Корнелия встретилась с Мариеттой в «Кафе дю Монд». Они переместились в дальний обеденный зал с баром устриц, где в это раннее утро было почти пусто. Пожилая женщина приехала из окраины Батон Руж и смогла уделить Корнелии всего пару часов. Она была замужем за пастором, и ее связь с Конрадом стала маяком надежды в лишенном секса мире обязанностей и воспитания детей. Корнелии было любопытно узнать, как познакомились эти двое, хотя она догадывалась, что это снова было флиртом по Интернету. Мариетта была полновата, и ее волосы лежали несказанно пышной короной, стиль, которого бы никто не понял ни а Нью-Йорке, ни в Лондоне. Она почти никогда не выезжала с Юга. Когда речь зашла о Конраде, она была смущена и взволнована одновременно, хотя с самого начала их разговора она заставила Корнелию поклясться всем святым и дорогим ее сердцу, что то, о чем они будут говорить, навсегда останется тайной.
— Я думала, он считает меня слишком толстой, понимаете, — сказала она, указывая на свою далеко не тонкую талию. — Но он об этом даже не упоминал. Впрочем, когда мы были вместе в тот уикенд, он вообще был немногословен, так что трудно было понять, что у него на уме на самом деле. Я всегда считала, что Конрад просто был добр, но все же предпочитал тонких женщин. Вот таких, как вы… Вы такая стройная и высокая. Очень красивая. Даже когда я была подростком, у меня никогда не было ваших размеров.
— Иногда не возражала бы против того, чтобы стать попышнее, — извинительным тоном заметила Корнелия, указывая подбородком на свою, казалось бы, невидимую грудь под тонкой материей хлопковой блузки.
Минуту Мариетта молчала, погрузившись в сладкие воспоминания о своей единственной супружеской измене с этим странным человеком, который приехал из Лондона только для того, чтобы провести с ней ночь.
— В первый раз, когда он разделся передо мной, я просто обомлела, понимаете? Он был… достоин преклонения. Такой твердый. Мой муж никогда не удовлетворял меня так, как мог это сделать Конрад, — призналась она, и ее щеки покрылись красными пятнами.
— Все в порядке, я не хочу вас пытать… — успокоила Корнелия.
У Мариетты оказалась только пара глав, и эти главы были Корнелии незнакомы. Мариетта была не против отдать материалы. Она хранила их дома, заперев в специальном деревянном сундучке, и там же она держала все копии его электронных писем и другие запрещенные вещи, которых не одобрил бы ее муж.
Когда в своем номере в «Плейс Д'Армс» Корнелия уже дочитывала новые страницы, параллельно размышляя о порядке глав этой сомнительной книги, неожиданно зазвонил телефон. Она оставила сообщение для Ивана сразу после прилета. Это мог быть только он.
— Нью-Орлеан, Корнелия. Черт побери! Что за хрень с этими путешествиями?
— Эта книга определенно существует, Иван. Теперь я собрала большую ее часть. Я была права, там все о женщинах, которых он знал. Очень неосмотрительно…
— Я говорил с клиентом. Она просмотрела материалы, которые ты отправила мне из Лос-Анджелеса. Я должен был дать ей прочитать. Это свидетельство того, что мы не промотали ее деньги.
— Точно.
— Она звонила сегодня утром. Хочет, чтобы ты прекращала эту охоту на диких уток.
— Почему? У меня только все начало срастаться, Иван…
— Не наше дело решать, почему, Корнелия. Дело закончено. С завтрашнего дня ты прекращаешь искать книгу.
— Но…
— Никаких «но», девочка. Послушай, ты сделала хорошую работу. Просто клиент принял другое решение. Такое бывает. Чаще, чем ты думаешь. Вот так. Просто возвращайся в Нью-Йорк.
Корнелия знала, что у нее нет выбора. Она уже потратила свои собственные средства, чтобы окупить расследование, и знала, что не может потребовать возмещения затрат. Это ее вина, что в поездках она предпочитала останавливаться в дорогих отелях. Проклятье.
Только во всем этом начал появляться какой-то смысл, только из теней начала проступать сама книга…
Она положила трубку.
И снова осень в Нью-Йорке, снова межсезонье, и температура снова скачет весь день. Если встаешь ранним утром, сложно одеться по погоде. Никогда не знаешь, замерзнешь ли ты или будешь вся мокрая от пота, если не угадаешь.
