Больница находилась в Хеджтоне, в получасе езды от Лейк-Генри. Джон гнал на предельной скорости, опасаясь, как бы Гэс не умер до его приезда.
В больнице сестра направила их с Лили на второй этаж, где Джон заметил трех врачей, что-то обсуждавших у входа в палату. В этой палате лежал Гэс.
— Как он? — спросил Джон у врачей.
— Неважно, — ответил Харолд Уэббер.
Он был лечащим врачом Гэса с тех пор, как три года назад у того случился первый сердечный приступ.
— Он в сознании? — спросил Джон.
— Временами.
— Можно нам войти?
— Входите, хуже не будет.
Рядом с кроватью Гэса громоздилась аппаратура. Один прибор снабжал его кислородом, другой — лекарствами, третий следил за работой сердца, четвертый — за уровнем кислорода в крови. Лицо Гэса было пепельно-серым. Тощее длинное тело неподвижно лежало под простынями. Джон подошел к кровати.
— Гэс! — тихонько позвал он.
Гэс молчал.
— Отец! Это Джон. Ты меня слышишь? — Не получив ответа, Джон сказал Лили: — Я всегда навещал его по средам. А эту среду пропустил. Мне нужно было прийти.
Лили погладила Джона по руке. Это его успокоило.
— Не могу понять, — тихо произнес Джон.
— Чего? — спросила Лили.
— Причины его раздражения, вечно хмурого вида.
— Во всех семьях есть такие непонятные вещи.
— Ты имеешь в виду себя и Мейду?
— Да.
— Тебе повезло, что она в добром здравии. У вас еще есть время.
Джон остро чувствовал, что время Гэса истекает. Когда среда сменилась четвергом, Джон начал терять надежду. Лили свернулась в кресле. Время от времени ее глаза закрывались, но, как только ей казалось, что она начинает засыпать, она широко открывала глаза и ободряюще улыбалась Джону.
Он тронул ее за руку:
— Ты можешь идти.
— Хочешь остаться один? — мягко спросила она.
Джон покачал головой. Она улыбнулась. Подтянув ноги к животу, Лили поудобнее устроилась в кресле.
Глядя на нее, Джон почувствовал, что влюбился.
Лили задремала. Джон тоже мог бы задремать. В палате было темно, и от жужжания монитора клонило в сон. Гэс спал. Заметив, что веки Гэса дрогнули, Джон встал и склонился над кроватью. Его рука потянулась к отцовской, но он не решился до нее дотронуться.
— Гэс! — настойчиво позвал он. — Гэс, скажи что-нибудь.
К нему подошла Лили.
— Может быть, нужно с ним поговорить?
Джон открыл рот, но не нашел нужных слов.
— Не могу.
— Почему?
— Мы с ним никогда не разговаривали.
— Тогда поговори со мной. Что тебе в нем нравилось?
Джону легче было сказать, что ему в отце не нравилось. Или чего он не понимал.
— Он строил красивые каменные стены, — наконец проговорил Джон. — Построил, наверное, сотни стен. Меня они всегда приводили в трепет.
— Он художник, — сказала Лили.
Джон кивнул.
— Он никогда ничего другого не делал. В четырнадцать лет он бросил школу. Несколько месяцев никто не знал, куда он ходит днем. Потом обнаружили, что он помогает старому каменщику. Я прогулял всего один день, и он пришел в ярость!
— Он желал тебе добра.
— Я рвался ему помогать, но он и слышать об этом не хотел. Не подпускал к себе ни меня, ни Донни. Говорил, что мы все испортим. Отец гордился своими произведениями.
— Разве ты не гордишься своей работой?
— Наверное, горжусь.
— Значит, в этом ты похож на него.
Незадолго до рассвета веки Гэса дрогнули и приподнялись. Джон быстро встал и склонился над кроватью.
— Отец!
Глаза Гэса, поначалу глядевшие в пустоту, остановились на Джоне, но если отец и узнал его, то ничем этого не выдал. Когда его глаза закрылись вновь, Джон бросил взгляд на монитор. Ритм сердечных сокращений нарушился, потом снова выровнялся.
Джон посторонился, пропуская сестру. Она взглянула на монитор, на Гэса и вышла. Джон не знал, стоит ли еще раз попытаться разбудить Гэса. То, что отец проснулся, было хорошим знаком. Джон подумал, что у них с отцом, возможно, окажется в запасе еще несколько месяцев и Гэс, побывав на пороге смерти, станет мягче.
В первой половине дня Гэс несколько раз просыпался. Ближе к вечеру кардиомонитор отметил нарушение в работе сердца. В палату вбежали врачи и сестры, и после введения лекарств сердце забилось ровно. Но Джон расслышал слова о повторном приступе и жидкости в легких.
