Ему впервые приходилось видеть ребенка, который бы с такой охотой отнесся к лечению.
— Я лягу набок, а ты должен приложить массажер к моей груди.
По мере того как прибор работал, ребенок откашливал мокроту в одну салфетку за другой.
— Кто дал тебе мое лекарство? Его принесла мама?
— Нет. Мне передал его твой брат.
— Винсент? Его принес Винсент?
— Да, Винсент.
— А где он? Я хочу его увидеть.
— Не беспокойся, ты его увидишь.
— Когда?
— Когда я скажу. А теперь помолчи.
Малыш заплакал.
— Я хочу к маме. — Усилившийся кашель сотрясал тщедушное тельце.
— Послушай, малыш, успокойся. Ты увидишь свою маму. Обещаю. Но пока тебе придется делать то, что я скажу.
Марк вытер опухшие от слез глаза.
— А зачем тебе вся эта пудра и помада? Это же все для женщин.
— Не только. Мужчины в кино и на телевидении тоже пользуются гримом.
— А ты с телевидения?
— Нет.
— Тогда зачем тебе грим?
Он ответил вопросом на вопрос:
— А ты когда-нибудь был в цирке?
— Да, мама меня водила. — Вспомнив о матери, Марк снова готов был расплакаться.
— Клоунов помнишь?
Марк утвердительно потряс головой.
— Ты что же думаешь, у них на самом деле такие лица? Конечно же нет. Это все грим.
— Так ты клоун?
— В душе, малыш. В душе.
Сколько он себя помнил, ему больше всего хотелось уверенности, что он хорош собой, мил и достоин любви. Но в доме, где он вырос, ни о чем подобном не приходилось и мечтать. В семье он не знал нежности. Ни о какой ласке, ни о поцелуе на ночь не могло быть и речи. Даже наказание обходилось без непосредственного прикосновения руки. Оружием наказания служил ремень, или линейка, или тыльная сторона щетки для волос, принадлежавшей матери.
Он наблюдал за мальчиком на диван-кровати. Дыхание малыша выровнялось, и кашлял он теперь реже.
— Тебе когда-либо доставалось, малыш?
— Как это? — озадаченно спросил Марк.
— Мать когда-нибудь тебя била?
— Нет, — ответил мальчик. — Но брату иногда от нее попадает, — добавил он, стараясь угодить своему похитителю.
— И чем же она его бьет?
— Рукой.
Чувства распирали его, рвались наружу. Он не мог сдерживаться. Ему необходима была отдушина для своих чувств.
— Поди сюда, малыш. Иди-ка сюда.
Марк поднялся с дивана и сел на стул у туалетного столика.
— Хочешь, я сделаю тебе маску, как у клоуна?
— Правда?
— Да.
Пока он размалевывал и пудрил маленькое нежное личико, ему вспомнился первый увиденный им клоун. Тот клоун в цирке, куда он упросил отца сводить его на день рождения, когда был немногим старше сидевшего перед ним малыша. Память продолжала хранить радостное возбуждение в предвкушении редкой прогулки с отцом. А еще он явственно помнил ужас, охвативший его, когда он во время представления намочил штаны и навсегда запомнил брезгливое выражение на лице отца и грозные слова, сказанные шепотом о грядущей дома каре.
А в это время клоун на арене продолжал свои трюки, и нарисованная улыбка выглядела насмешкой над его и без того полным унижением.