«Что ты мямлишь, нерешительный тупица?»
«Сопли следовало оставить на женской половине, вместе с покрывалом и прялкой!»
Сколько раз довелось слышать всё это из уст отца… Порой слова дополнялись увесистыми тумаками. Да, на женской половине Адалет хоть и бывал иной раз строг, но голоса ни на кого не повышал и тем более не поднимал руки. За пределами же дома это был совершенно другой человек: резкий, требовательный, не знающий жалости. Впрочем, не даром Идрис-девушку двадцать кругов учили безропотно исполнять всё, что велит отец. Идрис-юноша скоро смирился с новым течением жизни, привык к бесконечной череде молитв и тренировок, походам, редким встречам с матерью, строгому подчинению старшим… А ещё он научился сдерживать вихри чувств и принимать свои собственные решения, не ища одобрения и не ожидая ничьей похвалы. Именно это позволило Идрис, отбросив лишние мысли, спокойно выйти из повозки, отвести на конюшню Агата и отправиться за казармы, к учебному полю. Правда, в последний миг она прихватила из собственной седельной сумки подаренный дедом Мирошем башлык и надела его, спрятав лицо от лишних глаз.
Поле было ещё пусто, амир Адалет обычно собирал своих верных для служения Небесному Воину чуть позже, ближе к рассвету. Обернувшись лицом на восход, Идрис замерла на миг неподвижно, прикрыв глаза. Поклон земле, приветствие небу. Лезвие с мягким шелестом покинуло ножны. Совместное служение угодно Небесному Воину, но не отвернётся Он и от одинокого верного, взявшего в руки меч.
Фигура первая, «Неотвратимость». Парировать первый удар тени противника, затем, слегка отступив, уклониться от второго, и тут же, шагнув вперёд, атаковать. Неотвратимость: жизнь напавшего прерывается. Возврат в позицию.
Фигура вторая, «Милосердие». Уступить, мягко отводя клинок противника в сторону, и тут же атаковать. Тень противника поражена в запястье правой руки. Милосердие: у противника отнята возможность сражаться, но не жизнь. Возврат в позицию…
Давненько Благославу не спалось так хорошо. Он не услышал ни скрипа ворот при въезде в посад, ни переклички людских голосов, не заметил, как прекратилось движение поезда. Разбудил его слуга: заглянув в возок, парень поинтересовался, не желает ли господин княжич перейти отдыхать на постель, в гостевые покои. Господин княжич не желал. Сладко потянувшись, он вылез на предутренний холодок, зевнул и поёжился, торопливо оправляя на себе одежду. Конюхи уже распрягли лошадей, слуги таскали в хоромы поклажу. Не торопились разбирать только повозку, на пологе которой сидел здоровенный бурый ухокрыл. Зато ни Идриса, ни его вороной клячи нигде и близко не наблюдалось. «Интересно, куда подевался этот кравотынский упёртыш, — подумал Благослав. — К Уське помчал?»
Между тем двое слуг, опасливо косясь на ухокрыла, подошли к повозке, взяли впряжённых в неё лошадей под узцы и повели их за княжьи хоромы, в дальнюю часть двора, к Девичьему крыльцу.
Благослав пристроился следом, вскочив повозке на запятки. Внутри, как ни в чём не бывало, дрыхли, обнявшись, доходяга-маг и его ненормальная жёнушка. Оба безмятежно улыбались друг другу во сне. Полюбовавшись немного на эту сладкую парочку, Благослав хмыкнул и задёрнул полог: подумать только, когда-то он сам имел дурость подбивать клинья к Красе…
Отвернувшись, Благослав вдруг столкнулся взглядом с сидящим на пологе ухокрылом. Огромные глаза нелюдя смотрели насмешливо и недобро, а крыло свисало с дуги столь ловко, что длинные, острые когти указывали прямиком на открытую Благославову шею. И расстояние до них, надо сказать, было совсем не таким, чтобы счесть себя в безопасности. «Вот зараза», — буркнул Благослав себе под нос и поспешно соскочил на землю.
