- Так, так, - сказал Рэнн самому себе. И приступил к изучению служебных пометок, которые на сей раз оказались длиннее, чем сама жалоба.
"Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время измены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесении, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, сколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству".
Рэнн энергично замотал головой, не веря, что правильно понял. Может, и неправильно. Во всяком случае, подпись неразборчива, а кроме того, Рэнн был наслышан о полицейском по имени Эриксон.
Буквы еще сильней запрыгали перед глазами и разбежались в разные стороны, и, когда женщина положила возле его правого локтя очередную стопку бумаг, он сделал отрицательный жест.
- Ну как, будем уходить в глубь времен? - ехидно спросила она. - Про Хульта вам тоже нужны материалы? А про себя самого не желаете?
- Спасибо, не надо, - беззлобно ответил Рэнн. - Я только спишу имена последних жалобщиков, и мы сможет уйти.
Он поморгал и снова уткнул нос в записную книжку.
- Могу предложить донесения Ульхольма, - продолжала женщина так же ехидно. - Хотите?
Ульхольм был первый помощник комиссара в Сульне, стяжавший широкую известность своим вздорным характером и страстью рассылать жалобы во все мыслимые инстанции.
Рэнн склонился над столом и грустно покачал головой.
XV
По дороге в Саббатсберг Леннарт Кольберг вдруг вспомнил, что ему надо уплатить вступительный взнос за право участвовать в шахматном турнире по переписке. Последний день уплаты - понедельник, поэтому Кольберг остановил машину перед Васапарком и зашел в почтовое отделение напротив пивной "Оловянная кружка".
Заполнив бланк, он честь по чести стал в очередь к одному из окошечек.
Перед ним стоял человек в кожаной куртке и меховой шапке. Всякий раз, когда Кольбергу доводилось стоять в очереди, он непременно занимал ее за человеком, чье путаное дело требовало много времени. Так и сейчас у человека впереди оказалась целая стопка квитанций, бланков, извещений.
Кольберг пожал могучими плечами, вздохнул и приготовился ждать. Вдруг из кипы отправлений у впереди стоящего выскользнул клочок бумаги и упал на пол. Почтовая марка. Кольберг нагнулся, поднял ее, тронул человека за плечо и сказал:
- Вот, вы уронили,
Человек повернул голову, взглянул на Кольберга карими глазами, сперва удивленно, потом словно бы узнав его и, наконец, с откровенной ненавистью.
- Вы уронили марку, - повторил Кольберг.
- Черт подери, - протяжно ответил незнакомец, - марку несчастную потеряешь, и то полиция сразу сует свое поганое рыло.
Кольберг все так же протягивал марку.
- Можете оставить ее себе, - и человек отвернулся.
Немного спустя он закончил свои дела и ушел, не удостоив Кольберга ни единым взглядом.
Загадочный случай. Может, человек так странно пошутил, но на шутника он нимало не походил. Поскольку Кольберг был плохой физиономист и частенько не мог припомнить, откуда он знает того или иного человека, неудивительно, что другой узнал его, тогда как сам Кольберг не имел ни малейшего представления, с кем он разговаривал.
Кольберг уплатил взнос.
Потом он недоверчиво оглядел марку. Марка была красивая, с птицей, из недавно выпущенной серии. Если он ничего не путает, отправления, снабженные марками этой серии, доставляются медленнее обычных. Хитрость совершенно в духе почтовых работников.
"Да, - подумал Кольберг, - почта у нас работает исправно; теперь, когда она избавилась от недоброй памяти шифрованных индексов, жаловаться нельзя".
Все так же погруженный в размышления о загадках бытия, Кольберг поехал в больницу.
Корпус, где произошло убийство, был по-прежнему оцеплен, и в палате Нюмана тоже не произошло особых изменений. Гунвальд Ларсон был уже, разумеется, там.
Кольберг и Гунвальд Ларсон не питали взаимной симпатии. Впрочем, людей, которые питали симпатию к Гунвальду Ларсону, можно было пересчитать по пальцам, вернее, по одному пальцу одной руки и даже прямо назвать: Эйнар Рэнн.
Мысль о том, что им когда-нибудь придется работать вместе, была особенно неприятна для Кольберга и Ларсона, но они считали, что теперь эта неприятность им не угрожает. И сегодня они скорее по чистой случайности оказались в одном месте.
Случайность эта называлась Оскар Стиг Нюман и выглядела она так, что Кольберг не удержался и воскликнул:
- Тьфу ты, господи!
Гунвальд Ларсон сделал гримасу невольного одобрения. Потом он спросил:
- Ты его знал?
Кольберг кивнул.
- Я тоже. Он был одним из крупнейших дубов, которые когда-либо украшали наши ряды. Но близко сталкиваться с ним мне, благодарение богу, не приходилось.
Гунвальд Ларсон очень немного прослужил в отделе общественного порядка, вернее сказать, числился там недолгое время, но отнюдь не горел на работе. Перед тем как поступить в полицию, он был морским офицером, сперва на военном, потом на торговом флоте. В отличие от Кольберга и Мартина Бека он никогда не шел долгим путем.
- Что говорит следствие?
- Я думаю, оно не прибавит фактов, кроме тех, которые уже и без того ясны, - ответил Ларсон. - Какой-то психопат влез через окно и прирезал его. Без церемоний.
Кольберг кивнул.
- Вот штык меня интересует, - пробормотал Гунвальд Ларсон, скорее для себя, чем для Кольберга. - Человек, который работал этим штыком, знает свое ремесло. И вообще неплохо владеет оружием. А кто у нас неплохо владеет таким оружием?
- Вот, вот, - поддержал Кольберг. - Военные владеют. Ну еще, пожалуй, мясники.
- И полицейские, - сказал Гунвальд Ларсон.
Во всей полиции он меньше других склонен был защищать честь мундира, за что и не пользовался среди коллег особой любовью.
- Стало быть, тебя пригласили вести дело? - спросил Кольберг.
- Вот именно. Ты будешь с этим работать?
Кольберг кивнул и спросил:
- А ты?
- Куда денешься.