Он снова вернулся к постели Гэса и неловко взял его за руку. Рука была мягкая и холодная.
— Давай же, Гэс, — шепнул он, — открой глаза. Поговори со мной. — Гэс ничего не ответил, и Джон продолжал: — Ты слышишь меня, я знаю, что слышишь. Ты мог услышать меня и прежде, но ты всегда отворачивался и делал вид, что тебя не интересует то, что я могу тебе сказать. Я бросил тебя. Мне жаль, что так случилось. Я бросил тебя и Донни. Но теперь я здесь, дай мне с тобой поговорить.
И тут пальцы, лежащие в его руке, шевельнулись. Гэс смотрел прямо ему в глаза.
— Нет, — проговорил он. — Это я тебя бросил… Я во всем виноват… Я был плохим отцом…
— Это неправда, — сказал Джон, но Гэс уже закрыл глаза, и что-то у него в лице изменилось.
Только когда в палату вбежали врачи и сестры, Джон увидел прямую линию на экране монитора. Гэса пытались реанимировать — один раз, второй, третий… Потом наступила тишина, врачи молчаливо обменялись взглядами.
— Он сказал то, что хотел сказать, — прошептала Лили и вышла.
Джон не стал ее удерживать. Он стоял у постели, держа Гэса за руку, и вглядывался в его лицо, которое ненавидел и любил. Потом наклонился и поцеловал отца в щеку. Когда он ощутил, что душа Гэса покинула этот мир, он вышел из палаты.
Джон оставил Лили дома. Без нее ему было одиноко, но он должен был поехать к Гэсу. К Гэсу? Ведь это был когда-то и его дом. Джон там вырос.
Поставив машину возле крыльца, Джон вошел внутрь, как делал это тысячу раз. Маленькая гостиная раньше была спальней, его и Донни. Опустившись на диван, он услыхал звуки тех лет — не только крики, но и смех. Гэс от природы был угрюмым, но мать была веселой. Донни тоже.
Джон откинул голову и закрыл глаза. Он чувствовал себя уставшим — не телом, но душой: из всех обитателей этого дома остался он один. После бессонной ночи тяжесть этой ноши угнетала его. Сидя на диване, он задремал, как часто случалось в последнее время с Гэсом. Его разбудил приглушенный вскрик. В дверях стояла соседка Далей Хьюитт.
— Ты напугал меня, — проговорила она. — Я только что узнала про Гэса и хотела прибраться, чтобы ты пришел в чистый дом. А ты сидишь на диване точно так же, как сидел он.
Джон пришел в себя не сразу.
— Сколько времени? — смущенно спросил он.
— Восемь. Жаль Гэса. Ты был с ним?
Он кивнул, потом огляделся по сторонам:
— Здесь довольно чисто. Под конец он совсем ослаб. Иди домой, Далей. Возвращайся к детям.
Не успела Далей исчезнуть, как пришла другая соседка — выразить соболезнования. Она не стала входить в гостиную, как и остальные соседи. Они останавливались в дверях, высказывали Джону соболезнования и уходили. Он был тронут. Гэс жаловал соседей не больше, чем своих домашних, однако те посчитали нужным зайти.
Вспомнив о предстоящих похоронах, Джон отыскал пару рубашек и костюм. Он вытащил костюм из шкафа и тронул рукой то место, где ткань оттопырилась. Потом, почувствовав, что внутри что-то есть, отогнул полу пиджака. К вешалке был привязан пластиковый мешок. Джон открыл его. Он был набит газетными вырезками. Старыми, пожелтевшими и недавними, аккуратно сложенными в хронологическом порядке. Отец ни разу не сказал, что любит его, но хранил все написанные им статьи.
Джон со стоном поднялся, вышел во двор и постарался разобраться в своих мыслях.
Это я тебя бросил. Я во всем виноват. Я был плохим отцом.
Джон почувствовал душераздирающую жалость к человеку, страдавшему всю жизнь, — к внебрачному ребенку, который появился на свет в то время, когда незаконное происхождение было клеймом, к человеку, которого он любил лишь за то, что тот был его отцом. Джон опустился на колени в траву.
Выплакавшись, Джон вытер глаза и вернулся в дом. Он засунул вырезки в мешок и повесил на вешалку, чтобы их похоронили вместе с Гэсом. Взял чистую рубашку, галстук, носки, ботинки и поехал домой.
Повесив одежду Гэса в свой шкаф, он сел в каноэ и поплыл к гагарам. Время на озере остановилось, и Джону подумалось, что смерть — всего лишь продолжение жизни. Из года в год птицы возвращаются сюда, чтобы продолжить род, вырастить потомство. Да, случаются и потери. Но в их жизни есть порядок и смысл.
