165169.fb2
Марафон в два месяца длиной. Путь унижений, оскорблений, подозрений. Очные ставки, десятки объяснительных: «Начальнику Куйбышевского РОВД г. Москвы тов…», «Старшему следователю Мосгорпрокуратуры, юристу 2-го класса тов…», «Начальнику следственной части, старшему советнику юстиции…». Десять килограммов веса, отстранение от должности, объяснение с потерпевшей — у нее дома, в кабинете начальника, у нее на работе, в кафе «Лакомка»; при свидетелях, без свидетелей; возмущения, просьбы — via delorosa[13] поруганного, униженного, виноватого без вины; заступничество товарищей, требование суда чести — живой, ничем не запятнанной; борьба с острым желанием наложить на себя руки, пьянка — забыться, не существовать, переселиться на другую планету, улететь в другую Галактику; мысль: «Как хорошо, что умерла мама!» — грань позора, безумия, кощунства, два месяца небытия — этого не простить, не забыть, несмотря на последовавшее провозглашение неподсудности ввиду отсутствия доказательств. Карл Маркс, кажется, выдал: «Плохие времена проходят, но вместе с ними проходит и жизнь».
Грязь смывается, тень — никогда. Возвращаюсь из отпуска с кое-как зализанными ранами. Месяц в гостях близ Медео, тренировки до самозабвения (перекроить тело, изменить через это сознание!) освежили, горный воздух, аульная тишина, одиночество привели к готовности начать сначала…
Уличный алкаш — районная знаменитость — бьет ногами прохожих, сквернословит, блюет на виду сотен равнодушных, испуганных, возмущенных, таких подлых в своей обывательской беспомощности. Отовсюду сакраментальное, злобное: «Куда смотрит милиция?!», а милиция — это я. «Задержитесь, гражданин!..» И вот оторван погон, рукавом размазан плевок по лицу, и катится фуражка на проезжую часть под хохот повеселевших прохожих: «Вань, Вань, гляди, мусора по харе!.. Го-го-го!!.»
«Начальнику РОВД…
Я, Кабанов Ю. Д., возвращался с обеда на работу. Состояние подвыпитости признаю, но никого не трогал, ничему свидетелев нету, а потому свое избиение сержантом Столешником считаю незаконным и попрошу осудить поступок и ношение формы…»
Бред ли, сон ли, воспоминания — все время о плохом. Тень Рахимова (говорят, он уже подполковник!) будет нависать надо мной вечно, повсюду: в институте, куда приходят анонимки; в баре, где я боюсь вышибить кого-нибудь не того; в Танькином КБ (ее, сестру-то, за что?!). Отсекают друзей, хоть таких и не жалко; месяц за месяцем, год за годом отсекают жизнь; отсекают путь в сборную, уважение соседей, возможность трудоустроиться, зарабатывать, желание жить в столице; преследуют по пятам… Да будь оно все неладно — работа, жена, квартира, лживая мораль! Чего ты хочешь от меня, Рахимов?! Я же знаю, что это твоих рук дело, твоего недалекого, подлого ума, дело твоей мафии, твоих подручных в погонах, но я давно оставил тебя в покое, оставь и ты меня! Ты уже и так достаточно отнял — от колье Найденовой до веры в справедливость… «Убью его, убью!»
«Посадят, дурак! Оттуда не выйдешь — он и там…»
«Все равно убью, пусть судят. Одной гнидой на Земле…» Капитан Рахимов улыбается за рулем «жигулей», прет на меня — скорость сто двадцать! — я бросаюсь в переулок, но оттуда — самосвал на полном газу, рев, сигнал, в кабине… он же, майор Рахимов (сколько их?)… Прыгаю на капот, переворачиваюсь в воздухе и, чудом уцелев, бегу по пустынному проспекту навстречу тупорылой «татре». Ее ведет подполковник Рахимов, хохоча от предвкушения смертоносного удара… Удается броситься в просвет, пролежать между колесами, но из коляски милицейского мотоцикла некто черный в маске и генеральских погонах, с восточными рахимовскими усиками, привстав, режет пространство трескучей автоматной очередью. Боли нет, только на желтом фасаде здания — брызги крови крест-накрест: это моя кровь. Я падаю на спину, отдавая бесчувственное тело на растерзание колесам, барахтаюсь на асфальте под сатанинский хохот многоликого и вездесущего, как человеческая тень, наместника ада…
Где тут сон, где явь, где воспоминания? Приступ сраженного непосильной работой мозга: «Ма-а-а…»
— …Ма-а-а!..
В кабинете царил полумрак. Свет прикрытой полотенцем настольной лампы падал на лицо Валерии. Она сидела в кресле-качалке, положив на колени журнал, и встревоженно глядела на меня: видимо, я кричал во сне.
— Привет, — улыбнулась как ни в чем не бывало. — Ну, как?
В ответ я показал большой палец.
— Угораздило же вас… Ничего, Хобот по травам большой спец, скоро полегчает.
