Рассерженный Луис подошел к кассовому аппарату, и, нажав кнопку "Не для продажи", вытащил десятицентовую монету и бросил ее на стойку:
- Вот твои деньги. Забирай их и уходи отсюда.
Высоко подняв голову, Зип рассмеялся. Так же, как и раньше, это был громкий, дразнящий смех, полностью лишенный юмора:
- Возьми деньги назад, папаша. Это, наверное, вся твоя выручка за неделю.
- Не слышали бы тебя мои уши, - пробормотал Луис. - В воскресное утро. Никакого приличия. Абсолютно никакого.
Как ни старался Луис сохранить спокойное течение воскресного утра, музыка сделала свое дело - она разбудила, казалось, всю округу. До этого улица была пустынна и тиха, как деревенская дорога. Вдали опять послышался колокольный звон и, заслышав его, местные жители стали выходить из домов, но они не торопились, - ведь прозвучали только первые удары колокола, и у них в запасе еще оставалось время до начала службы. Музыка стихла, а колокольный звон все еще не унимался, продолжая собирать людей, и скоро улица превратилась в пестрый людской поток, растворившийся в июльской жаре. Толпа была настолько яркой, настолько пестрой, что резало глаза. Две молодые особы в розовых платьях, выйдя из дома и взявшись за руки, направились вниз по улице к церкви. Из другого здания вышел пожилой мужчина в коричневом костюме с ярко-зеленым галстуком и пошел в том же направлении. Была здесь и женщина с королевской осанкой и летним зонтиком, защищавшим ее от солнца. Она тянула за руку своего сына, на котором была надета рубашка с короткими рукавами и шорты. Люди кивали друг другу, улыбались и обменивались немногочисленными репликами. Воскресное утро выходного дня было в разгаре.
С другого конца улицы появился Кух с какими-то двумя парнями. Он пробирался сквозь людской поток, мысли которого были устремлены в дальний конец квартала, где находилась церковь. Сразу же заметив их, Зип подошел к ним.
- Куда вы запропастились? - спросил он.
- Мы ждали Сиксто, - ответил Кух.
- Какого черта, Сиксто? Ты кто, мужик или нянька?
Казалось, краска вот-вот должна залить лицо Сиксто. Это был худенький шестнадцатилетний паренек, глаза которого готовы были наполниться слезами от каждого грубо сказанного слова. Он говорил на английском с довольно сильным испанским акцентом, хотя в некоторых случаях этот акцент звучал не так заметно. Говорил он тихим и сдержанным голосом, как будто не был уверен, что кто-то захочет его выслушать.
- Я помогал матери, - сказал он Зипу.
Другой парень, которого привел Кух, имел рост шесть футов, а лицо у него было настолько смуглое, что глядя на него, трудно было судить о нем как о личности. Черты лица его представляли смесь негра и кавказца. Природа и здесь все так небрежно смешала, что создавалось впечатление чего-то неопределенного и бессодержательного. Парню было шестнадцать. Он медленно двигался и так же медленно думал. На его лице вряд ли можно было что-то прочесть, его голова не была забита мыслями, и в таком идеальном сочетании он предстал перед своими современниками, которые называли его Папа. Шестнадцатилетний Папа тянул на все семьдесят.
- Когда мой отец уезжает, я помогаю матери. Он всегда просит меня об этом. - Папа говорил с таким сильным испанским акцентом, что иногда его было просто трудно понять. В такой момент он всегда обращался к родному языку и этот прием также усиливал впечатление образа мальчика-старика, оставшегося верным своему языку и традициям народа своей страны, которую он безумно любил.
- Это совсем другое дело, - сказал Зип. - Когда отца нет, ты остаешься в дом за него. Я ничего не имею против мужской работы.
- Мой отец плавает на торговом судне, - гордо произнес Папа.
- Кого ты обманываешь? - возмутился Зип. - Он - официант.
- Но на корабле. Это делает его работником торгового судна.
- Это делает его официантом! Послушайте, мы и так потеряли много времени. Пора с этим кончать. Нам надо пошевеливаться, если мы хотим успеть к одиннадцатичасовой мессе. - Он неожиданно повернулся к Сиксто, который смотрел на улицу отсутствующим взглядом. - Сиксто, ты с нами?
- Что? А, да. Я с вами, Зип.
- Ты витаешь где-то в облаках.
- Я думал... Знаешь, а ведь этот Альфредо не такой уж плохой парень.
- Он получит по заслугам, вот и весь разговор, - ответил Зип. - Больше не хочу о нем разговаривать. - Помолчав, добавил: - Объясните, пожалуйста, куда вы все уставились?
