С проворством чижа влетел он на сеновал. Хозяйская дочка кликала его:
- Дяденька, айда ужинать.
- Спасибо, детка, я сплю. Упрел за дорогу-то.
До полуночи резвилась гармонь, пели девки, слышались голоса братьев Крупновых, а Веня лежал на душистом сене, подавляя в сердце горячий соблазн пойти на улицу. Себя он воображал пограничником - сизым орлом, его ждет Катюша - Марфа... но вдруг Марфа исчезает, а ее место среди цветущих груш и яблонь занимает залихватская певунья. Запрокинув голову, сомкнув за спиной руки, она поет, и грудь ее в белой блузке колышется от глубокого дыхания. Предстоящая свадьба уже не радует его. Запах сена, ярко мерцающие меж оголенных стропил звезды и беспокойная песня говорят ему:
"Дурень ты дурень! Вставай, иди к ней. Она добрая, веселая. Невеста старше тебя, любит командовать. Мало она портила тебе крови? А то ли еще будет, когда войдет в твою квартиру и возьмет в руки ключи и твою душу? Не дураки же, на самом деле, крупновские ребята: не женятся пока".
Вот они, посмеиваясь, влезли на сеновал, кто-то нечаянно наступил на его ногу.
- Гулены! Прощелыги! Не я вам отец, а то бы показал, как шляться до света!
- Спи, спи, жених Марфин.
Веня опрокинулся навзничь, глазами к небу. Теперь звезды не тревожили его, как это было, когда он слушал песню; тихим, задумчивым светом они говорили о чем-то бесконечно таинственном и близком ему. И это таинственное и близкое была его жизнь, ее жизнь и жизнь того, кого ждали они вместе. Думы о будущем очищались, светлели, как это небо, уже обрызганное на востоке молозевым рассветом. Избы выплывали из редеющего сумрака. Пожалел будить Крупновых - ушел по черемуху один.
Напрасно ожидали Вениамина весь день. Лишь под вечер, когда утих проливной дождь, Михаил, сидевший в избе с девками, увидел: в сени вбежал человек. Предчувствие толкнуло его выйти первым и закрыть за собой дверь, придавив ее спиной. Перед ним стоял Веня: голый, синий, чресла перетянуты портянкой. Чихал, как простуженный жеребенок, из ноздрей рвался пар...
Одолжили у хозяина штаны, ватник. По пути купили в лавке пол-литра водки. Повеселев со стакана, Веня разговорился:
- Понимаете, на ту сторону Калмаюра перевез меня на лодке рыбак.
- Короче, - сердито оборвал Александр, не на шутку тревожившийся весь день за судьбу приятеля, - короче, а то не успеем даже к родам, не то что к свадьбе.
- Нельзя короче: вырвался я из когтей смерти. А если б погиб, легко, думаешь, было бы тебе служить без меня в нашей родной дивизии? Ну вот, навьючил на себя я три корзины с грибами, ягодами, пропади они пропадом! Похож, думаю, на индийского слона, на котором охотятся на тигров. На реке ни одной лодки. Прикинул на глазок расстояние от переката до берега. Налетел ветер с лугов. Закипели волны. Закружились деревья, камыш полег на воду. Привязал я к спине повыше лопаток корзины, белье, а лапти приспособил к животу в качестве понтона. Саженками плыть мешал груз - греб по-собачьи. А тут волна, как медведь лапой, р-раз мне в морду! Я и пошел в глубину к родниковому холоду. Кое-как вынырнул, а на спине такая тяжесть. Будто Марфу посадил себе на плечи. Понесло наискось реки к крутому глинистому берегу. Снова захлестнула волна. Уже не помню, как разорвал накат воды, как сбросил с себя груз. Вылез на берег с портянкой и оборкой. Долго думал, как быть. Поблизости никого не нашлось, кто бы мог внести рационализаторские предложения. Зубами прогрыз в портянке дырочку, связал оборкой - и получились трусики, правда, среднего качества, зато с поддувалом! А с юга ломит прямо на меня огромная туча. Крался в деревню по трясине мимо огородов. У дома - девки и