— Мне уже легче, — выговорил я.
В самом деле, лихорадка прошла, простыня подо мной пропиталась потом, только слабость и сиплое дыхание напоминали о болезни.
— Они похитили моего племянника в Москве, — сообщил я, оправдывая самовольное возвращение в дом Хобота. — Я искал вас…
— Я все знаю. Хобот забрал «дипломат» и уехал в город.
— Зачем?!
— Наверное, так нужно, — пожала она плечами. — Вы доверьтесь ему, Женя, у него связи. И потом он все-таки чекист с большим опытом…
Последние слова она произнесла как-то смущенно, словно извиняясь за то, что подвергла сомнению мою самостоятельность. «Обменять «дипломат» на собственного племянника я мог бы и без генеральского опыта», — хотел я полезть в бутылку, но вдруг увидел себя — в мокрой постели, всклокоченного, беспомощного, проигравшего по всем статьям — и горлышко бутылки оказалось слишком узким. Не то что генерал — даже эта маленькая женщина была сейчас сильнее и мудрее меня, хотя превосходство это тактично не подчеркивалось ею.
— Который час?
— Десятый.
Выходит, я проспал почти пять часов! Завтра в двенадцать нужно быть в форме…
— Хотите встать? — догадалась Валерия и, отложив журнал, направилась к двери. — Я приготовлю чего-нибудь поесть.
— Только без вишневого варенья, пожалуйста! С лестницы послышался ее смех.
Наскоро одевшись и расчесавшись перед зеркалом, я взял со стола журнал. Это были «Вопросы философии», раскрытые в месте публикации глав книги А.Безант «Эзотерическое христианство». Я пробежал глазами подчеркнутый красным карандашом и не очень доступный мне текст:
«На ЧЕТВЕРТУЮ СТУПЕНЬ человек поднимается тогда, когда он видит в себе часть великой общей жизни и когда готов пожертвовать собой ради общего блага, сознавая, что как часть он должен подчинить себя целому. И тогда он научается поступать правильно, не сообразуясь с тем, насколько результаты его поступков выгодны для его собственной личности, научается терпеть и действовать бескорыстно, но не в виду будущего вознаграждения, а потому, что это — его долг перед человечеством. Душа, достигшая подобного героизма, готова для четвертой ступени, она готова признать, что все, чем отдельная часть обладает, должно быть принесено в жертву целому…»
Я отложил журнал. Моя душа для «четвертой ступени» явно не годилась: я всегда поступал, сообразуясь с тем, насколько результаты моих поступков выгодны для моей собственной личности.
Яичница на столе оказалась как нельзя кстати: во мне проснулся волчий аппетит. К традиционному холостяцкому блюду добавились вино, соленые огурцы и квашеная капуста. Присутствие Валерии создавало домашний уют, ни к чему не обязывающая болтовня так и подмывала перейти на «ты», но, опасаясь разрушить устанавливающиеся между нами дружеские отношения поспешностью, я не рискнул просить об этом, а предложил тост за Хоботова, и мы выпили.
Меня не на шутку беспокоило отсутствие «дипломата»: случись с ним что — и с Мишкой не посчитаются.
— Он ничего не говорил перед отъездом? — спросил я у Валерии.
— Кроме того, что вы влипли в препаскуднейшую историю.
— Догадываюсь…
— И еще, что в эти игры полупрофессионалы не играют.
— Я не собирался играть ни в какие игры! — обиженно сказал я, уловив в ее тоне иронический оттенок, хотя Хобот был, пожалуй, прав: в этой катавасии меня задействовали явно не по профилю.
— Насколько я поняла, он имел в виду не вас, — серьезно ответила Валерия.
Не меня?.. «Не играют полупрофессионалы…» Значит, он догадался, кто стоит за всем этим?
— А когда он уехал?
— В шесть… Мед ешьте, вам полезно, — если она и знала что-то еще, то явно не хотела говорить.
Я и не настаивал. Минут через десять мы услышали, как к дому подъехала машина, и вышли генералу навстречу… Он был не на шутку озабочен чем-то.
— Как самочувствие? — справился у меня хмуро.
Я испытал облегчение, увидев завернутый в кусок брезента «дипломат».
— Спасибо, нормально.
— Поешь, там от нас кое-что осталось, — шутливо предложила Валерия. — Машину загнать?
— Валера, — серьезно заговорил Хобот, широким шагом направляясь к дому, — сейчас пойдет обуховский автобус, я тебя подброшу до остановки.
Она состроила обиженную гримасу:
— Ну, вот, а я собиралась ночевать…
— Не выйдет. Нужно кое-что сделать в Киеве до завтра, по дороге объясню, — он прошел в гостиную и спрятал «дипломат» в комоде. Я успел заметить, что обе пломбы были на месте. Так вот зачем он брал его с собой!.. Генерал вынул из заднего кармана пачку фотографий и веером разложил их на столе.