— Жестоко сваливать все домашние хлопоты на одни плечи. Кроме того, даже женщине порой требуется поговорить с кем-то равным себе. Мудрый человек знает, что, имея подругу в доме, жена будет меньше кидать любопытные взоры за окно.
Идрис усмехнулся про себя, но возражать не стал. А Якун, заметив, что молодой человек снова ушёл мыслями далеко от его слов, промолвил мягко:
— Идри… Моё сердце накануне свадьбы пело от счастья, ты же печален и молчалив. Что гнетёт тебя?
— Ты прав, у меня неспокойно на душе. Княжна порой говорит странное, а потом вдруг словно жалеет о вырвавшихся словах. Мне кажется, она что-то о себе скрывает. Или может, ей велят скрывать?
— Напрасно ты тревожишься. Это лишь желание нравиться, ничего больше. Женщины часто стремятся выглядеть загадочными, чтобы привлечь к себе мысли мужчин, такова уж их природа.
Идрис вдохнул и выдохнул очень медленно, смиряя поднимающуюся в душе волну разочарования, а потом медленно встал со ступеньки.
— Благодарю за беседу, почтенный Якун, — сказал он, кланяясь своему воспитателю, как младший старшему, — твои слова успокоили мою душу. Однако время к полуночи, а светает в травоставную пору рано.
— Ступай, да хранит тебя Небесный Воин, — кивнул Якун ласково. А про себя подумал: «У этого парня в жилах не горячая кровь, а речная водица. Нет, не выйдет из него дельного воина». Идрис же, направляясь в свой угол, размышлял на ходу: «Сколько глупостей сказано с самым умным видом! Однако мне следует быть благодарным старику за урок: держать язык за зубами — весьма полезное искусство».
Даже будучи в гостях ради праздника, кравотынцы не спешили предаваться безделию. Рассвет застал амира Адалета и весь его отряд на поле позади казарм. Ольховецкие стрелки тоже давно не спали. Сменив постовых и раздав службу на день, сотник Брезень собрался было погонять по холодку собственных молодцов, но ему вот уже которое утро подряд приходилось выждать, чтобы княжьи гости освободили место.
— Ну ты глянь, что творят, — ворчал он недовольно себе под нос, наблюдая за происходящим с казарменного крыльца, — не спится им, прости Маэль…
— Дикари, — позёвывая, лениво ответил топтавшийся там же княжич Благослав.
А между тем на учебном поле и впрямь было на что посмотреть. Разобравшись в три линии, воины амира оттачивали технику владения мечом. Внешне простые движения, короткие связки из ударов, уклонений и блоков, заканчивающиеся неизменно поражением тени противника, и возврат на прежнее место — всё это делалось так слаженно, чётко и единообразно, что казалось, будто воины исполняют завораживающий танец.
— Красавцы, между прочим, — сказал Брезень, неодобрительно покосившись на непутёвого сына своего князя. — Чисто работают.
Благослав ничуть не смутился, только фыркнул и спросил насмешливо:
— Одни и те же формы изо дня в день… На фига?
— Чтоб в бою слетало с меча, как «Озари Маэль»**.
— Ну и глупо. Если заученная комбинация известна наперёд, её не так уж сложно отразить.
Брезень благоразумно промолчал. Княжич мог ершиться сколько угодно, но его мнение не многого стоило: как боец он успел «прославиться» разве что постыдным поединком с лекарем — загридинцем, служившим прежде при княжьем дворе. Целитель Итан был уже немолод, но искусством мгновенного удара владел в совершенстве. Всего два стремительных, заученных с детства движения — и задиристый княжич навсегда лишился возможности держать оружие в правой руке.
Наконец, первые лучи позолотили крыши княжьих хором. «Око взошло!» — звучно произнёс амир. Тут же все мечи вернулись в ножны, все люди амира, как один, опустились на колени, обратившись к восходу, и завели в пол голоса приветственную молитву. Словно отвечая им благосклонностью, Око залило двор горячим и ярким светом.
Завершив молитву, Амир земным поклоном поприветствовал взошедшее светило, затем встал и кивком поблагодарил своих воинов. Ещё миг сохранялась почтительная тишина, а потом амирово воинство разом пришло в движение. Уже свободно, без нарочитой слаженности люди поднимались на ноги, коротко кланялись амиру и расходились по своим делам. Вскоре на поле остался только сам Адалет да его сын.
