— Ты по-прежнему любишь меня?
— Думаешь, преступления достаточно, чтобы разлучить нас? Даже если бы ты убил меня, Боб, между нами ничего не изменилось!
Я крепко прижал ее к себе. Ее любовь меня очищала, мне словно отпускались мои грехи.
— Ты любишь меня! Любишь!
— Да, Боб… Навсегда. И я осознаю всю значимость этого слова!
— Ты бы хотела, чтоб я явился с повинной?
Она отстранилась.
— У меня было желание просить тебя об этом, когда я догадалась о… о том, что произошло. Это казалось мне единственно возможным решением. Только лучше не надо… Я не чувствую в себе достаточно сил…
— Скажи, Кати… Что же мы будем делать с этим преступлением? Ты не думаешь, что оно встанет между нами, словно преграда? Истерзает нас?
— Поживем — увидим…
— Угрызения совести, должно быть, действительно существуют, раз все о них говорят.
— Возможно, это всего лишь пугало, установленное моралью на границах зла…
— Не знаю. Мне кажется, сам, один, я смог бы забыть о своем поступке… Но теперь, каждую минуту, стоит тебе задуматься, у меня возникнут подозрения, что ты думаешь именно об этом, и мне станет страшно. Или же наоборот, ты будешь считать, что меня неотступно преследует…
Она положила руку мне на плечо.
— Боб, ты не должен бросать бокс!
— Что?!
— Только в этом случае мы сможем преодолеть то, что случилось с нами, поверь.
Я не совсем понимал. Иногда ее посещали довольно странные мысли.
— Нет, — прошептал я, — я больше не в состоянии… Теперь со мной справится и любитель!
— Это тебе кажется… Ты только возьмись, Боб…
— Нет, невозможно!
— Уж не струсил ли ты?
— Кати!
— Я не хочу, чтобы ты испытывал страх, дорогой. Страх — это мой удел. Мы с тобой — совершенная пара, потому что из нас двоих дерешься ты, а я дрожу… Мы не можем поменяться ролями!
— Но я ничего не могу поделать с этим страхом, Кати, ты и представить не можешь…
Вдруг ее лицо стало строгим, я еще никогда не видел ее такой.
— Ну что ж, Боб, как хочешь… Надеюсь, однако, что все получится.
Я бы хотел о многом ее расспросить, но у меня не хватило смелости.
На какой-то момент все будто стало зыбким, ненадежным, но потом Кати смягчилась и провела своей нежной, исцеляющей рукой по моей несчастной голове.
— Отныне я твоя соучастница… Не правда ли, это самая прекрасная участь, которая может постичь любящую женщину?..
На следующий день мы отправились на похороны Жо. Процедура оказалась особенно мучительной, поскольку присутствовал его отец, высокий седой добродушного вида работяга, напуганный окружившей его толпой — все какие-то важные персоны. Он пожимал руки, словно в кошмаре, не отвечая на слова сочувствия, с которыми к нему обращались. Не говоря о том горе, которое причинила ему смерть сына, сами похороны стали для него настоящей мукой.
Кати приехала вместе со мной. Она вовсе не выглядела подавленной. Напротив, у нее был воинственный вид. Она словно бросала негласный вызов этому гробу. Моя жертва неким непостижимым образом превратилась во врага, угрожающего нашему счастью.
Разумеется, Голдейн тоже был здесь, рядом с какой-то кинозвездой. Он прислал на двадцать тысяч франков цветов, наверняка занеся сумму в графу «накладные расходы»… Он притворился, будто меня не видит.
У Бодони, по обыкновению, был вид старой больной обезьяны. Не считая отца Жо, думаю, сильнее всех горевал он.
Бодо поймал меня у выхода с кладбища. Весь боксерский мир продефилировал под вспышками блицев! Настоящий парад звезд!
— Ну вот, — прошептал он, — и еще один…
Кати остановилась и недовольно взглянула на Бодо.
— Что вы имеете в виду?
— Что я только что похоронил еще одного друга. За свою жизнь стольких теряешь, что в конце концов привыкаешь к мысли о собственной смерти. Бывают минуты такого отчаяния, что даже поторапливаешь свой черед.
Мы с Кати промолчали… Неслышно моросил мелкий осенний дождь, от которого начинало блестеть все вокруг. Наши машины стояли на бульваре, около Пер-Лашез. Бодо приподнял воротник своего толстого шерстяного пальто.
— Я любил этого парнишку, потому что он не был подлецом. Еще он обладал самым прекрасным качеством для боксера: он был элегантен!
Я представил себе нашего дорогого друга. Нет, он не был элегантен. Несмотря на пошитые у хорошего портного костюмы и на стрижку, сделанную самим Дефоссе, он все равно оставался сыном простого работяги-металлиста, которому сейчас пришлось пожать тысячи рук у могилы.
Как если б он следил за ходом моих мыслей, Бодони добавил:
— Я имею в виду, конечно, на ринге!
Потом протянул мне руку.
— Пока, Боб. Надеюсь, до скорого… Держи меня в курсе, когда примешь решение, ведь я должен думать о своей команде…
На этом мы распрощались…
Назад я вел машину не торопясь… Доехав до места «происшествия», остановился.
— Это случилось здесь, — вздохнул я.