- Однако, Юрий Денисович, странные контрасты: сбоку печет, сверху поливает. Нет ли местечка получше?
- Есть чудесная хижина. Идем! - Он взял горящую головню, пошел, выжигая во тьме узкую тропу.
Открыл двери сторожки, посветил: топчан на козлах, рядом на столике ящик с яблоками, под низкой тесовой крышей вяленая рыба на веревочке.
- Устраивайся, Юля, как дома.
- Спасибо! Брось свой факел, у меня есть более современное освещение. - И в руке ее замурлыкал электрофонарик "пигмей". Ярким снопом лучей Юля ощупала хижину, присела на топчан. "Пигмей" умолк, и в темноте было слышно, как она сняла сапоги и улеглась на топчане. Сочно захрустело яблоко на ее зубах. Юрий стоял у порога. Уже выветрился дым, который напустил он головней. Пахло яблоками, сеном, рыбой.
- Я посижу около тебя. - Юрий сел на ящик, коснулся ее теплого плеча.
Юля, торопливо обуваясь, задела локтем его лицо.
- Я уйду.
- Не пущу. Сяду на порог и не пущу! - сказал Юрий.
Вдруг замурлыкал "пигмей", и в лицо Юрия ударил яркий свет. Не мигая, Юрий напряженно смотрел туда, откуда лился этот свет. Но вот снова наступила тьма, и он услышал безрадостный вздох:
- Уехал бы ты, что ли, из города...
- А плакать не будешь?
- Может, и буду. Но лучше расстаться.
- Спи, я пойду к рыбакам.
Плыли над головой облака, сеял мелкий теплый дождь, каждая ветка брызгала водой, и ноги промокли. Раза два подходил Юрий к двери сторожки, стоял, держась за мокрую скобку, не решаясь открыть дверь.
Крыша навеса монотонно пела под ровным обкладным дождем. Шушукались в темной тишине орошаемые деревья. Лицо обволакивал сырой и теплый воздух, пропитанный запахами яблок и земли. По Волге проплыли огни какого-то судна. Протекала над головой камышовая крыша, гулко стучали капли о стружки. И сердце билось учащенно. Казалось, счастье вот здесь, за этой деревянной стеной, нужно только войти в домик. Осторожно переступил порог и, направляясь в темноту, свалил ногой чурбан...
- Ты по-прежнему боишься меня, Юля?
- Я тебя не боюсь, когда мы так. А жить с тобой в одном доме боюсь. Голос ее задрожал. - Ты же отлично знаешь: не верю тебе. Не простишь мне мое прошлое. Не убеждай меня, Юра, не надо. Да и я не хочу прощения и снисхождения.
- Я не судья, ты не подсудимая. Ты меня прости за все...
Жесткими пальцами взял ее за подбородок, запрокинул голову. Дрожь сотрясала тело Юлии...
Утомленный жадной лаской, Юрий положил голову на колени женщины. Она, закусив яблоко, склонилась к лицу Юрия, подала его, как птица в клюве, и он вцепился зубами в сочное яблоко. На горячих губах не успевал высыхать кисловато-сладкий сок. Из минувшего всплывало в памяти и оседало в сердце лишь то радостное, что связывало их с момента, когда он вынырнул однажды из омута. Так завершилась их подготовка к жизни. Утром возьмутся рука за руку и пойдут из этой сторонжи легко, не оглядываясь на пройденное.
Но вот яблоко съедено. Приглушенный плач Юлии встряхнул Юрия.
В маленьком оконце метался текучий лунный свет, то вспыхивая, то угасая на оголившемся плече Юли. Лицо, как ставнями, прикрыто ладонями. Будто прикипели - он едва оторвал их от лица.
- Что с тобой?
С грустной злостью комкала слова:
- Ненавижу... Себя ненавижу!..
Больно смотреть на нее в этом текучем свете луны. Юрий заслонил спиной окно, ласково сжал худые плечи женщины.
- Все хорошо. Не усложняй. Верь мне и себе, Юля.
Она вывернулась из его рук, встала.
- Я бы на твоем месте выругалась покрепче, да и ушла... Хотя нет! Пожалей меня, а? - Обняла Юрия, целуя его голову, лоб.
Юрий прикрыл ее плечи пиджаком, посадил на колени, укачивая, как ребенка. Вдруг она отстранилась и сказала, что жалость к женщине нередко граничит с подлостью.
- Я опять начинаю не понимать тебя, Юля.
Она села рядом и, смеясь, сказала: с чего это он взял, что может понимать всех? Потом расспрашивала о своем отце, действительно ли необходимо было освобождать его от работы.
- Успокой меня, рыжий, сознайся, что жестковато поступили со стариком. Отбрось все, скажи, как ты лично относишься к нему. Если бы ты знал, как мне страшно оттого, что спросила тебя! Я почти догадываюсь, что ты ответишь.
- Не будем вмешивать родителей в нашу жизнь.
- Но ты-то за своих всегда на стенку лезешь.
Юрий успокоил ее. Тихона Тарасовича уважают. Ему пора отдохнуть. Заслужил. Юрий умолчал о том, с какой обидой сказал Солнцев на бюро: "Работу хотите подыскать мне? Вы лучше думайте о своей работе!" - и ушел, хлопнув дверью.
- Спи, Осень, спи! - Юрий прикрыл ее двумя плащами и вышел.
В пристройке Юля догнала его и сзади окутала плечи плащом. Прикосновение ее рук было легкое, мгновенное, ласковое.
- Спасибо, Осень.
Юля проснулась, когда солнце хлынуло в маленькое окно, залило глиняный пол.
Чьи-то заботливые руки успели, пока она спала, поставить на стол кувшин с водой, на табуретку - тазик, положить мыло и полотенце. Она улыбнулась. Вышла в сад. Плащ ее раскинут на жерди, с сапог счищена грязь, они сушились на рогатках.
Федор, Савва, Михаил и Веня Ясаков обсушивались у костра, Денис разливал в чашки уху, вокруг костра от согревающейся земли поднимался пар, космы дыма висли на мокрых ветвях яблонь. Юрий побледнел от бессонной ночи, но глаза ясные, веселые. Юля улыбнулась ему, в улыбке этой сказалось все: виноватость, и просьба простить ее, и обещание, что отныне она всегда будет с ним доверчива и нежна.
И теперь, о чем бы ни заходил разговор, Юрий, взглянув на Юлю, улыбался.
Молодые Крупновы сразу приняли Юлю как свою, подкладывали в ее миску рыбу, шутили. В катере Михаил усадил Юлю между собой и Юрием. Только Денис изредка задерживал на женщине короткий острый взгляд.
Когда сошли на пристань, вдруг послышался крик, особенно звонкий в утреннем воздухе:
- Ловите!
Из распахнутых дверей пожарной выбежал человек, медная каска сияла на солнце.
- Ловите! - кричал он что есть мочи, в то время как губы его раздвигала предательски веселая улыбка.