- Шарманщик, - пояснил Сиксто.
Шарманщик вышел из-за угла и остановился как раз напротив кафе. Вместе с ним был попугай с ярко-зелеными перьями. Усевшись на инструмент, попугай хватал клювом деньги и отдавал их хозяину, после чего переворачивался, падал головой вниз еще и еще, как бы желая отобрать наиболее удавшийся номер и предстать с ним на суд зрителей. Вокруг шарманщика и его дрессированной птицы сразу же собралась толпа. Это была особенная, празднично настроенная, одетая в яркие солнечные одежды толпа, устремившаяся в церковь и предвкушающая радость воскресного дня. После каждого удавшегося номера молодежь пронзительно визжала, а пожилые понимающе усмехались. Выйдя из кафе, Джефф всунул в клюв попугаю пять центов. Попугай просунул голову в решетку и, клюнув, вытащил узкую белую полоску. Джефф взял ее в руки и начал читать. Девушки завизжали от восторга. В воздухе царила атмосфера безмятежности, звукам шарманки противостояло умение птицы и любовь толпы. Утро было воскресным, поэтому хотелось верить в удачу, хотелось верить в светлое будущее. И все окружили шарманщика с его ученой птицей и довольного моряка, который, улыбаясь, искал свое счастье на бумаге и вновь смеялся, когда птица вытаскивала уже другую карточку с очередным счастьем. И все кругом казалось чистым и непорочным, витая в дрожащем летнем воздухе.
Менее чем в десяти шагах от шарманщика, менее чем в десяти шагах от нарядной толпы, стоял Зип в окружении трех человек, на которых были надеты фиолетовые шелковые рубашки. На них сзади можно было прочесть слова: "Латинские кардиналы". Буквы были вырезаны из желтого фетра и пришиты к фиолетовому шелку. "Латинские кардиналы" - четыре рубашки и четыре молодых человека. В то время как шарманка доносила до слушателей свои чистые звуки, эти молодые люди стояли особняком, разговаривая друг с другом вполголоса.
- Я думаю, - произнес Сиксто, - может быть... может, просто предупредить его?
- За то, что он приставал к ней? - удивленно прошептал Кух.
- Он ничего не сделал ей, Кух. Он только сказал ей: "Привет". В этом нет ничего плохого.
- Он хватал ее. - Кух решил покончить с этим разговором.
- Но она говорит по-другому. Я спрашивал ее. Она сказала, что он только приветствовал ее.
- Какое право ты имел задавать ей вопросы? - спросил Зип. - Она чья девушка - твоя или моя? - Сиксто молчал. - Ну так как же?
- Знаешь, Зип, - начал Сиксто, подумав. - Мне кажется... Мне кажется, она ничего не знает. Мне кажется, у вас с ней нет ничего общего.
- А мне кажется, что у меня нет ничего общего с такими щенками, как ты. Говорю тебе: она моя девушка - и давай это замнем.
- Но ведь она так не думает!
- Мне плевать, что она думает.
- Как бы то ни было, - произнес Сиксто, - неважно, чья она девушка. Если Альфредо ничего не сделал ей, почему нужно стрелять в него?
Они сразу замолчали, как будто их план был озвучен, а при упоминании этого слова перед ними мысленно возник пистолет. Это поразило их, и они притихли.
Сквозь зубы Зип процедил:
- Ты что, хочешь предать нас? - Сиксто молчал. - Не ожидал я этого от тебя, Сиксто. Я думал, ты не боишься.
- Я не боюсь.
- Он не боится, Зип, - произнес Папа, защищая Сиксто.
- Почему же ты тогда отказываешься? А если бы это была твоя девушка? Тебе бы понравилось, если бы Альфи отбил ее у тебя?
- Но он и не собирался ее отбивать. Он только сказал: "Привет". Что в этом плохого?
- Ты член нашего клуба? - спросил Зип.
- Конечно.
- Почему?
- Не знаю. Просто надо было... - Сиксто пожал плечами. - Не знаю.
- Если ты являешься членом нашего клуба и носишь фиолетовую рубашку, делай то, что я говорю. О'кей? А я говорю, что "Латинские кардиналы" размажут Альфредо Гомеса сразу же после одиннадцатичасовой мессы. Хочешь выбыть из игры? Попробуй. - Он сделал многозначительную паузу. - Все, что я знаю, так это то, что Альфи обращался с Чайной не так, как надо. Чайна - моя Девушка, заруби себе это на носу, и мне наплевать, знает она об этом или нет. Чайна - моя девушка, а это означает, что Альфи нажил себе немало хлопот.