— О, вовсе нет, нет. Просто глубоко задумался.
«Ага, в этаком-то дыму», — отстраненно подумала Дженни. Кукси, единственный из всех, курил табак, из-за чего белые стены рабочего кабинета приобрели коричневый налет. Как обычно, он посмотрел на нее в упор, внимательно, словно на какое-то существо, ставшее объектом наблюдения. Глаза у него были серые, глубоко посаженные и печальные.
— «Юноша страстный, локоном медным над ухом твоим доведен до слез. Но он не саму тебя любит, бедный, а сияние рыжих твоих волос». Йетс.
— Прошу прощения?
— Ничего, моя дорогая. Все то же — размышления. Что ж, я должен пошевеливаться.
Он положил слепок на письменный стол.
— Что это за слепок? След?
— Да. Тапира. Tapirus terrestris. Можно многое узнать о крупных млекопитающих по отпечаткам их лап. Их вес, конечно, и порой пол и возраст. Это самец, примерно двухлетнего возраста.
— Где это видно?
— Как? Ну, это написано здесь на основании этого слепка.
Он рассмеялся сухим смешком, и Дженни, после недолгой паузы, тоже рассмеялась.
— Черт побери, а я-то думала, будто наука — мудреное дело!
— Да ну, будь это так, разве мог бы ею заниматься такой придурок, как я? А если серьезно, то это действительно важный источник сведений. Ты наблюдаешь за животным, а когда оно уходит и оставляет следы, заливаешь их гипсом и получаешь слепки. Есть еще специальные устройства с пружиной для измерения глубины отпечатка. По ней можно определить или, точнее, рассчитать вес. Если ты занимаешься этим долгое время, у тебя возникает понимание того, как растут и выживают звери. Всякий след уникален, он у каждого свой.
— Как отпечатки пальцев?
— Именно. У меня их большая коллекция, прежде всего, конечно, млекопитающих, но есть и крупных ящериц и крокодилов, и птиц семейства куриных.
Он встал и жестом указал на дверь. Профессор был высок, худощав и всегда носил выцветшую рубашку цвета хаки и шорты.
— После вас, моя дорогая.
Это была одна из причин, по которой он ей нравился.
«После вас, моя дорогая». Ну, прямо как в старом фильме, которые иногда показывают по телику!
Когда Кевин гнал машину по главному шоссе Кокосовой рощи, он явно был в дурном настроении, и Дженни вся напряглась, ожидая, что это непременно скажется на ней. В такие моменты он порой забрасывал ее вопросами или заводил разговоры, в которых она ничего не смыслила, а потом поднимал ее на смех или начинал расспрашивать о детстве, о приемных семьях, в которых она росла, о школах и прочем. Обычно ей не хотелось всем этим делиться, но ему всякий раз удавалось ее разговорить, но когда она начинала открывать душу, он терял к этому всякий интерес, и Дженни чувствовала себя круглой идиоткой. Как будто она сама прицепилась к нему и давай трепаться о никому не нужной старой фигне. А то, бывало, он, послушав ее разглагольствования с полчасика, спрашивал, с чего это она начала вспоминать всякий вздор. В такие моменты она всегда чувствовала себя набитой дурой, и ей хотелось кричать.
Сам Кевин никогда не распространялся о своем прошлом. Правда, она знала, что он учился в подготовительной частной школе, готовившей к поступлению в колледж. Дженни плохо представляла себе, что это за школа такая, но догадывалась, что за ее посещение брали гораздо больше, чем те жалкие 16 долларов 85 центов в месяц, которые штат Айова платил ее приемным родителям за ее содержание. В ее представлении это понятие связывалось с дорогой одеждой и красивыми, уверенными в себе парнями и девушками. После школы Кевин поступил в колледж, но очень скоро вся та лапша, которую там вешали на уши преподаватели, ему осточертела, и он решил: чем гнить в буржуазном болоте, лучше быть революционером. По наблюдениям Дженни, революционность, по Кевину, заключалась в том, чтобы курить много травки, разрисовывать стены краской из баллончиков и портить дорогие машины. В итоге это должно было подорвать капиталистическую инфраструктуру, которая уничтожает планету, — правда, как это должно произойти, Дженни представляла себе плохо.
Однако сейчас Кевин вроде бы к ней не цеплялся, а выпускал пар, разнося долбаный Альянс, в котором ни черта нужного не делают, а только целыми днями чешут языки. Особенно доставалось Луне, по его мнению, ни хрена не смыслившей в том, чем она занималась, и вообще насквозь фальшивой, выпендривающейся буржуазной сучке. При этом он беспрестанно затягивался травкой, что Дженни не нравилось. То есть вообще-то она ничего против этого не имела, но не сейчас, когда он сидел за рулем машины на оживленной трассе. Правда, заикнуться об этом ей не приходило в голову, ибо однажды, когда она попробовала это сделать, он объявил ее дерьмовой трусихой. Может, так оно и было, но только он в тюрьме не сидел, а ее прихватывали за хранение запрещенных веществ, и вновь оказаться в каталажке ей вовсе не улыбалось. Вот и сейчас она отказалась от предложенной им сигаретки, хотя, честно говоря, находясь с ним в кабине машины, и без того надышалась так, что уже почти словила кайф.
К счастью, они благополучно добрались до назначенного места в Роще. Кевин подал фургон задом к площадке перед библиотекой, и Дженни увидела, что Эванджелина Варгос уже ждет на ступеньках библиотеки, читая книгу. Это была маленькая, хрупкого телосложения очаровательная женщина с густой копной каштановых, с белыми проблесками волос, с зелеными глазами, кожей гладкой, как слоновая кость, и точно такого же цвета.
Она была в белых джинсах, с виду дорогих, в белых сандалиях с затейливо переплетенными ремешками и в футболке с эмблемой «Лесной планеты». Она всегда носила множество блестящих золотых украшений. При виде ее Дженни испытала некоторый душевный подъем, поскольку считала Джели Варгос лучшей подругой. Вообще-то из-за того, что в детстве ей пришлось часто перебираться с места на место и менять приемные семьи, она, в сущности, не знала, что такое настоящая дружба. Но Джели, по крайней мере, с готовностью выслушивала истории о ее невзгодах и рассказывала свои, в основном о неприглядных нравах, царящих в среде богатых кубинцев, и о том, как она поссорилась с родней, потому что не захотела выходить за того козла, которого ей пытались навязать.
Джели увидела их, встала, помахала рукой, а потом спустилась, чтобы помочь им разгрузить фургон. Дженни удостоилась поцелуя в щеку, а Кевину досталось слегка насмешливое приветствие, на которое он отреагировал саркастической усмешкой. Кевин и Джели не ладили, но, судя по сериалам, в которых лучшая подруга героини непременно была в размолвке с ее парнем, такое было обычным делом. Дженни считала это доказательством того, что она наконец живет своей собственной, настоящей жизнью. Поэтому все поползновения убедить ее не иметь дела с этой кубинской буржуазной потаскушкой успеха не имели, как, впрочем, и уговоры со стороны Джели найти себе другого, приличного парня. Ей просто было приятно знать, что кто-то достаточно высокого мнения о ней, чтобы поверить, будто она способна сама изменить свою жизнь.
Они выгрузили длинный складной стол, три складных стула, большой, состоящий из четырех панелей, демонстрационный стенд, коробки с литературой «Лесной планеты» и миниатюрную акустическую стереосистему. Кевин включил систему, поставив этническую музыку Анд: костяные флейты, окарины, двойные барабаны. Женщины установили стенды, повесили плакат «Спасите дождевые леса» с эмблемой Альянса — сине-зеленым шаром с торчавшими из него деревьями — и развесили большие ламинированные фотографии с изображениями обитателей дождевого леса и туземцев в головных уборах из перьев. Снимки сделал Найджел Кукси во время своих многочисленных посещений этого региона. Пояснительные тексты на стендах рассказывали о флоре и фауне джунглей и о том, какая опасность угрожает этому уникальному природному комплексу. Имелись и другие снимки, фиксировавшие опустошение, оставленное там, где побывали лесозаготовители. Рядом с изображениями бульдозеров и поваленных столов висели карты и графики, демонстрировавшие темпы сокращения лесных территорий.
Луна сама изготовила этот стенд под изумленным взглядом Дженни. В первый раз в жизни Дженни увидела, как кто-то делал что-то оригинальное из ничего — то есть нечто более сложное, чем приготовление еды, пришивание пуговиц или вклеивание вырезок в альбом. Луна и придумала все это, и воплотила свои идеи в материальную форму, использовав компьютер, принтер и устройство для ламинирования. Каркас стенда был заказан по Интернету — и вот тебе на! Задумка обернулась реальностью. И откуда только люди знают столько всякой всячины?
Джели тоже чего только не знала! Она была выпускницей кафедры морской биологии, собиралась работать в области экологии моря и знала кучу историй о том, что делают рыбы, когда они остаются одни. Джели постоянно уговаривала Дженни вернуться в школу, получить образование и распорядиться своей судьбой с толком, словно Дженни была такой же мозговитой, как и она. На самом деле, конечно, ничего подобного не было, но девушке все равно было приятно, что кто-то о ней так думает.
— Ты очень наблюдательна, — повторяла Джели, — и умеешь чувствовать животных.
Дженни не вполне понимала, что это значит, но все равно слушала с удовольствием.
Установив стенд, расставив столы и разложив материалы, обе женщины сели на стулья и стали поджидать, как говорил Кевин, «тех лохов, которые клюнут на всю эту лабуду».
Стояло прекрасное, погожее декабрьское утро, центр Кокосовой рощи наполнялся туристами и гуляками, и вскоре Дженни и Джели уже вели с некоторыми из них разговоры. Дженни сосредоточилась на детях. Ей всегда удавалось находить с ними общий язык по причине, как говорил Кевин, ее собственного инфантилизма.
Она увлеченно рассказывала о различных изображенных на стендах существах и их интересной жизни. Кевину, как обычно, все это быстро надоело, и он выразил намерение пойти посмотреть, что происходит в парке. Возле засаженной травой территории перед бухтой стояли несколько полицейских тачек и фургон службы контроля за животными.
Он перешел улицу и скрылся в толпе, и Дженни слегка забеспокоилась, полагая, что Джели не упустит возможности за спиной Кевина пройтись на его счет, но когда она, проводив его взглядом, снова повернулась к стенду, то забыла обо всем.
Перед стендом, уставившись на очаровательно отрешенную физиономию ленивца, стоял индеец. Правда, без всяких там перьев — в поношенном, застегнутом на все пуговицы черном костюме, с перекинутым через плечо сетчатым мешком и видавшим виды матерчатым чемоданом у ног. Он слегка коснулся фотографии и поднес кончик пальца к носу.
— Это ленивец, — сказала Дженни. — Они живут на деревьях.
Повернув голову на ее слова, он внимательно присмотрелся к ней, она, в свою очередь, обратила внимание на его татуированное лицо с тремя линиями на каждой щеке и двумя короткими вертикальными отметинами на лбу, и их глаза встретились. Она непроизвольно отвела взгляд, и он упал на фотографию, изображавшую представителя племени яномами, и снова уставилась на индейца. Тот по-прежнему смотрел на нее. Девушке стало не по себе, ее неожиданно пробрала дрожь, и она поспешно опустила глаза, хотя искоса продолжала наблюдать за незнакомцем. Он изучал фотографии на стенде, разглядывая каждую, — дольше всего его взгляд задержался на снимке ягуара.
— Джели, — пробормотала она вдруг севшим от волнения голосом, — взгляни-ка на того малого в черном. Больно уж он похож на тех ребят с наших снимков.
Джели подняла голову от петиции, которую она только что уговорила подписать нескольких туристов, и оглядела индейца.
— Господи, ты права. Какого черта он делает в Майами?
— Можешь его спросить. Хотя вряд ли он говорит по-английски.
Тем временем индеец сам отошел от стенда, подошел к молодым женщинам, что-то сказал им, и Джели, хоть и не сразу, сообразила, что он, пусть нескладно и с чудовищным акцентом, но говорит на ее родном языке, по-испански. По-испански же она и ответила.
— Простите, сэр, я не поняла вас.
— Мне нужно быть в «Консуэла Холдинг», — старательно выговаривая слова, произнес индеец. — Говорить там с людьми. Сказать им, чтобы они не… не…
На его лице появилось выражение досады, но потом он подошел к стенду и ткнул пальцем в фотографию, на которой была запечатлена рубка леса.
— Чтобы они не делать так. В Паксто.
— Так вы из Паксто?
Смуглое лицо просияло.
— Паксто, да. «Консуэла» не должны… творить такой сивикс. Запрет.