Жестом подозвав Идриса к себе, Адалет окинул его строгим взглядом и едва заметно брезгливо поморщился: рубаха на парне подмокла и резко пахла потом. Идрис ответил спокойным, терпеливым взглядом. На самом деле ему страсть как хотелось поскорее добраться до конюшни, чтобы опрокинуть на себя пару вёдер воды, а вместо этого приходилось торчать на припёке, изображая почтительного сына. Но Адалета чужие неудобства мало трогали, ему и на собственные-то зачастую было наплевать. Убедившись, что никто не услышит их разговора, он тихо сказал:
— Седмица на исходе. Ты готов к обручению?
Идрис без особой радости кивнул в ответ.
— Прекрасно. Я просил тебя присмотреться к князю Радогосту. Что думаешь о нём?
— Князь хороший правитель и приятный в общении человек. Его люди относятся к нему с уважением. Но мне кажется, что он намерен понемногу отойти от дел: Ольховец находится в стороне от оживлённых торговых путей, а главным городом Приоградья нынче управляет княжич Милослав.
— Что тебе известно о княжиче?
— То, что в Городецкой крепости порядки куда строже, чем в Ольховце. А ещё он женат на дочери наместника Западной Загриды.
Амир задумался ненадолго, затем спросил:
— Не ему ли нынче служит мастер Мерридин дэль Ари?
— Господин дэль Ари состоит при княжиче Милославе в должности лекаря. Но ходят слухи, что этот маг оказывает семье приоградского князя услуги совсем другого рода.
— Чего и следовало ожидать, — подвёл итог Адалет. А потом вдруг заметил словно между делом: — Сегодня ты двигался лучше обычного. Бальзам княжны?
«Интересно, это Якун встал нынче так рано, или вовсе не ложился спать? Поделом ему, хлеб соглядатая не должен быть лёгким», — подумал Идрис злорадно.
Приняв молчание сына за подтверждение своих слов, Адалет подвёл итог:
— Значит, всё верно, это княжна… Или всё-таки Милослав? Впрочем, уже не важно. Можешь идти, до завтрака свободен. Только ради Маэля, сделай что-нибудь с этой вонью.
«Можно подумать, я нарочно, назло тебе потел тут всё утро и до сих пор торчу на жаре», — подумал Идрис. Но вслух ничего не сказал, и ни одна непочтительная мысль не отразилась на его лице.
Вернувшись в гостевые покои, Адалет первым делом кинулся к своему сундуку. Оттуда он торопливо извлёк небольшой узелок: в платок, щедро украшенный обережным узором, была завёрнута резная деревянная шкатулочка. Открыв её, амир вытряхнул на ладонь спрятанный в ней талисман — оправленный в серебро прозрачный лал***, внутри которого билась, словно живое сердечко, яркая капля дивного огня. Адалет поднёс камень к глазам, некоторое время с жадной надеждой рассматривал его на просвет, а потом, горько вздохнув, убрал обратно в шкатулку. И прошептал, заворачивая её в платок: «Убывает, слишком быстро убывает… Ракш подери, как же всё медленно, а ведь время уже на излёте… Продержись ещё хоть немного, Наринэ, не дай огню угаснуть».
Примечания:
* Живокость — дельфиниум, в народной медицине его часто используют при лечении ушибов и переломов.
**Озари Маэль — обычное в Приоградье благословение и в то же время первые слова самой известной молитвы.
*** Лал — устаревшее название благородной шпинели, прозрачный камень красного цвета, часто принимаемый за рубин.
Что посеешь…
На следующий день Краса ждала утренней трапезы с нетерпением, и причиной было не одно лишь желание узнать, помог ли Идрису её бальзам.
Как только тканые шторы скрыли жениха с невестой от взглядов родни, Краса сняла чадру. Под малиновым шелком скрывался распашной парчовый кубелёк цвета тёмной фиалки, надетый поверх тивердинской рубахи из шафранно-жёлтого шелка. Краса знала, что наряд этот весьма ладно сидит на пышной фигуре княжны, а заодно красиво оттеняет цвет её глаз и нежный оттенок кожи.
Амираэн оценил. Некоторое время он молча любовался невестой, потом произнёс шёпотом:
— Едва приподняв уголок покрывала,
Прекрасная сердце бродяги украла.
Светла и воздушна, как Дева Луна,
Но розы долин не коснуться руками.
Лишь тронешь — изранит словами-шипами,