Несмотря на раннюю пору, в зверинце оказалось на редкость оживлённо. Сам князь в парадном облачении стоял на Девичьем крыльце (будто элорийского посла принимает, а не стадо вонючих ухокрылов), рядом с ним не менее торжественный братец Милош (бледный и помятый с дороги), сотник Брезень (морда хмурая, волнуется, как бы амир опять учебное поле не занял), прочие ближники (из постелей их вынули, а разбудить забыли). У окон в галереях, привлечённый небывалым зрелищем, толпился народ попроще, стражники и сенные девки (ну, этих хлебом не корми — дай глаза потаращить). А на площадке между прудиком и вольерами Ельмень под присмотром господина дэль Ари раздавал ухокрылам угощение. «Это правильно, — подумал Благослав, — они пока жрут, хоть не вопят все разом. Так, а где у нас Уська?»
Сестрица обнаружилась в вольере, вместе с папашиным ухокрылом. Её обручальный наряд был изрядно помят и засыпан соломой, глаза лихорадочно блестели. Рядом с ней, по другую сторону решётки, незаметной тенью притулился Гардемир.
Повозка с ухокрылом на пологе остановилась. Князь, внимательно оглядев её крылатого ездока, произнёс совершенно серьёзно и даже торжественно:
— Господин дэль Ари, передайте вождю крылатых, что я рад приветствовать его в землях людей. Я уже ознакомлен с причинами, по которым его отряд покинул Торм, и надеюсь, что вместе нам удастся уладить возникшее недоразумение.
Маг подошёл к повозке и принялся переводить слова князя на смешное ухокрылье наречие. Инукай что-то глухо проворчал в ответ. Услышав его, остальные крылатые разом насторожились, прекратили жевать и сгрудились вокруг повозки.
— Что-то не так? — тихо спросил князь.
Мерридин мягко отшагнул назад, не поворачиваясь к крылатым гостям спиной, и объяснил:
— Да простит меня светлый князь, вождь Инукай несколько… хм… резок в речах. Он говорит, что не испытывает никакой радости от посещения страны бескрылых, и предлагает как можно скорее обменяться пленниками. Однако в этом его можно понять, на протяжении многих поколений люди Торма враждуют с крылатым народом.
Князь молча кивнул. Не дожидаясь объяснений мага, Инукай перебрался поближе ко входу в возок, запустил внутрь крыло и, зацепив когтями сеть, потянул её наружу. За пологом вскрикнули, завозились. Через миг глазам всех собравшихся на дворе предстало содержимое сети: взъерошенная, заспанная, простоволосая женщина в пыльном и грязном кубельке.
— Да, — произнёс Радогост задумчиво, — вид весьма поучительный: рождённому на земле полёты не идут впрок. Но и рождённому летать не место на земле. Теперь выпустите ухокрыла.
Ельмень открыл замок, настежь распахнул дверь вольера. Ещё несколько мгновений Зирран, не веря собственному счастью, стоял посреди своей клетки, а потом двор крепости огласился громким, пронзительным воплем. Бывший пленник расправил крылья, взмыл в небо, и следом за ним поднялась на крыло вся ухокрылья стая.
Примечания:
*Фрагмент из главного священного текста, почитаемого народами тивердинской веры "Наставления Небесного Воина", раздел "О женщинах".
Особый дар
Только трое из толпящихся на дворе людей не стали провожать взглядами ухокрылий клан. Князь Радогост вместо этого сразу обернулся к магам. Те не теряли мгновений зря. Гардемир присел на лавочку, развернул на коленях берестушку и приготовился записывать. Господин дэль Ари достал из поясного кошеля деревянные щипчики и коробочку с прозрачным плоским кристаллом. Ухватив кристалл щипцами, он посмотрел сквозь камень на девушку в обручальном наряде и произнёс:
— Колодец высших сил — шестьдесят две части и угасает, колодец прямого знания — восемьдесят девять и угасает, колодец сотворения — девяносто три устойчиво, далее — норма.
— Не самый плохой расклад, — деловито заметил Гардемир. — Вторая?