Джон поплыл к Тиссен-Коув. На всем пути его сопровождал зов гагар.
Лили сидела у своего причала. Увидев Джона, она поднялась, словно ждала его.
Через несколько секунд Джон уже стоял на причале, обнимая ее, и это было самое естественное, самое правильное, что он когда-либо делал. Он поцеловал ее, затем еще и еще раз.
Лили повела его в дом, потом вверх по лестнице, к стоявшей на чердаке кровати, и снова это было самой естественной, самой правильной вещью на свете. Лили оказалась еще красивее, чем он думал. Она несла покой, утешение и надежду, и его тело, как никогда, наполнилось жизнью.
В конце концов усталость взяла свое. Согретый теплом ее тела, Джон провалился в глубокий сон.
Гэса хоронили двумя днями позже. В последний путь провожали человека с непростым характером, но церковь была полна. Сюда пришли все жители Риджа, но было много и тех, кто явился из уважения к Джону.
Как и в прошлое воскресенье, Лили с опущенной головой сидела на задней скамье. Она и на кладбище держалась бы подальше от людских взглядов, но Джон взял ее за руку и последовал вместе с ней за гробом. Он держался за ее руку, словно Лили была его единственной опорой.
Священник прочел молитвы, и гроб опустили в землю. Лили чувствовала, как напряжен Джон, но не могла и помыслить о том, чтобы отойти в сторону. Она оставалась с Джоном до тех пор, пока могилу не забросали землей.
Джон думал, что, если часть уважения, которое испытывали в городе к Джону, перейдет на Лили, ей станет легче. Чем больше внимания будут проявлять к ней в Лейк-Генри, тем лучше она себя будет чувствовать, тем скорее решит остаться.
О книге Джон старался не думать. Когда он о ней вспоминал, ему становилось неловко, словно его прежние планы бросали тень на их с Лили отношения. Он хотел, чтобы Лили осталась.
Но если Лили не добьется справедливости, она не останется здесь. У нее есть собственная гордость. Лили не останется в Лейк-Генри только потому, что ей некуда деться. Она сама должна захотеть остаться, а это произойдет лишь в том случае, если наладятся ее отношения с Мейдой. Но он не так давно знал Лили, чтобы вмешиваться в ее отношения с матерью.
В понедельник Джон приехал в редакцию рано утром, связался с церковью в итальянском квартале Питтсбурга и нашел там достаточно пожилого священника, который мог знать Терри Салливана. Священнику было знакомо это имя, но только в связи с недавним скандалом. Он сказал, что Терри никогда не посещал богослужения.
Тогда Джон позвонил в церковь в Мидвилле, но это ему ничего не дало. Никто из священников не помнил семью Салливанов, и, хотя можно было попробовать поговорить с кем-нибудь из мирян, Джон решил обратиться к уже знакомому помощнику директора. По-прежнему горя желанием помочь, помощник связал его с учителем средней школы, а тот — с учителем начальной школы. Рассказы учителей совпадали в одном: обоих восхищало то, что Терри добился успеха, несмотря на трудное детство.
— Трудное? — переспросил Джон.
— Он был ничем не примечательным, тщедушным, настороженным подростком. Имея такого брата, бедняга все время оставался в тени.
— Какого брата?
— Нил был хорошим мальчиком. Добрым, обаятельным, дружелюбным. Он был природным лидером. Терри учился лучше, но дети в этом возрасте ценят не успехи в учебе. Дома Терри тоже приходилось не сладко. У отца был крутой нрав.
Другой учитель также упомянул о трудном детстве Терри:
— Сейчас мы называем таких детей жертвами жестокого обращения.
— В чем оно заключалось?
— Терри часто ходил в синяках. У его отца был дурной характер, и он частенько пускал в ход ремень.
— Брата Терри он тоже бил?
— Боже упаси. Он не осмеливался. Тронь он мальчика хоть пальцем, жена тут же ушла бы от него. Она боготворила Нила. И с самого начала прочила его в священники.
— Он стал священником?
— Конечно. Мы все им гордимся.
Достаточный ли это повод? Мог ли Терри из зависти к старшему брату настолько возненавидеть церковь, чтобы оклеветать кардинала Росетти?
— А мать Терри?
— О, ее уже нет в живых. Несколько лет назад погибла в автомобильной аварии.
Джон это знал. Знал и о том, что отец Терри давно умер.
— Но где она была, когда муж размахивал ремнем?
— Пыталась заслонить собой сына. Ей доставалось первой.
— Но почему? Он что, пил?
