей строгой, но заботливой няньке. Что Краса, может, разбила зеркало совсем случайно, и нет никаких причин думать, будто с ней приключилась беда. А может, и наоборот, кто-то раскусил подмену, и теперь озорную оборотницу ждёт разбирательство и строгий суд, а её саму уже ищут и никак не могут найти. Или не ищут? Может, никто ничего и не заметил? С горечью Услада отвечала сама себе: было б кому замечать.
Кто она для всех тех людей, что окружали её день за днём? Нарядная кукла, для которой убирают горницу, стирают одежды, ставят на стол еду и кланяются, не поднимая глаз. Отец? Да много ли он знает о ней? Кто она для него? Дорогая вещица, спрятанная до времени в тереме. Князь ласково кивает ей при встречах, часто присылает подарки… Но ни разу он не зашёл к ней просто поговорить, не спросил, о чём она думает и мечтает. В самом деле, о чём можно беседовать, скажем, с чашей на поставце? Братья? Милош прежде всегда был к ней добр, но теперь у него уже своя жизнь: дела, семья. Есть ли у наследного княжича время думать о маленькой глупой сестрёнке? После бала в Дожинки они больше не виделись ни разу, и все письма, привезённые из Городца, предназначались отцу, для Услады же Милош не прислал даже самой коротенькой записки. А с Благом княжна и вовсе никогда не была дружна. Вот разве что смотритель зверинца Ельмень, да старая Стина знают её настоящую. Но заметят ли перемены? Встревожатся ли? Ельмень просто решит, что княжне наскучили звери, вот она и перестала приходить кормить ухокрыла. А Стина… Ах, не всё ль ей равно, кому плести косы и шнуровать нарукавья? Лишь бы послушна была. Подумав так, Услада аж пустила слезу от жалости к самой себе: никто-то на белом свете её не любит! А тут ещё и этот Венсель со своими глупыми выходками…
Стоило Усладе, наконец, провалиться в спасительный сон, чья-то рука настойчиво принялась трясти её за плечо. Она открыла глаза — и с удивлением увидела, что за окошком уже занимается заря. Будил её Венсель.
— Что случилось? — хмуро поинтересовалась Услада, натягивая одеяло до подбородка.
Венсель радостно улыбнулся в ответ:
— Случилось утро. Вставай, нам пора выходить.
— Куда?
— Как куда? В Ольховец. Ты же сама сказала, что хочешь увидеть Красу и убедиться, что с ней всё в порядке. Знаешь, ты такая смешная, когда сердишься…
— Вовсе я не сержусь, — заявила Услада весьма раздражённо. А потом подумала: княжьей дочери не пристало вести себя так, чтобы над ней смеялись. И потому, взяв себя в руки, спросила уже спокойно и ровно:
— Ещё вчера ты не счёл это моё желание важным. Что изменилось за ночь?
Венсель сразу перестал сверкать дурацкой улыбкой.
— Понимаешь, то, что произошло ночью… Сама по себе чернянка не опасна, но её быстрый рост указывает на обрыв и рассеивание довольно мощного потока силы. Кто-то нарочно уничтожил связное заклятье, причём сделал это крайне грубо и неумело. Мы увидели только отражение, как бы эхо того выброса беспорядочной силы, который произошёл на другом конце связного канала. Мне следует отправиться туда и увидеть всё своими глазами.
— А я уж было поверила, что кто-то начал думать не только о себе, — вздохнула Услада. — Но ладно. Я поняла и готова ехать. Только выйди, пожалуйста, позволь мне одеться.
— Стесняешься собственного мужа? — нахально усмехнулся Венсель, усаживаясь на пол перед кроватью. — И потом, почему ехать? Мы идём пешком. У меня только одна лошадь, и мучить её я не намерен.
Услада вдохнула, выдохнула, в мыслях сосчитала до десяти, а потом заявила:
— Тогда я не иду. У меня нет подходящей для пешего путешествия одежды.
— Разве? Найдём что-нибудь в сундуке у Красы. Или если хочешь, могу поделиться с тобой своей одеждой. Хотя — нет, ничего не выйдет. Ты слишком маленькая и толстая.
— Ничего подобного! — вскричала Услада возмущённо и, выскочив из постели, запустила в Венселя подушкой. Он поймал и тут же отправил «снаряд» обратно. Усладу едва не смело с ног. Покраснев, как варёный рак, она схватила подушку за угол и, грозно размахивая ею, кинулась на своего обидчика. От первого удара Венсель сумел уклониться, но со второго замаха Усладе удалось-таки вскользь зацепить его по хребту. А потом он схватил с кровати вторую подушку и встречным хлёстким ударом отбросил подушку Услады, летящую ему в лицо…
Прислушиваясь к шлепкам, топоту и смеху, раздающимся из-за двери хозяйской горницы, Лад с Радкой удивлённо переглянулись, а дед Мирош махнул рукой и вздохнул: «А, молодо-зелено, мягко постелено… Пускай тешатся».
Подушечная битва закончилась так же неожиданно, как началась: во время особенно лихой атаки наперник на подушке Услады порвался, и пух рогоза* разлетелся по горнице, осыпав и Венселя, и саму Усладу с ног до головы. Обоим пришлось раздеться, чтобы вытряхнуть рубахи, а потом изрядно поработать гребнем, помогая друг другу вычёсывать пух из волос. После, покопавшись в сундуке Красы, они нашли для Услады подходящую дорожную справу.