Корнелии нужны были деньги, так что она снова начала танцевать стриптиз, посетила знакомые места, залы и сцены, все такие же прокуренные, даже спустя месяцы после того, как в городе ввели запрет на курение. Это теперь стало главным предметом споров и обсуждений танцовщиц, они болтали об этом в раздевалке, переодеваясь или методично накладывая макияж.
Прибыльных приработков стало больше. Иван все еще названивал ей и предлагал случайные заказы, но Корнелия твердо решила оставить игры с убийствами. Это не морализаторство, а просто усталость. Охота за дикими утками Конрада закончилась, и Корнелия оказалась крепко на мели, но почему-то не стала требовать от клиента полного покрытия ее расходов, чувствуя, что на самом деле работа, которую она выполняла, не закончена.
Конечно, выглядело так, как будто он действительно написал этот последний роман — если, конечно, вы назовете это романом, — но не было никакого доказательства, что он закончил его или что полная версия существует где-то еще, кроме как в киберпространстве или в компьютерных файлах одиноких женщин, разбросанных по всему миру.
И, несомненно, именно этот вывод сделала клиентка, решив, что угрожающая книга, которую ей показали, была полным абсурдом. Так что она отозвала Корнелию.
В высшей степени разумно. Корнелия работала в новом клубе, который открылся шесть месяцев назад, всего в нескольких кварталах от Сохо Гранд. Она подписала контракт на месяц, даже выбив для себя гибкое расписание, выступая в те часы, когда порадоваться на обнаженные тела приходило много клиентов с внушительными суммами в кармане. В основном они давали хорошие чаевые. Чтобы отметить свое продвижение на более высокий уровень, Корнелия подобрала новую музыку для выступлений. Теперь начинала танцевать под версию «Trouble» Кэта Стивенса в исполнении Кристин Херш, этот жесткий ритм и меняющаяся мелодия идеально подходили медленному танцу, и она могла продемонстрировать себя в лучшем виде, двигаясь грациозно и причудливо, привлекая внимание мужчин. На половине выступления она по традиции сбрасывала бюстгальтер и с минуту мечтательно прохаживалась, обнаженная до пояса, под горячими софитами, а затем обнажала дальше свое тело, вытанцовывая па своими длинными ногами, перекрещивая их и изгибаясь в ленивой гармонии. Второй трек должен быть быстрее, и она выбрала мелодию Нейла Янга и «Крейзи Хорс», под которую скакала по стульям, едва удерживая равновесие, дергала нитку своих трусиков, снова и снова ударяя ими о промежность, раздвигала ягодицы, позволяя в короткие мгновения истинной непристойности скользнуть взглядом в ее гладкое укромное место, и с последним резким аккордом сбрасывала последние детали одеяния, разоблачаясь полностью, стоя с королевской гордостью, расставив ноги. Это я: возьми меня, говорит эта поза мужчинам, которые жадно поедают каждый дюйм ее бледного тела. Последней песней была медленная, агонизирующая баллада «Уокэбаутс», под которую она танцевала, словно изумленная, вытягивалась в ленивом забытье, мерцая своим потаенно-розовым перед уставившимися на нее мужчинами. Она скользила вокруг металлического шеста в центре сцены, словно вышедшая из повиновения стрелка компаса, и заканчивала свои сонные движения на полу. Теперь не оставалось места воображению, потому что она ласкала себя, открывая полностью свое тело, отдаваясь вожделению и насилию этих завистливых глаз. Музыка бесконечно долго затихала, и она, с закрытыми глазами, лежала, как сломанная кукла, распятая на танцевальном полу, почти без движения, почти спящая, почти умершая, оставленная жадным глазам, плененная добыча, спелая и готовая к тому, чтобы стать чьей-то собственностью. Затем гас свет. Это выступление было чересчур долгим. Некоторые другие танцовщицы, да и менеджмент клуба, обращали внимание, что она слишком сильно оголяется, мало поддразнивает публику и дефилирует, но Корнелия знала, что она максимально постаралась избежать этой ужасной вульгарности, которую демонстрировали многие другие женщины. Если она получала слишком много замечаний, то просто переходила работать в другой клуб. Танцуя, показывая стриптиз, Корнелия всегда диктовала собственные условия. На красивую, ледяную блондинку, желающую раздвинуть ноги и показать промежность, всегда был большой спрос.
