Непрерывно звонил телефон сквозь сон, но подняться не было сил.
Наши отношения стали какими-то пресными. Длинная цепь расставаний и примирений приучила к наплевательскому отношению друг к другу и ко всему на свете.
- Ты разлюбил меня, - сказала как-то Лариса.
А я сидел и держался за живот, что-то не то съел и мучился от боли.
- Да какая на хрен любовь в этом сумасшедшем мире! Пора мне плюнуть на «лубовь» и заняться серьёзным бизнесом.
- Ой, интересно! А чем?
- Буду компьютерами торговать. Мне МММ договор предлагает.
- Здорово! Станем богатенькими.
- Только не с тобой! Ты всё угробишь!
- Подумаешь! Мне, между прочим, предлагает замуж Бережной, он начальник отдела. Моложе тебя и с положением.
- А слышала, что его прежняя жена повесилась? Говорят, он довёл.
- Это меня и смущает.
- Да не бойся! – расхохотался я, - ты сама, кого угодно загонишь в петлю!
- Ну и гад, же ты! Обижаешь скромную девушку.
В животе кольнула резкая боль.
- Катись ты к своему начальнику! – скривился я.
Лариса сверкнула хамелеонами и ушла.
Вечером скорая увезла меня в хирургию. Слава богу, попался чуткий хирург. Вызванный из дома, он не потащил меня сразу на операционный стол, а остался до утра, ожидая моих анализов, и раз десять подходил, даже ночью, щупал мой живот.
Всё обошлось без операции, меня хотели перевести на долечивание в терапию, но тут появился заведующий отделением, который знал меня, как электронщика и сказал:
- Будешь лежать у меня, пока не восстановишь мне радиосвязь с палатами!
- Что ж сделаю, – согласился я, - мне хотелось отлежаться от Ларисы и пьяного образа жизни.
- Чудненько! – пропел врач, - я тебя посажу на спецдиету для бугров.
XXXI
Эта задержка в хирургическом подарила мне встречу с Даной, всю историю с которой я до сих пор воспринимаю, как фантастическую.
Дана - высокая девушка с каштановыми волосами и с вечно приклеенной улыбкой. Она повредила мениск, одно колено было подбинтовано, что совершенно не портило её великолепных длинных загорелых ног под коротким халатом. Дана была молода – лет шестнадцати, семнадцати, и вокруг неё постоянно кружился хоровод её юношей-сверстников, истекающих от поллюций, таких же временных инвалидов, как она.
Конечно, я облизывал на неё губы, но не более того. Однако Данина непосредственность не знала границ.
- А где у тебя бинт? Покажи! Наверно на животе.
- Да нет у меня бинта!
Она задрала мне халат и майку и, не обнаружив бинта, не успокоилась:
- Всё понятно, у тебя забинтован член.
Бессовестность молодого поколения не знала границ.
- Что ты Дана, бог с тобой, не полезешь же в штаны!
- А почему ты тогда в хирургическом?
- Заведующий меня любит.
- Попроси у него для меня справку на свободный выход.
- Зачем?
- Домой буду бегать.
- И добегаешься, второе колено перешибёшь.
- А плевать, у меня ноги крепкие.
- Ноги у тебя просто … сладкие.
Она взглянула на меня, на миг погасив улыбку, а я стушевался и больше на подобные темы не распространялся.
Зато много болтал с ней о другом, занимал её от больничного безделья. Дане нравились мои рассказы, про работу с иностранцами, которую большое начальство доверило мне для освоения импортного вычислительного комплекса; про суровый, но красивый Север, где я был в командировках на ядерных испытаниях; про смысл жизни и прочее – она была любопытна и с удовольствием поддерживала любую тему.
- Знаешь, когда мы приехали в Москву для работы с англичанами, нас поселили в шикарную гостиницу для академиков.
- Так ты академик?
- Что ты – у нас всего два академика на город, а я даже не кандидат.
- За что же такая честь?
- У нас же режимное предприятие – работа с иностранцами большая редкость.
- Мне папа говорил, что он давал подписку: вообще не встречаться с иностранцами.
- И я давал. Только у них самая лучшая техника, надо же её осваивать, чтобы совсем не отстать от Америки.