Леков пожал плечами.
- А пес его знает. Я помню что ли. Снилось что-то.
- Ты про бытийную массу все бубнил. А что это такое?
Леков провел пальцами по струнам гитары. Поморщился отчего-то.
- У людей масса есть.
- Открыл Америку, - хмыкнула Маркиза.
- Да нет, не та, которая помидоры давит, если на них жопой сесть. Другая. Вот ты можешь изменить судьбу другого человека?
- Как два пальца, - заржала Маркиза. - Да я, знаешь...
- Нет, ты не врубилась. Вот ты прешь по жизни своим путем, своей траекторией, а траектории других людей, если они поблизости от тебя оказываются, меняются. Или твоя меняется.
- И это все? - разочарованно протянула Маркиза. - А я-то думала... Нет, Васька, мудак ты. Тренькал бы на своей гитаре, а в философию не лез.
- Ты опять не въехала, - Леков сморщился. - Вот взять, к примеру, Ленина. У него бытийная масса была очень большая. Он вон сколько траекторий изменил.
- Ну и к чему ты клонишь?
- К звездам. Они горят лишь благодаря своей массе. Водород сжимается, разогревается, возникает термоядерная реакция. Чем больше масса, тем он сильнее разогревается, тем быстрее выгорает водород, тем ярче горит звезда. И тем короче живет.
- Не сильна я в этих делах! - вдруг рассердилась Маркиза. - Жить надо на полную катушку, а не заморачиваться. Меньше колес надо жрать. Ленин твой, он вон не очень-то мало жил.
- Во-от, - протянул Леков. - Тут-то и суть. В звезде накапливается гелий. Если не хватит массы, то здесь и песец. А если масса большая, то загорается и гелий. Только это уже другой период в жизни звезды. И так далее. Через кризисы. Что ты понимаешь в Ленине?
- Тоже мне историк партии выискался! Стало быть, ты мне хочешь впарить...
- Ага, - сказал Леков и провел ногтем по шестой, басовой струне, издав неприятный скрипущий звук. Он усмехнулся. - Именно. Люди - они как звезды, блин.
- Заколебал ты меня, Васька, со своими водородами-гелиями. Слушай, а ты что уже перед "сейшаком" колес обожрался. Етти твою мать, уж от тебя я такого не ожидала. Хрена лысого ты байду эту дешевую воткнул. Ну "Дроздов" этих долбаных. Я, блин, по "Маяку" в "Рабочий полдень" их чуть ли не каждый день слышу. Слушай, Леков, а может ты ссучился уже, а? Ты, Васька, им можешь не говорить, коль стесняешься. Но мне - старому боевому, так сказать, товарищу скажи: ты часом ИМ не продался?
- Мои дрозды не полевые.
- А какие? - с издевкой спросила Маркиза.
- Да так, - уклончиво сказал Леков. - Слышала, может быть. Поверье такое было у славян старинное. Будто бы души умерших похожи на птиц. Или птицами и являются.
- И что же, ты, Васька птицей намылился заделаться? Воробышком? Или нет, дроздом. А Стадникова твоя как к этому относится? Или на пару по веткам скакать станете - прыг-прыг, чик-чирик?
Леков хмыкнул.
- Ты чего ржешь?
- Тебя птицей представил.
- А какая же я по твоему птица? - Маркиза потянулась.
- Оомимидзуку, - сказал Леков.
- Ча-аво? - не поняла Маркиза.
- Это филин так по-японски называется. Он там поменьше наших и вопит попронзительнее. В зоопарк сходи, посмотри.
- Филин - он мужчина, - мотнула головой Маркиза.
- Ну-ну, - Леков снова извлек из гитары скрежещущий звук. - А на яйцах кто по-твоему сидит. Сова?
- Сова это сова. Филин - это филин. Ты мне мозги не пудри, Леков. Обожрался колес и гонишь. Сиди на яйцах ровно, оомимидзуку. Не, а ты точно уверен насчет этого поверья? Жутко как-то. У меня вон птицы часто на подоконник садятся. И несколько раз даже в дом залетали, представляешь? Последний раз синица была. Я ее в конце концов поймала.
- Вестница смерти, - заметил Леков. - А как ты определила, что это синица? Синица, а не какя-нибудь другая птица?
- Да синяя просто, опухшая, дрожащая. Ну кто же как не синица.
- Точно, - озадаченно протянул Леков. - Видно не просто ей было, птице этой - синице. И так вот и залетела?
- Да вот, не поверишь. Я тут себе сижу, пиццу мастерю, сковородочку уже поставила, водички в нее налила, стою озираюсь - чего бы ее туда бросить? Открытую банку килек в томате нашла. Хорошо, думаю, важный ингридиент. Зашипели они на сковородочке, вдохновили меня. Туда же - черствый хлеб, туда же унылую прядь увядшей петрушки. Туда же - льда из холодильника наковыряла. Там мясо когда-то лежало, лед его запах впитал, пусть отдает. Туда же витамин С, несколько шариков нашла, чтоб цынга мне последние зубы не выела. И только мяса не было в пицце той. Но вкус мяса я бы представила, у меня фантазия богатая.
А тут - хрясь, трах-бам - синица обторчанная влетает. Чуть с ног не сшибла
- Вечно ты Маркиза с твоим morbid fascination.
- С твоей, - поправила Маркиза. - С твоей fascination. А что мне поделать, ежели я по жизни такая, мрачно-завороженная. Пицца-то остыла уже поди.
- Да ладно, холодная сойдет. Тащи.
Маркиза вздохнула и встала с дивана. Протопала на кухню, шаркая стоптаными тапками. Вернулась с маленькой сковородочкой в руках.
- На, жри, - сказала она. - Помни мою доброту. И вилку, кстати, возьми.
- Нуте-с, нуте-с, - бодро сказал Леков, приняв сковородочку. Не вставая, дотянулся, до валявшейся неподалеку вилки. - Слушай, а маловато будет.
- Да что вы, что вы, - хозяйка зарделась. - Скажите тоже. Да вы, кушайте, кушайте.
Ах, ну до чего они были хороши - дрозды по-нормандски. Съедаешь - и не замечаешь. Будто снетки.
Будто снетки! Снеток - это вобла, которая размером не вышла. А вобла там и рядом не лежала. Там иная прельстительница лежала - обитательница проточных вод форель, чье мясо так нежно и тает на языке. А после форели как славно откушать грудку корелевского пингвина по-эквадорски, с соусом "Либертад".
Умница, Маркиза! Нет конца твоей пицце.
-Ты ешь?
- Ем.