Это было в четверг, спокойное послеполуденное время, и она в забытьи двигалась по сцене, погрузившись в собственные мысли, тело ее раскачивалось под резкие звуки голоса Кристин Херш, вибрирующего между решительностью и детской мольбой, и тут она увидела Его у дальней стены, у бара. Он держал стакан, видимо, с красным вином. Человек из Лондона. Тот самый, который называл себя Укротителем Ангелов. Чье письмо она проигнорировала.
Он понял, что узнан, и мягко улыбнулся, как будто между ними существовал шутливый заговор. Корнелия могла бы убежать со сцены и спрятаться в раздевалке. Задняя ее дверь выходила в Сохо, и она знала, что на этом участке маленьких соседствующих улочек сможет легко оторваться от преследования.
Но также знала, что здесь многолюдно и потому она в безопасности. Пока.
Корнелия продолжала танцевать в такт меняющейся мелодии. Ей пришлось отвести глаза от зала, когда она начала вращаться вокруг шеста, это было частью номера. Потом она снова посмотрела в зал — он уже сидел всего через ряд от маленькой сцены, наблюдая за ней внимательно и насмешливо.
Она одарила его гневным взглядом, а затем отвела глаза и сфокусировалась на каком-то мужчине, коренастом, лысеющем, похожем на немецкого туриста, который сидел через пару стульев от Укротителя Ангелов. Это превращалось почти в приватное шоу, она отчетливо проделывала каждый жест, каждый скачок и приседание, а лысеющий клиент пристально наблюдал за ней, как будто бы, возбудив его до неслыханных высот желания, она автоматически оказывалась под его защитой, вдали от опасных рук находившегося поблизости Укротителя Ангелов.
Когда софиты наконец погасли, она безжизненно опустилась на деревянное покрытие сцены. Казалось, сегодня танец будет продолжаться вечно. В полумраке она поднялась, забыв даже кивнуть в сторону своей немногочисленной аудитории, обычно кивок является сигналом, и после этого мужчины начинают бросать банкноты на сцену, ей под ноги, так стриптизерши получают чаевые.
Но Укротитель Ангелов все же сделал щедрый жест.
Выглядело бы странным, если бы она не подняла с пола его подношение. Это был билет в сто долларов, завернутый в маленькую бумажку.
Спустя несколько минут, оказавшись в тихой раздевалке, она прочитала записку.
Ангел,
Ты не можешь продолжать бегство. Напиши мне. Настало время встретиться.
Даже не подписался. На этот раз у него нет необходимости представляться.
Она была просто еще одной женщиной, с которой я познакомился, пока искал свою Кэй, искал в миллионах лиц, вглядывался в каждую пару ореховых глаз, в стремительные силуэты каждого женского тела, На улицах, в поездах, в барах, Иногда я узнавал нечто от нее — кудрявый локон, падающий на лоб, изгиб губ, очертания груди под тканью, щеки, вспыхнувшие розовым, когда я долгим взглядом смотрел на женщину, этот взгляд был слишком долгим, чтобы быть невинным. Но во всех в них это было мимолетным и неуловимым, просто суррогатом сна о Кэй. Никогда она не становилась реальной. Но иногда у меня получалось завязать отношения, и я пользовался всеми преимуществами этого. Никогда не знаешь, что и куда тебя приведет, и я слишком хорошо знал, что произошедшее было, черт возьми, настолько особенным, и тогда я был даже большим идиотом, чем сейчас, потому что все еще надеюсь встретить такую же, как она. Но пизда есть пизда, а плохой мужчина — все еще мужчина, и очарование новой плоти было тем, чему я не мог сопротивляться.
У Любы был ребенок пяти лет, маленький мальчик, который жил вместе со своим отцом, бойфрендом, с которым она поссорилась, оборвав и любовные, и плотские отношения. Так что каждый раз, как только попадался подходящий случай, мы воровали время жизни друг друга, стряпая вразумительные алиби своим опозданиям и отсутствиям. У меня было гнетущее чувство, что наши уважаемые партнеры догадывались о том, что происходит, и относились к этому с неким пониманием, заранее зная, что эта наша связь ведет в никуда. И самым лучшим выходом было позволить нам потворствовать своим прихотям, а не ломать без необходимости этот карточный домик, потому что под ним они обнаружили бы настоящее змеиное гнездо, и это слишком сильно осложнило бы всем нам жизнь, заставило бы пересечь условный Рубикон, и после ничто не осталось бы прежним.