парни. Сел по-перепелиному в траву; крапивой, как варом, обварило! Вся надежда была на дождь: разгонит веселую компанию, а тогда я пробегу на сеновал или под сарай. А тут ты, Саша, поломал мои планы. Дождь пошел, а ты за каким-то дьяволом пригласил девок под навес. Вам весело было, а меня порол дождь без сожаления. С градом! Только изготовлюсь к перебежке, какая-нибудь опять посмотрит в мою сторону да еще хвалит: "Какой хороший дождь!" Девки хотели расходиться по домам, а ты остановил их: "Подождите, скоро мой дружок принесет черемуху. Покушаем". И как у тебя, Александр Денисович, совести нет? Заиграл на двухрядке, собираешься есть мои ягоды, а я в это время страдаю в крапиве под дождем и ветром. А когда эта бойкая и какой-то парень вышли состязаться в частушках, я схватился за голову: пропал! Парень, видать, знает штук триста частушек, а о бойкой и говорить нечего - Джамбул в юбке! До ночи хватит репертуару. Сам слыхал на олимпиаде. Тогда с горя лег я ничком в крапиву, стиснул зубы. Однако не все на свете такие звери, как ты. Пришел с орденом на груди бригадир и угнал девок на бахчи. Я бы этому бригадиру второй орден дал.
- Оборку-то зачем несешь? - спросил Михаил.
- Как зачем? После свадьбы отстегаю Марфу Агафоновну.
Набрали горсти две черемухи в саду знакомого рабочего. Но Марфа не взяла ее, сказала, что не хочет кислого, а хочет соленого.
- Подожди, после свадьбы угощу таким соленым, что год целый будешь запивать, - пообещал Веня.
VI
Больше Ясаковых и их родни ждала от свадебного обеда Вера Заплескова: чувствовала, что тут-то и решится ее судьба. Недаром Вениамин сказал ей:
- Моя песня спета. Глядишь, и твою затянем нынче.
- Я тебе нарву уши, Венька!
Он склонил к ее груди свою остриженную под бокс голову:
- На, рви! Лишь бы тебе было хорошо, а мне всегда в аккурат.
Вера, Ясачиха и сноха Холодовых, Катя, накрыли столы во дворе под ветвистым вязом. Вениамин сломал забор, чтобы с высокого взлобка двора видна была Волга.
Александр и Федор Крупновы протянули над двором гирлянды разноцветных лампочек, разровняли и утрамбовали землю, присыпали песком.
Вера надела темно-синее в горошек платье, потуже заплела косу, вышла за дубовую калитку. Ждала с боязнью Агафона Ивановича. С ним все еще не познакомилась. Один раз заходила к Холодовым, но Агафон после обеда отдыхал в своей палатке, и потревожить его не осмелился даже Валентин. С недоверием пришла тогда к ним Вера, и, может быть, поэтому и не понравился ей небольшой деревянный особнячок; казался он жалким рядом с новым шестиэтажным домом. Да и время было неподходящее для гостей: Холодовы вытащили свои пожитки в запущенный садик, сушили, перетряхивали, чтобы потом перебраться в новый дом.
В садике стоял турник с покосившимися столбами, а еще подальше палатка, простреленная мишень у ствола серебристого тополя. Этот непонятный и чуждый Вере полусолдатский порядок в саду подчеркивался висевшей на двух кольях старой шинелью, вздорно серевшей среди зеленой черешни.
Валентин показал ей пустую квартиру в новом доме, и Вера сама не знала, почему подумалось, что прежняя ее жизнь была столь же беспорядочна, как этот старый, покидаемый жильцами, обреченный на слом особнячок, а будущая жизнь пока неопределенна, пуста, подобно новой, незаселенной квартире. Зато она обрадовалась, встретив Марфу. Они обнялись, а потом как-то сразу поняли, что говорить не о чем. Вере казалось, что нежные, высокопарные письма Марфы к ней питались одним источником: поделиться с кем-нибудь тоской по будущему мужу, которого искала она бессознательно и страстно. Теперь муж найден, и отпала необходимость в высокопарном стиле.
