- Провидение к ним равнодушно, рок неумолим, но изменению они не подлежат. А если в практическом смысле... Табурет-то к полу привинчен, наглухо.
Павлик недоверчиво покосился на своего бывшего, хотя и очень изменившегося, начальника, обернулся - и попробовал сдвинуть больничный табурет с места.
Правда...
Я же говорил. Смирись!
Опять ты меня обскакал, - посетовал на судьбу прапорщик. - Опять мозги запудрил.
Пятнадцать лет я у тебя на побегушках прислуживал, пятнадцать лет пытался хоть как-нибудь, хоть что-нибудь свое... ан, нет! Всякий раз ты опять при козырях оказывался.
А как же иначе Паша? Говорится же: ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак...
Больно умный ты! - Съязвил Ройтман. - Только я тогда никак в толк не возьму, отчего же тебя, такого умного, прирезали, как поросенка?
Это дело другое, - вздохнул покойный Семен Игнатьевич. - На чужое позарился, память друга старинного предал, сына его гонениям подвергал... вот и поплатился.
Насчет гонений... это ты про братца моего? Про Виктора?
Про него, родимого. Про него, касатика.
Так что же выходит - он тебя... того?
Нет. Его там и близко не было. - Спиригайло вельнул серым хвостиком и улегся возле подушки, поудобнее. - Нашлись люди пострашнее. На дороге, от станции к садоводству, девку-медичку ко мне подослали. Слово за слово - она шасть в кусты, по ногам, по грудям себя оглаживает... ну, я и не устоял.
И чего?
Ничего. В самый интересный момент она меня скальпелем в печень - и привет родне!
Отлюбился.
Фу-у, жуть какая! - скривил губы Павлик. - Но ты больно-то уж не отчаивайся. Все там будем.
Да я и не отчаиваюсь. Где-то даже, по большому счету, рад... Например, вот, от жены, змеюги подколодной, избавился. К тому же - лестно! Не от старости дряхлой дуба дал, а на красивой молодой бабе.
Мечта, да и только! - Фыркнул прапорщик.
А ты как думал? По сравнению со смертью Заболотного моя - вообще картинка!
Кстати, а как он загнулся-то? И куда пропал? У нас его все управление разыскивало.
Ментов питерских поголовно на уши поставили - и нечего! Ни гу-гу, как в дымоход вылетел.
Почти так и случилось, - ответил Спиригайло, потянулся за Пашиной пачкой и с удовольствием прикурил, выпуская дым из поросячьего пятачка. Сожгли его. Живьем. На одном из фортов, недалеко от Кронштадта.
Семен Игнатьевич перехватил поудобнее серыми лапками сигарету, откашлялся:
Да что рассказывать! Сам у него и расспроси.
А он что, тоже здесь? - Изумился Ройтман. - В какой палате?
Да ни в какой! Ты что, действительно не признал его?
Нет.
А между прочим, он тебя сегодня минут тридцать материл, почем зря!
Да ну? Не может быть.
Может, Пашенька, может... Ворону на тополе видел?
Мерзкую такую? С драной задницей? Черную?
Он и есть, собственной персоной. Видал, как обуглился?
Вот это да... - оторопел Павлик Ройтман. - А я-то, дурак, стою и думаю - откуда мне рожа у этой твари знакома? Хотел даже, грешным делом, её пристрелить. А это, значит, сам товарищ Заболотный?
Собственной персоной, - подтвердил Спиригайло. - Из чего пристрелить-то хотел?
Как из чего? - Не понял вопроса прапорщик. - Из "маузера" своего...
Он осекся и вновь начал шарить рукой под матрасом:
Не видел? Куда-то я его подевал.
Не этот ли зеленый? - Спиригайло приподнял поросячью морду и кивнул куда-то в сторону.
Да нет, там соседский лежит. Без обоймы. А мой заряжен всегда. Вот!
Паша перевернул вверх тормашками всю постель, но в конце концов нашел оружие.
Бережно обтер его, прижал к груди:
Вот он, хороший мой...
"Маузер" приятно тяжелил руку, его присутствие наполняло душу уверенностью и неким восторженным трепетом. Павел Ройтман почесал стволом за ухом, и с удовольствием, громко отгрыз половину ствола:
Хочешь?
Не, - отмахнулся лапой Спиригайло. - Я после первой не закусываю.
А что, - позавидовал прапорщик, - уже вмазал где-то?
Да главный врач с утра поднес, - похвастался бывший Семен Игнатьевич. - Уважает. А
"маузер"-то хорош?