Мы наслаждались этими частыми, влажными, потными ночами и даже случайными полуднями в простых номерах отелей, созданных для секса. Но наша страсть жаждала большего, и мы решили, что нам нужно проводить больше времени вместе. Как-нибудь вырваться на целых несколько дней. В другое место. И хотя мы договорились действовать сообща в этом направлении, я заметно нервничал, но все же с жадностью предвкушал момент, когда мы будем вместе. Экстатическое видение ее вытянутых на кровати конечностей, похотливая дыра наслаждающегося мной жадного рта, темные складки отверстий, расширенных от приступов экстаза… Потому что между еблей нам действительно практически нечего было друг другу сказать. Разное происхождение, и географическое, и общественное, и, после обязательных рассказов о жизни и прошлых любовниках, темы для бесед исчерпывались. Я ненавидел ее музыкальные пристрастия, а она, конечно же, считала мой повторяющийся монолог о книгах, путешествиях и фильмах слишком занудным. Я предупредил ее с самого начала, что часто бываю молчалив, и это, казалось, вполне ее устраивало. Мы трахались, как кролики, или как любые другие животные, как спаянные бесконечным и пустым танцем звери. Мне нравилось выражение ее глаз в те моменты, когда я жестко драл ее, и тогда она отдавалась волнам несдерживаемого наслаждения. Ей очень нравилось, что у меня есть какое-то воображение, хотя и временами извращенное, ей нравилось, что я регулярно брал ее не только в миссионерской позиции или по-собачьи, а любил наваливаться, сделать так, чтобы она долго кончала еще до того, как я попытаюсь проникнуть в нее. Она легко достигала оргазма, ее клитор был чувствителен как к нежным, так и грубым прикосновениям моего языка, губ и пальцев, а темные, мягкие соски — безразличны к большинству способов сексуальной стимуляции. Ну что ж, нельзя иметь все сразу. Но это было продолжением нашего общения. Мы относились друг к другу, как друзья и соучастники, и оба знали, что это нелюбовь.
И хотелось продлить невинность отношений, наслаждаться чистым сексом.
Под предлогом рекламного тура, который мне неожиданно предложили французские издатели, я выудил из своего графика четыре свободных дня. Люба наврала бойфренду, что едет навестить подругу, которая теперь живет в Париже. Это будет нашими каникулами. Я не желал проводить время в большом и суетном городе, мы уже делали это в один из уикендов где-то за год до этого, между лихорадочным прелюбодеянием убивая время на походы по магазинам, ресторанам и на долгие прогулки, убегая от серьезного разговора. Мы отправимся на побережье. Правда, время года не вполне подходит для таких путешествий — стоял поздний сентябрь, но мы надеялись, что погода будет теплой и мы сможем по крайней мере пройтись по пляжу и полюбоваться морским пейзажем, приливами и отливами, увидим, как волны разбиваются о песок, одна за другой, никогда не достигая берега, словно Сизиф, карабкающийся на свой чертов холм. Меня всегда гипнотизировал и успокаивал этот вид. Мы встретились в Орли, в южной части Парижа и, пройдя по бесконечным коридорам и эскалаторам и сменив терминал, сели в маленький самолет на Монпелье. Приземлились после полудня, солнце сияло. Я арендовал машину, и вскоре мы катили по разбегающимся проселочным дорогам, мимо виноградных дворов и холмов, по направлению к Сете. Я забронировал номер в «Гранд Отеле», где на короткую ночь останавливался несколько лет назад, приехав на литературный фестиваль, проводившийся неподалеку от этого городка.
— Здесь так красиво, — прокомментировала Люба, глядя на долины Лангедока, мимо которых лежал путь к отелю.
— Да, — согласился я. — Подожди, ты еще не видела отеля. Уверен, тебе там понравится. Необычно. Изумительный стеклянный колпак, который покрывает атриум и маленькие комнатки.
— Хорошо, — согласилась она.
— И большинство номеров выходит на канал. Почти как в Венеции, но нет этого специфического запаха, — добавил я.
— Я никогда не была в Венеции, — призналась Люба. — Ты когда-нибудь возьмешь меня в Венецию, Конрад? — спросила она.
— Возьму, — сказал я. И соврал. Я уже обещал ей Нью-Йорк, Сиэтл и Нью-Орлеан. Так что мне ничего не стоило дать еще одно обещание. Люба тоже знала, как и я, что у нас никогда не будет этих путешествий, что, в конечном счете, мы разойдемся, как только найдем новых любовников, которые будут удовлетворять нас не только своими гениталиями.