Мерридин навёл свой кристалл на девушку в замурзанном кубельке.
— Колодец высших сил — девяносто четыре устойчиво, остальное норма.
— Прекрасно. Поспешим!
Гардемир сунул берестушку в кошель, схватил за руки обеих девушек и резво потащил их в сторону своего придела, к малому крыльцу. Мерридин проследовал за ним, не переставая смотреть сквозь кристалл. Только проходя мимо «ухокрыльей» повозки он чуть замедлил шаг и сказал одному из слуг:
— Любезный, проследите, чтобы господина Нортвуда отнесли в храм. Пусть его разместят в приделе Земных Вод.
Князь знаком приказал всем разойтись, а сам, стараясь не срываться на рысь, устремился вслед за магами. Обе девушки тянулись за Гардемиром, словно куклы, безвольно переставляя ноги. Мерридин шёл за ними по пятам и чётко проговаривал почти без остановки:
— Первая: высшие силы — сорок девять и угасает, прямое знание — восемьдесят и угасает, сотворение — восемьдесят девять и угасает, сердце — девяносто восемь, остальное — норма. Вторая: высшие силы — девяносто и угасает, прямое знание — девяносто пять стабильно, остальное — норма. Первая: высшие силы — сорок пять и угасает…
Двери на малом крыльце распахнули настежь, открытой ждала и зеркальная каморка. Затащив девушек внутрь, Гардемир заставил их взяться за руки и вместе прикоснуться к поверхности тивердинского стекла, а потом произнёс чётко, без торопливости:
— Луна уша, поарта луи Маэл, ынчидэ, лазац сэ ынторк сэ тяка карэ ну сэ скуфунда ши ну ардэ! *
На миг зеркало озарилось ярким светом полудня, раскидало по стенам радужные блики, а потом снова погасло. Каморка погрузилась в полумрак.
Едва опамятовавшись в собственном теле, Краса выдернула руку из ладони Услады, поднесла её глазам и воскликнула возмущённо:
— Фу, Уська! Всё в цыпках!
Услада моргнула, словно заворожённая, медленно подняла собственные руки, провела ладонями по щекам… На лице её по очереди отразились и радость, и волнение, и внезапное беспокойство.
— Прости, душечка, не о красе рук печься пришлось, — мягко ответила она подруге, а потом, обернувшись ко всем, кто с тревогой наблюдал за девушками от двери, спросила: — Что ухокрылы, получили своё? И где же Венсель? Мне хочется быть уверенной, что ему оказана должная помощь.
— Чудо Маэлево, даже ближняя память почти не повредилась, — заметил Гардемир. Мерридин, согласно кивнув ему, убрал кристалл в коробочку и с почтительным поклоном ответил Усладе:
— Не волнуйтесь, драгоценная, соглашение с крылатыми исполнено, и они покинули крепость. А о господине Нортвуде позаботятся служители храма.
— Я желаю видеть его.
— Госпожа моя, боюсь, сей миг это невозможно.
Заметив, как огорчили княжну его слова, Мерридин поспешил добавить:
— О, не подумайте дурного. Жизнь господина Нортвуда вне опасности, но теперь ему требуется отдых.
Услада поблагодарила мага кивком и решительно направилась к двери: она была намерена убедиться собственными глазами, что с Венселем всё в порядке, и к тому же отлично знала, где находится храм. Однако стоило ей переступить порог зеркальной каморки, оказалось, что идти дальше совершенно некуда: её отец сидел в Гардемировом кресле прямо посреди галереи, а за спиной его толпилась любопытная челядь. Слегка оробев, Услада приблизилась к отцу, поклонилась и замерла, не поднимая глаз. Князь Радогост встал ей навстречу. Аккуратно приподняв своей рукой подбородок девушки, он некоторое время внимательно изучал её лицо, словно желал убедиться, что перед ним действительно его дочь, а потом ответил на её недоуменный взгляд тёплой улыбкой и сказал:
— Рад видеть тебя в добром здравии, Услада. С возвращением домой.