— Нет, — твёрдо сказал Идрис. — Я должен идти по их следу. Что если они передумали идти в Рискайский посад или просто сбились с пути? Почтенный, как добраться до этой Грязнопольской вешки?
— Эх, грехи мои тяжкие… Круг назад я б с вами сам пошёл, а теперь уж ноги не держат… Карта-то есть? Давай сюда.
Хоть ноги и глаза, и впрямь, уже не слишком хорошо служили старику, память у него оказалась просто кристальная. Пока Радка щедро заворачивала путникам в дорогу оладьи и пироги, дед Мирош вывел на карте Идриса нужные стёжки и отметил основные развилки. Заодно он каждому из парней выдал по рогожному башлыку, объяснив необходимость их просто и понятно: «Время самое зубаточье. Набьются под одёжу да в волосья — заколдобишься выбирать». А ещё, заметив, как Идрис, сидя на лавке, клюёт носом, он настоял на том, чтобы перед выходом в дорогу тот прилёг хоть на склянку**** отдохнуть. И пускай отдых этот был совсем незначительным, всё же благодаря ему и Идрис, и Благослав, и их лошади чувствовали себя, выходя из посада, куда лучше и бодрее, чем при въезде в него.
К полудню дошагав до Лисьих Нор, они выяснили, что целитель с женой там не появлялись. Было решено оставить лошадей под присмотром хуторян и вернуться в лес для поисков: по дороге от Грязнопольской вешки до Лисьих Нор имелось по крайней мере три развилки, на которых Нортвуды могли свернуть с намеченного пути. Первая развилка имела всего два ответвления. Разделившись, Благослав с Идрисом проверили оба, и при встрече обменялись неутешительными новостями: лекаря с женой никто на этих стёжках не видел.
Вторая развилка «порадовала» сразу четырьмя неразведанными стёжками. Все они начинались от пары высоких сосен, красиво раскинувшихся на взгорке. Уговорившись в случае неудачи устроить под этими сосенками привал, стали выбирать, которую из стёжек исследовать первой. Благослав подобрал с земли сосновую шишку, пометил её бок ножом, подкинул, но посмотреть, куда укажет метка, не успел. С одной из стёжек вдруг донеслось отдалённое пение. «Там люди! Туда!» — воскликнул Идрис, вскочил на ноги и почти бегом устремился на звук.
Несколько раз Идрис сворачивал на мелкие стёжки, ответвляющиеся от их тропы, и Благослав едва успевал оставлять заломы на ветвях кустов, чтобы после по ним отыскать дорогу назад. Чем ближе они подбирались к неизвестным певцам, тем яснее делалось, что песня их вовсе не из тех, что поются для радости и дружной работы. Мотив был нетороплив и тягуч, а слова походили бы на провожальные, если бы не было в голосах нарочитой печали.
— Укатилося красное солнышко
Да за горы за высокие,
Да за лёсушка дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
Часты звезды за поднебесные, — выводил тоскливо высокий женский голос, а другие подхватывали его стройным хором.
— Что это? — спросил Идрис, напряжённо вслушиваясь в доносящиеся из леса слова.
— Хоронят кого-то, — тихо пояснил Благослав. — И ведь навстречу к нам идут. Дурная примета, надо сказать. Да и спрашивать у плакальщиков что-либо не получится, всё равно не ответят.
Похоронная процессия неожиданно показалась из-за поворота. Впереди шла рослая, немолодая уже женщина в тёмном платке. Именно её голос, высокий и чистый, вёл плач. За ней следом тащили носилки и гурьбой шли девушки, тоже одетые в тёмное, с маленькими букетиками из колосьев и лесных трав в руках. Они хором подхватывали за плакальщицей и повторяли каждую строку:
— Уж последний я разок тебя да омываю,
Уж последний разок я тебя да снаряжаю,
И последний раз я тебя да одеваю,
Черну голову тебе да зачёсываю,
Уж кладу я тебе да в праву рученьку,
В праву руку да я белой платок.
А во леву руку да расчёсточку:
Умываться тебе там да причёсываться,
А чесать тебе кудри чёрныя,
Чёрны кудри тебе да укладывать,
Не для красной девушки да не для милой жёны…
Благослав поспешно отступил с тропы, освобождая путь. Идрис последовал его примеру. Но если княжич, много раз видевший подобные сцены, привычно опустил взгляд и зашептал молитву Благих Земель, осеняя себя охранными знаками, то его спутник не сдержал любопытства и продолжил разглядывать поющих людей. Когда мимо пронесли носилки с телом, Идрис вдруг толкнул Благослава в бок и спросил встревоженно:
— Что они собираются делать с этим юношей? Куда его несут?
— Тише ты. Скинут в какое-нибудь озеро или болото поблизости.
— Послушай, а ведь он ещё жив. Я видел, он дышал.
— Что тебя удивляет? У лесного отребья вполне в обычае так избавляться от стариков, лишних детей и безнадёжно больных.
— Знаешь, что? Так быть не должно. Это неправильно. Я пойду с ними.
И Идрис решительно пристроился к хвосту процессии. Благослав, ящерясь про себя, побрёл следом.
Шествие закончилось возле маленького лесного озерца, затянутого ряской и окружённого старыми плакучими ивами. К ужасу Идриса, тормалы сделали именно то, о чём говорил Благослав: носилки с умирающим опустили на воду. Девушки принялись по очереди подходить, высоко подбирая подолы, и класть рядом с ним свои букетики, а потом главная плакальщица оттолкнула носилки от берега длинной жердью и просто пошла прочь. А остальные, не оборачиваясь, молча двинулись за ней.
Не раздумывая больше ни мига, Идрис кинулся в озеро. Вода в нём, несмотря на травостав и жару, оказалась холодной, словно горный лёд. Ухватив уже начавшие тонуть носилки, Идрис изо всех сил потянул их к берегу. Плеск стоял такой, что не слышать его было невозможно, но никто из тормалов не вернулся посмотреть, что произошло.
Носилки пришлось бросить. Кое-как выбравшись на пологий, топкий берег, Идрис выволок за собой и несостоявшегося утопленника. Благослав хоть не полез помогать ему в озере, но времени тоже даром не терял: он уже собрал на сухом месте кучку хвороста и затеял костёр. Но прежде чем греться и сушиться, следовало выяснить, можно ли чем-нибудь помочь тому, кого Идрис избавил от водяной могилы.
Неизвестного уложили на сухое и ровное место. Он, действительно, дышал, но редко и слабо, и руки у него были холодные, словно лапы лягушки.
— Странно, — сказал Идрис, внимательно рассматривая узкую и нежную кисть незнакомца, ощупывая его изящные длинные пальцы. — Эти руки никогда не знали тяжёлой работы.
— Ничего странного, — уверенно заметил Благослав, разглядывая спасённого через плечо Идриса. — Этот парень — не тормал, а загридинец, причём из благородных. Это у них принято чисто брить лицо и отращивать патлы ниже плеч. Тьфу ты, впору с девкой перепутать… А ещё мне кажется, что вряд ли так уж много загридинцев нынче шляется по Занорью. Это Нортвуд. Но тогда спрашивается: где его жена? У меня зреет ощущение, что мы ищем иголку в стоге сена. Причём была ли она в этом самом стоге — большой вопрос.
Примечания:
* Шушпа́н — старинная верхняя туникообразная женская одежда в виде широкой рубашки с короткими рукавами. Носился в основном с понёвным комплексом (рубаха, передник или запон, понёва) — надевался на рубаху сверху для тепла и красоты.
** Задок — просторечное название отхожего места.
*** Гусь — примерно 3 литра. У тормалов полгуся — обычная тара при продаже самогонки.
**** Склянка — название песочных часов с двухчасовым ходом, используемых в крепостицах Приоградного гарнизона: каждый второй поворот часов дежурный по крепостице сопровождал ударом в колокол.
Козлиный нрав удачи
Мало было вытащить мага из воды, теперь следовало его ещё и отогреть. Прежде всего с него сняли мокрую одёжу, размотали повязки. Едва глянув на то, что скрывалось под ними, Благослав скривился:
— Фу, ракш возьми! Ну и вонища… Зря возимся, с такими дырами он всё равно сдохнет.
Идрис в ответ пожал плечами и с невозмутимым видом отправил измаранные кровью и гноем бинты в костёр. Однако заменить их было нечем, так же, как и одежду. К тому же Идрис сам промок до нитки.
— Давай, скидывай всё, отожмём да подвялим над костром, — предложил Благослав. — И нечего на меня делать вот такие глаза. Уж лучше коротко побыть голым, чем долго — сопливым.
— Сперва надо с загридинцем разобраться, — хмуро ответил Идрис, кивая на Венселя.