- Как всегда, вы здоровы и веселы, любезный мой коллега Крупнов. И мне очень жаль испортить ваше прекрасное настроение. Но у меня нет выхода. - Дельмас развел короткими, в перстнях руками, выражая покорность судьбе.
Матвей сказал, что сначала нужно поужинать, чтобы во всеоружии встретить грустные вести. Желудок - отец настроений. Одновременно с Матвеем и Дельмасом из боковых дверей вошли в просторную светлую столовую сотрудники посольства.
Крупнов представил гостю секретаря посольства Алиева и его молодую жену. Дельмас припал полными губами к ее смуглой руке.
Дельмас был в восторге от русской икры, от русской пшеничной водки, но еще больше от того, что угощала его "очаровательная дочь Кавказа", как называл он со старческой игривостью черноглазую Нину Алиеву. Она весело исполняла роль хлебосольной хозяйки. Серьги, как две капли прозрачной воды, поблескивали в ее ушах.
За ужином, соревнуясь в остроумии, говорили каламбуры и остроты. Присутствие молодой красивой женщины делало всех добрыми и веселыми.
Но лучше всех чувствовал себя Поль Дельмас. После недели тяжелых, порой унизительных встреч то с вкрадчивым Риббентропом, то с самоуверенным, упрямым англичанином Гендерсоном, то с шумливым американцем Кэрком, после запугивания, шантажа, изощренных приемов хитрости, циничных предложений; после нервных противоречивых указаний из Парижа Дельмас теперь отдыхал. Эти люди ничего от него не требовали, не задавали ему двусмысленных вопросов, а только радушно угощали его и вместе с ним смеялись веселой шутке. И ему казалось, что он попал в счастливую семью, обладающую завидной способностью не нарушать привычного обихода даже в этом сером, невыносимо однообразном городе с прямыми, как палка шуцмана, улицами, где на каждом шагу встречаются тебе марширующие солдаты, марширующие дети и надменные физиономии офицеров. Впечатление, что он находится не в Германии, а в России, создавали не только национальные русские закуски и вина, русский пейзаж - отличная копия картины Левитана, полная очарования и задумчивой тишины, не только присутствие молодой женщины, но и ненавязчивая предупредительность самого хозяина.
Для Дельмаса стол был местом еды и отдыха, поэтому все, что бы ни говорилось за столом, не должно было приниматься в политический расчет. За столом нет политики, нет чинов, тут все люди равны, как на пляже. За столом люди наслаждаются, отдыхают, они освобождаются от необходимости быть глубокомысленными - достаточно с них веселого, остроумного каламбура. Матвей согласился с гостем. Прежняя озабоченность исчезла с лица Дельмаса, глаза его уже не напоминали глаз испуганного коня, они весело сияли. Он улыбался и отпускал остроты по адресу Невиля Гендерсона:
- Беда мне с этим быстроногим джентльменом: он так страстно полюбил Адольфа, что боюсь, как бы не сбежал к нему от родной матери.
Попрощавшись с гостем, Нина ушла наверх в свою комнату. И сразу же все почувствовали себя усталыми, скучными и как бы поглупевшими.
Дельмас уже без прежнего подъема рассказал анекдот о невозмутимом самообладании Джемса и Сомса.
- К сэру Сомсу приходит друг дома сэр Джемс, спрашивает, как здоровье его супруги. "Пройдите в ее комнату, сэр, узнаете". А когда Джемс вернулся, Сомс спрашивает: "Ну, как вы, сэр, находите ее?" - "Да ничего, сэр, только слишком холодна ее рука". Сомс выкурил сигарету, сказал: "Ничего удивительного, сэр, она еще вчера скончалась". - "Благодарю, сэр, за информацию, а то я принял ее равнодушие на свой счет".
- Английский юмор всегда отличался тяжеловатостью, - сказал Алиев, глядя на лестницу, по которой только что ушла его жена. - Англичане в 1913 году своей шуткой едва не довели маршала Фоша до самоубийства, - продолжал он. - Фош настаивал на том, чтобы вступить в Берлин и там подписать мир. Англичане возразили: "Слишком большой почет для пруссаков, они перепуганы и никогда не возьмутся за оружие". Тогда Фош сказал, что в таком случае через двадцать лет немцы сами вступят в Париж и подпишут там договор. Только это уже будет договор не о поражении Германии...
- Это было бы печально, но маршал Фош, к счастью, ошибся! - с веселым легкомыслием отозвался Дельмас. - Культура моего народа так высока, что каждый, кто вступал на нашу землю, становился пленником этой культуры.
- Но великая культура Франции требует защиты от армии, которая уже растоптала... - горячо заспорил Алиев, но Матвей строго посмотрел на него, и он умолк.
- Озорство подростков. Но, возмужав, они пожалеют и с повинной головой падут на колени перед величайшими творениями интеллекта, - сказал Дельмас.
Официант принес на серебряном подносе кофе и ликер. Матвей раскурил трубку, Дельмас срезал кончик сигары, затянулся дымом, пригасив тяжелыми, темными, без ресниц веками масляный блеск глаз.
- Время требует откровенности, господин Крупнов.
- Чувствуйте себя как дома, мой дорогой коллега. - Матвей мягко дотронулся до желтой холеной руки гостя.
- Мой друг, говорят, что Гитлер непрерывно совещается с Гальдером, Кейтелем и Браухичем.
- Любопытно.
- Гитлер будто бы спрашивает: может ли Германия победить, воюя на два фронта? Генералы отвечают: нет, не может. Гитлер боится двух фронтов. Мир может спасти Россия. Я так и сказал Жоржу Боннэ.