Никто из учителей не знал этого наверняка, но один из них назвал Джону имя женщины, которая жила в Мидвилле по соседству с Салливанами.
— Пил ли Джеймс Салливан? Да, пил, — подтвердила она. — Он был патологически ревнив. Джин не могла глаз поднять без того, чтобы он не обвинил ее, что она смотрит на мужчин.
— А в ее прошлом был какой-нибудь мужчина?
— О да. Она долго любила одного молодого человека, пока училась в школе и колледже.
— Почему они расстались?
— Не знаю.
— Где она жила в юности?
— Она никогда об этом не говорила. Наверное, боялась.
— Из-за того парня?
— Похоже, из-за него.
— Вы знаете ее девичью фамилию?
— Бочи. Как игра, итальянские кегли.
Бочи. Как игра в итальянских кварталах, в одном из которых жил Фрэнсис Росетти.
Закончив разговор, Джон вернулся к компьютеру, чтобы проверить свои догадки. Но как только он вошел в Интернет, позвонил Ричард Джейкоби, который сообщил, что Терри Салливан пытается продать историю Росетти — Блейк журналу «Пипл». Джон выразил сомнение в том, что журнал ее купит, поскольку Терри окончательно себя скомпрометировал. Ричард возразил, что дурная репутация Терри вряд ли скажется на тиражах журнала. Он добавил, что если Джон засучит рукава, то к марту книга может появиться в магазинах и дискредитация Терри сделает ее еще более своевременной.
Джону не понравилось выражение «засучить рукава». Он напомнил Ричарду, что пока контракт не подписан, договор не может считаться окончательным.
Джон повесил трубку. С помощью нескольких щелчков компьютерной мыши он выяснил название школы, в которой учился кардинал, и номер ее телефона.
Джон бодро поздоровался с женщиной, ответившей на звонок.
— Я разыскиваю старую приятельницу. По фамилии Бочи. По-моему, она училась с Фрэнсисом Росетти.
— Какое совпадение, — хмыкнула женщина. — Передо мной как раз лежит выпускной альбом его класса.
— Вам недавно звонили? — поинтересовался Джон.
— Как видите. Бочи?
Он произнес фамилию по буквам.
— Александер… Азиза… Бафорд, — прочла она. — Простите, Бочи нет.
— Может, она училась классом младше или была вместе с ним в каком-нибудь кружке. Музыка? Дискуссионный клуб? Они где-то встречались.
— Возможно, вы правы. — Послышался шелест страниц. — Вот. Они пели в хоре. Она во втором ряду. Очень хорошенькая. Они наверняка были знакомы. Подождите… Вот она опять. Похоже, она была девушкой Фрэна Росетти на выпускном балу.
Вскочив со стула, Джон пританцовывал на месте. Он с несколько излишней торопливостью поблагодарил женщину и закончил разговор, но это было лучше, чем вопить от радости прямо в трубку. Завопил он секундой позже.
Джон снова вошел в Интернет и поискал информацию об обете безбрачия. Узнав, что хотел, он позвонил Брайану Уоллису.
— Я только что обнаружил сведения, которые тебе полезно было бы знать, — сказал он.
— Почему-то мне не хочется их узнавать, — вздохнул Брайан.
— Потому что у тебя хорошая интуиция. У Терри Салливана были причины для клеветы на Росетти. Тебе известно, что с ним жестоко обращались в детстве? Отец бил Терри и его мать. Он смертельно ревновал ее к единственному человеку, которого она любила, с которым была вместе несколько лет, перед тем как выйти замуж. Угадай с трех раз, кто это был?
В трубке молчали.
— Они с Росетти сняты вместе на выпускном балу.
— Это не доказывает, что она его любила.
— Ее соседка сказала, что в школе и колледже она встречалась с одним и тем же парнем.
— Но ведь Росетти священник.
— Священники не должны быть девственниками. Они обязаны соблюдать обет безбрачия только после принятия сана. Брайан, все сходится. Терри подвергается избиениям, возможно защищая свою мать, которую бьют за то, что она любит Фрэна Росетти. Поэтому Терри ненавидит Росетти, пишет очерки, в которых ругает церковь в итальянском квартале, где выросла его мать, то есть в том же квартале, где вырос Росетти. Потом Росетти становится кардиналом. Терри вне себя от ярости. Он ищет компрометирующие Росетти факты, ничего не находит и фабрикует их сам.
— Это все домыслы. У меня есть пленка.
— Проверь ее.
Джон мог бы на этом остановиться и не думать о брате Терри, священнике Ниле Салливане. У него уже был хороший материал. Но журналист, сидевший в Джоне, хотел сделать материал еще лучше. А это означало разыскать брата.