- Папа...
- Угу-м.
- Папа, а Иоаким обкакался.
- Угу-м-м.
- Он стащил пеленку и наделал прямо на стенку, да так много.
Кольберг отложил газету, снова закряхтел, вылез из постели и прошел в детскую. Иоаким - ему был год без малого - стоял в решетчатой кроватке. Завидев отца, он выпустил из рук перекладину кровати и с шумом плюхнулся на подушку Насчет стенки Бодиль, к сожалению, не преувеличивала: так все и было.
Кольберг взял мальчика под мышку, потащил его в ванную и облил из гибкого шланга. Затем он завернул малыша в купальную простыню и уложил его рядом со спящей Гун. Постельное белье и пижамку он прополоскал, замыл спинку кровати и обои, достал чистый полиэтиленовый подгузник и пеленку, и все это время Бодиль вертелась под ногами. Она была очень довольна, что теперь отец сердится не на нее, и демонстративно охала по поводу ужасного поведения братца. Покуда Кольберг наводил порядок, время перевалило за половину восьмого, так что ложиться снова уже не имело смысла.
Когда он вошел в спальню, у него сразу улучшилось настроение. Гун проснулась и играла с Иоакимом. Она согнула ноги в коленях, а малыша взяла под мышки, и он, как с горки, съезжал с ее колен на живот. Гун была красивая темпераментная женщина. К тому же умная и с хорошим характером. Кольберг всегда мечтал жениться на такой, как Гун, и не желал удовольствоваться меньшим, хотя женщин на своем веку повидал немало. Когда он наконец встретил Гун, ему был уже сорок один год, и надежда почти покинула его. Гун была четырнадцатью годами моложе и, право, стоила того, чтобы ее дожидаться. Их отношения с первого дня развивались естественно и просто, без каких-либо осложнений.
Гун улыбнулась мужу и подняла сына, а тот даже загукал от удовольствия.
- Привет, - сказала Гун. - Ты его вымыл?
Кольберг дал ей полный отчет.
- Бедняжка! Приляг хоть ненадолго, - сказала она, взглянув на часы. - У тебя еще есть время.
Вообще-то говоря, времени у него не было, но он легко поддавался на уговоры. Он лег рядом с ней, просунул руку под ее шею, потом опять встал, отнес Иоакима в детскую, поставил его на почти высохший матрац, надел ползунки и махровую распашонку, кинул в кровать несколько игрушек и вернулся к Гун. Бодиль сидела на коврике в гостиной и играла в скотный двор.
Через некоторое время она вошла к ним, поглядела и сказала довольным голоском:
- В лошадки, в лошадки! Папа будет лошадка.
После чего она попыталась сесть на него верхом, но он выставил ее и запер за ней дверь. Теперь дети им не мешали, и, проведя некоторое время наедине с женой, он задремал в ее объятиях.
Когда Кольберг подходил к своей машине, часы на Шермарбринкской станции подземной дороги показывали восемь часов двадцать три минуты. Садясь в машину, он помахал Гун и Бодиль, стоявшим у кухонного окна.
Чтобы попасть в Вестбергаллее, ему незачем было ехать в город, он мог добраться туда через Орсту и Энскеде и тем самым избежать "пробок".
Сидя за рулем, Леннарт Кольберг громко и очень фальшиво насвистывал ирландскую народную песню.
Сияло солнце, в воздухе чувствовалась весна, и в садах, мимо которых он проезжал, расцветали крокусы и гусиный лук. Леннарт Кольберг находился в отличном расположении духа: если не произойдет ничего непредвиденного, он на работе не задержится и вскоре после обеда сможет вернуться домой. Гун съездит к Арвиду Нордквисту, купит чего-нибудь вкусненького, и это вкусненькое они съедят, когда уложат детей. Даже после пяти лет совместной жизни оба считали, что по-настоящему хорошо вечер можно провести только дома, только вдвоем, приготовить что-нибудь вкусное и потом долго сидеть, есть, пить, разговаривать.
Кольберг очень любил хорошо поесть и выпить, не диво, что с годами он поднакопил лишний жирок, или слегка раздобрел, по его собственному выражению.
Но тот, кто вообразил бы, будто Кольберг из-за "округлости форм" утратил былую подвижность, рисковал жестоко ошибиться. Кольберг мог проявить неожиданное проворство и до сих пор владел техникой и навыками, которые приобрел в бытность парашютистом.
Кольберг перестал насвистывать и начал размышлять над проблемой, которая занимала его последние годы. Ему все меньше нравилась его профессия, он охотно бросил бы ее вообще. Проблема и раньше была не из легких, а стала еще сложней потому, что год назад его назначили инспектором уголовной полиции и соответственно положила более высокое жалованье. Не так-то просто инспектору уголовной полиции сорока шести лет от роду найти хорошо оплачиваемую работу не по специальности. Гун, правда, говорила, что ей плевать на деньги, что дети скоро подрастут и тогда она снова пойдет работать. Кроме того, она уже теперь не теряла времени даром и за четыре года сидения дома выучила еще два языка, значит, и платить ей будут больше, чем прежде. До рождения дочери она была старшим секретарем и может в любую минуту получить хорошо оплачиваемое место, только Кольберг не желал, чтобы ей пришлось вернуться на работу раньше, чем ей этого в самом деле захочется.
Кроме того, он с трудом представлял себе, как это он будет выглядеть в роли пенсионера.
Несмотря на природную лень, он тем не менее испытывал потребность в активной и разнообразной деятельности.
Ставя машину в гараж Южного управления, Кольберг вдруг вспомнил, что Мартин Бек по субботам выходной.
"Отсюда следует, что, во-первых, придется проторчать здесь целый день, а во-вторых, поблизости не будет ни одного толкового человека, с которым можно отвести душу", - подумал Кольберг, и настроение у него сразу испортилось.
Чтобы как-то себя подбодрить, он в ожидании лифта снова начал насвистывать.
XII
Кольберг не успел даже снять пальто, как зазвонил телефон.
- Да, да, Кольберг слушает... Что?
Он стоял за своим столом, заваленным бумагами, и смотрел в окно невидящим взглядом. Переход от прелестей семейной жизни к мерзостям службы не совершался у него так просто и естественно, как у других, у Мартина например.
- В чем дело? Так, так. Нет, значит? Хорошо, скажите, я буду.
Снова вниз к машине, и на сей раз уже нечего и надеяться избежать "пробок".
На Кунгсхольмсгатан он прибыл без четверти девять. Машину поставил во дворе. В ту минуту, когда он вылезал из машины, Гунвальд Ларсон сел в свою и уехал.
Они молча кивнули друг другу. В коридоре он встретил Рэнна. Тот сказал:
- А, и ты здесь.
- В чем дело?
- Кто-то прирезал Стига Нюмана.
- Прирезал?
- Да, штыком, - озабоченно сказал Рэнн. - В Саббатсберге.
- Я Ларсона встретил. Он что, туда поехал?
Рэнн кивнул.
- А Мартин где?
- Сидит в кабинете Меландера.
Кольберг окинул Рэнна критическим взглядом.
- У тебя вид такой, будто ты уже совсем дошел.
- Так оно и есть, - сказал Рэнн.
- Чего же ты не едешь домой и не ляжешь спать?