Болотов успел образно, в красках описать ему собственный опыт пребывания в заключении, увиденные за полгода сцены жестокости и насилия, которые разыгрывались порою из-за одного-единственного неудачно произнесенного слова.
Это было ужасно, но одиночество угнетало Виктора ещё больше.
Сутки тянулись за сутками, одинаковые и неразличимые в полуподвале, куда не далетал теперь даже отзвук оставшейся где-то там, далеко в прошлом свободной и обыкновенной жизни.
Там, в том мире остались вещи, привычные в обиходе и разбросанные по холостяцкой привычке на снятой молодым офицером квартире. Не выключен из сети магнитофон. На кухонном столе прокисает... нет, уже, наверное, прокисло и покрылось плесенью молоко в трехлитровой банке.
А как же Кобзон? Маленькая дворняжка приблудилась к Виктору совсем недавно. Добрая такая, ласковая... За каждый кусочек хлеба становится на задние лапки - ещё просит.
Мать... Мать в Ленинграде, и даже не знает о том, что он арестован. Что его больше нет для людей. Нет для нее. Нет - и не будет ещё долгие, долгие годы. Дождется ли мама?
Нет, Рогов не сетовал на судьбу. И жалости о том, что сделано, не было. Даже если бы сволочь Буравчик обьяснил подзащитному его права, никаких прошений о помиловании и кассаций Виктор все равно писать бы не стал.
И дело тут вовсе не в гордости...
Виктор скорбел об отце. Скорбел о себе, об утраченной свободе - и теперь, оставшись в одиночестве мог позволить себе ни перед кем не притворяться. Лежа на дощатых нарах, он по-детски закрывал лицо руками и горько плакал.
Один... Если, конечно, не считать милиционера, который каждый час шаркает туда-сюда за дверью, проверяя через глазок, не повесился ли сдуру этот пускающий слюни лейтенантик.
А впереди ещё пять лет! Пять непостижимо долгих, мучительных лет. В какой-то момент Виктор потерял счет времени, потом начал беседовать сам с собой. Казалось, ещё немного - и навалится окончательное безумие...
- На этап!
Команда прозвучала неожиданно, ранним утром.
Заухали о бетонный пол несколько десятков по-разному обутых человеческих ног, загремели засовы...
- Выходить! "Майданы" на пол, лицом к стене. Руки за спину!
Рогов, заняв указанное в шеренге место, искоса огляделся по сторонам. И какого же было его удивление и облегчение, когда вместо нарисованных воображением монстров увидел он вокруг себя обыкновенных, исхудавших, несчастных мужчин с тревожными глазами.
Молодежь, люди в возрасте, старики...
Следующая команда прозвучала после скорого, поверхностного обыска:
- По одному на выход. Шагом марш!
Люди мгновенно подхватили свои пожитки и друг за другом бросились по коридору в указанном направлении.
Возле металлических дверей группу принял незнакомый Рогову милицейский сержант с дубинкой:
- Вправо! Быстрее... Быстрее!
Команды следовали торопливой чередой:
- На выходе стоять! По одному... Первый пошел!
Перед Виктором возник грязный, глухой двор КПЗ.
Напротив ворот, уткнувшись одна в другую, замерли две спецмашины. Зарешеченные дверцы распахнуты, на поводках у конвоиров надсаживаются лаем собаки.
Настала очередь Рогова.
- Мне теперь идти?
Он ожидал услышать что-то вроде пресловутых фраз "шаг влево, шаг вправо - побег, стреляем без предупреждения..." Однако, его просто грубо пихнули в спину:
- Пошел! Чего меньжуешься? В левую машину... бегом!
Виктор подчинился, но ноги слушались плохо.
Куда подевались былые здоровье и сила? В военном училище курсант Рогов считался неплохим спортсменом, да и потом, на офицерской должности...
Первая же неделя в камере поставила его на грань нервного истощения и физической немощи.
Виктор попытался с ходу запрыгнуть на ступеньку, но тело не послушалось. Оступившись, он с выпученными глазами распластался на земле, перегородив собой проход.
Сразу подняться не получилось - мешали буханка хлеба и банка рыбных консервов в руках, выданные вместо сухого пайка на дорогу.
- Ну что же ты, земляк? Кувыркаешься... - Раздался дружный хохот сверху. Потом кто-то добавил:
- Прямо, циркач! Давай, шевели поршнями. А то схлопочешь от этих... прикладом промеж лопаток.
Виктор снова попробовал встать, но чья-то сильная рука уже подхватила его за шиворот и втянула внутрь фургона:
- Давай, циркач!
Окон не было, свет проникал только через открытую дверь, поэтому в спецмашине царил холодный полумрак.
Втиснувшись на свободное место, Рогов попытался разглядеть попутчиков. Но удалось ему это лишь после того, как зэки дружно закурили - и огоньки спичек и сигарет начали выхватывать из темноты одно за другим суровые, угловатые лица.
Шум и суета на улице довольно скоро прекратились.
Лязгнула внутренняя решетка, за ней дверь фургона...
- Все. Тронулись. - Расположившийся напротив Виктора зэк загасил окурок о подошву и обратился к находящемуся тут же, внутри, но по другую сторону решетки конвоиру:
- Слышь, деревяшка? Открой вентиляцию.
- Нэт, - ответил солдат, уроженец солнечной Средней Азии.
- Ну, дышать же невмочь!
- Нэт. Тэбе гаворю...
- Открой! - Рявкнули из темноты. - А не то автозак раскачаем.