- Но одна Россия двух фронтов не создаст, - ответил Крупнов. - О, если бы мир зависел лишь от моей страны, войн никогда бы не было! Я знаю ваше благородное стремление создать блок против агрессора. Но ваши усилия разбиваются об упрямство тех, кто не устает повторять: "Лучше мир с Гитлером, чем война против него вместе со Сталиным". Вы представляли свою страну в Москве, вы знаете, какие глубокие дружеские чувства питает наш народ к французскому народу, к его славной истории. Нам хочется видеть Францию в блеске и славе. - Он умолк, а потом, вздохнув, сказал: - Боюсь, что иначе смотрят на Францию некоторые ее друзья.
- Друзья редко бывают бескорыстными. Что же поделаешь? Государству свойствен эгоизм, как и человеку... Немцы заигрывают с Россией. Неужели возможен противоестественный союз фашистской Германии и России?
Матвей нахмурился:
- Мы враги фашизма. Мы были готовы защищать Чехословакию. Но что сделал господин Даладье? Господин Даладье подписал мюнхенский протокол, сказал Матвей. И ему вспомнился человек небольшого роста, с бычьей шеей, то благодушный, как Кола Брюньон, то подавленный и мрачный. "Не находись тогда Эдуард в бездне депрессии, он не подписал бы протокола", - ядовито шутили над Даладье.
Матвей сказал, что Советский Союз и сейчас готов выполнить свою миссию, а для этого требуется искреннее желание Франции и Англии защищать мир вместе с Россией. Но господин премьер-министр Франции, кажется, думает иначе: он заранее боится, как бы Гитлер но был разбит при помощи Советского Союза.
- Неприятно, когда знаешь, что ружья заряжены и могут выстрелить, хмуро сказал Дельмас.
- Да. Некоторые хотят, чтобы эти ружья стреляли... в Советский Союз. Нам это не нравится. Мощь и достоинство моей страны хорошо известны всему миру.
Дельмас замялся, потом несколько патетически произнес:
- Можно с ума сойти от ужасного несоответствия между тем, что говорится и что делается. Никогда люди не обнаруживают столько непонимания, как в канун катастрофы.
Он напомнил о немецких угрозах Польше, о том, будто Гитлер сказал о господине Беке, что он милый человек, но уже почти не хозяин страны.
- Вы хорошо знаете господина Бека? - с улыбкой спросил Дельмас. - О, не знаете! Такой милый, наивный эгоизм, такое трогательное тщеславие. Однажды на приеме был у него сэр Антони Иден. Наутро в газетах: "П о л к о в н и к Бек принял к а п и т а н а Идена". Как это вам нравится?
Матвей долго молчал и потом, не отвечая на вопрос, сказал задумчиво:
- Бек учился в Германии.
- За любезность он платит любезностью: Геринг охотится в Беловежской пуще. Ваши солдаты помешали бы ему, - сказал Дельмас.
- Да, но пан Бек не хочет пропустить через Польшу красноармейцев, чтобы они помешали Герингу, - сказал Матвей.
Дельмас полушутя-полусерьезно стал жаловаться на свою судьбу: он должен спасать Польшу, Румынию, Грецию, сохранить такого мощного союзника, как Россия.
- А между тем достаточно одного слова матушки Москвы, и взбаламученное море войдет в свои берега. Я не преувеличиваю, друг мой. Я знаю, как много у вас пехоты, - сказал он как бы мимоходом.
- Советский Союз готов к отражению любого удара. Не только пехотой.
Разговор иссяк то ли потому, что все было сказано, то ли наступила послеобеденная усталость, свойственная пожилым людям. Каждый думал о своем, покуривая.
Первым встрепенулся Дельмас:
- Удивительно, до чего Гитлер - трудный ребенок! Кто-то его породил, а я возись с ним.
Тонкой из-под усов улыбкой Матвей дал понять гостю, что кому другому, а ему, Полю Дельмасу, хорошо известно, кто породил Гитлера. Вызвал его к жизни высохший старичок Клемансо.
- Кто выпустил из кувшина дьявола, это теперь уже не столь важно. Вопрос в том, как загнать его обратно в кувшин, - сказал Матвей.
Он все еще ждал, что Дельмас проявит решимость: "Да, мы готовы вместе с Россией отстаивать мир". Матвей видел по глазам гостя, что он проявил бы решимость, будь его власть. Но у Дельмаса, как и у Крупнова, не было власти. Они понимали больше, чем могли сделать. "Так зачем же он пришел? Узнать, что предлагал нам канцлер и как далеко мы намерены пойти в отношениях с немцами? Но я сам этого не знаю, и никто пока не знает", думал Матвей. И вдруг пришла в голову самая обычная мысль: Дельмас ужасно устал и хотел забыться.
- Ах, что скажут о нас и днях этих наши дети? - с горьким раздумьем сказал Дельмас. - Когда я думаю о завтра, сердце мое замирает, дорогой Матвей.
Они посмотрели в глаза друг другу с понимающей грустной улыбкой. Они чувствовали: возникшая между ними взаимная личная симпатия вытеснялась профессиональным недоверием.
Провожая гостя, Матвей выразил сожаление, что ему пришлось прибегнуть к выражениям, которые "вы, мой глубокоуважаемый коллега, не можете вполне одобрить".
- Я рад случаю заверить вас в моем искреннем и глубоком уважении, добавил он, думая уже совсем о другом.