В разговоре с Верой Марфа сразу взяла покровительственный тон опытной женщины. Не понравилось Вере и неумеренное расхваливание Валентина: она словно бы сомневалась в способностях Веры оценить любимого ею человека.
Вера в свою очередь чувствовала себя неестественной и фальшивой: фальшивыми были ее письма к Марфе, которую называла милой и умницей, фальшиво разговаривала с ней, как с человеком близким, тогда как на самом деле эта счастливая женщина занимала ее не больше, чем все другие женщины: Вере было неловко видеть невесту своего родственника так очевидно беременной. Вообще в женитьбе Вени чудилось что-то непонятное, потаенное и тревожное. Марфа старше Вениамина и, наверное, поймала парня в ловко расставленные сети. Все это бросало тень и на отношения Веры и Валентина...
Теперь Марфа приехала в машине вместе с братом и генералом. Вера чуть не задохнулась в объятиях этой сильной, пышной женщины.
- Желаю тебе счастья, - сказала Вера, открывая перед Марфой калитку.
- Спасибо, Верунчик! Мое счастье при мне, - Марфа погладила свою грудь, туго обтянутую шелком, и, целуя Веру в щеку, сказала: - Будь умницей, миленькой, постарайся понравиться моему бате. Если будет ворчать, не обращай внимания: он зол на меня. Потому что я не Жанна д'Арк, а просто баба. Но ты - другая порода, таких папка любит.
Валентин представил Вере генерала Чоборцова. Тот взял ее руку в свои большие с пожелтевшими ногтями руки и поцеловал ее, накрыв пышными усами.
- Рад с вами познакомиться, - сказал он прокуренным приятным голосом. - Не стыдно тебе, майор, так долго скрывать от меня такую прелестную девушку? - обратился генерал к Валентину, и чтобы ободрить смутившуюся Веру, отечески засмеялся, обнажив щербину в верхнем ряду зубов.
Пока генерал разговаривал с Марфой, Валентин сказал Вере:
- Пятьдесят пять лет, а такой свежий! И знает страшно много.
- Майор развенчивает меня в глазах девушки, - отозвался генерал, скосив хитрые глазки. - Я, мой друг, уже не опасен.
- О нет, Данила Матвеевич, вы еще опасны! - вольно сказала Марфа, играя глазами.
- Дай бог, дай бог! А вот и Агафоша! Вы не по чину начинаете злоупотреблять нашим терпением! - сказал генерал, повернувшись лицом к подъехавшей машине.
Из машины вылез бритый старичок во френче, но без знаков различия. Вера не выдержала быстрого внимательного взгляда его рысьих глаз.
- Эх, бубенчиков нет, надо бы бубенчики! - быстро сказал Агафон, подмигивая сыну. - Тебе, майор, варить, тебе расхлебывать.
Макар закатил во двор бочонок пива. Гости сели за столы. Потекла над ними вечерняя заря. После первых рюмок за молодых и их высокочтимых родителей разговор зашумел вразнобой.
Вера хотела помочь холодовской снохе подавать на стол, но та снова посадила ее на скамейку между Валентином и генералом, надавила сзади на плечи, прошептала, обдав горячим винным духом:
- Занимайте ваших гостей. Желаю всего хорошего!
В белом фартуке, в белой косынке на завитой по случаю праздника голове она, несмотря на полноту, порхала между столом и домом вместе со своим мужем-увальнем, разнося блюда, пиво, вино.
Агафон сидел напротив Веры, утонув в ненавистном для него мягком кресле, из-за стола виднелись только узкие плечи да сухая, с седым ежиком голова. Ел он проворно, и тонкие старческие губы двигались необычайно быстро. Вера ждала от него неприятностей и готовилась к отпору. Сердцем чуяла: старик побаивается, как бы она не отняла у него сына. И вместе с тем ей нравилось сознавать, что вот она, в своем простеньком платье, со своей наивно-девичьей косой, со своими босоножками, доставляет этим самоуверенным людям столько хлопот.
- Вы, значит, учительница? Ну, ну, хорошо! Получше учите мальчиков, чтобы они не женились в семнадцать лет, - сказал Агафон и тут же к Чоборцову: