— Ты вот что, Юрий Селянин… Послушай теперь мои указания… Давай-ка мы с тобой так поладим: я начинаю отгрузку строевого леса из Красного лога. Ты, как представитель мехколонны, оформляешь акт честь по форме, что это тонкомер и ничто другое и что взят он из Ганиной гари. Столько-то кубометров. И, как полагается, даешь на утверждение товарищу Чумакову. Я по чековым книжкам оплачиваю этот лес, как тонкомер. А в благодарность за вашу любезность за каждый кубометр товарищу Чумакову по два целковых, а тебе за старание по полтиннику.
Сказала и попятилась: вот сейчас этот непробиваемый Юрий Селянин заорет: «Вы что?! Взятку предлагаете?! И кому? Самому товарищу Чумакову?!» Да еще кулаком даст по физиономии вместо поцелуя…
Но Юрий сказал деловито и спокойно, ровно о решенном давно и прочно:
— Товарищу Чумакову — три рубля, мне — рубль.
— Не жирно ли? — азартно, будто с торговцем арбузами на ташкентском базаре рядилась, радостно возразила Лидия Ивановна.
— Дело ваше, — невозмутимо сказал Селянин. — Как говорится, у нас — товар, у вас — купец. Жирно — пользуйтесь этой вот Ганиной гарью. У нас тоже свой риск и свой расчет. И на этот риск товарищ Чумаков меньше чем за трешку не согласен.
Через три дня Селянин отвез Лидию Ивановну в Красный лог, отмерил ей тысячу кубометров строевого леса, деловито пересчитал тысячу рублей для себя и три тысячи для Чумакова. Рассовал их по разным карманам и сказал:
— Федор Иннокентьевич велел сверху прикрыть тонкомером.
Так все и началось…
— И как долго продолжались ваши коммерческие отношения с Чумаковым? — спросил Денис, выслушав исповедь Лидии Ивановны.
— Три года. До перевода отсюда Чумакова. И до убийства Юрия Селянина. Вернее, до того дня, когда Юрий наотрез отказался провести последнюю операцию. Как ни нажимал на него Чумаков, как ни упрашивала я, Юрий ни в какую. Это обошлось мне в десять тысяч моих комиссионных. Я ведь предварительно оплачивала покупки, а после смерти Юрия его преемник отмерил мне один дровяник. В полном соответствии с договором. Я вынуждена была проглотить эту пилюлю: погрузить и отправить тонкомер адресатам, тысячу кубометров. На этом мои полномочия закончились. В колхозах мне было сказано, что такой товар им не нужен. А что я могла сделать? Ведь не было в Таежногорске ни Селянина, ни Чумакова.
— Сколько всего вы закупили леса?
— О, мы вели дело с размахом! — На мгновение в погасших глазах Лидии Ивановны зажглись искорки былого азарта. — Отгрузили за это время четырнадцать тысяч кубометров.
— Спасибо, Лидия Ивановна, вы говорите правду, — думая о том, что жестокой правдой против Чумакова, должно быть, являются все показания этой «деловой женщины», сказал Денис. — Привлеченные капитаном Стуковым эксперты установили, что в числе этих четырнадцати тысяч свыше двенадцати тысяч кубометров деловой древесины. Остальное — действительно тонкомер, или, как называют его специалисты, — дровяник. Материальный ущерб, нанесенный государству вашей преступной группой, составляет свыше ста двадцати тысяч рублей. Согласны вы с этим?
— Об этом спросите Чумакова. Он знает цену каждому кубометру. Я платила по ценам, указанным в счетах.
— Следовательно, Чумаков получил от вас за эти двенадцать тысяч кубометров деловой древесины, — начал Денис, но Круглова перебила его:
— Чумаков получал оптом за всю древесину, независимо — деловая она или какая. Я передала для него Селянину сорок две тысячи рублей.
— Послушай, Лидия, — задвигался на своем стуле Стуков, — а ты не допускаешь, что этот самый Юрий только работал под Чумакова и прикарманивал все эти день?
— Больно уж хочется вам, Василий Николаевич, хоть за уши да вытащить Чумакова из грязи, — с усмешкой сказала Круглова. — Конечно, деньги, они такие, они липнут к рукам. К тому же Юрия спросить уже ни о чем нельзя. Чумаков позаботился об этом. Да только никак я не допускаю, чтобы такой деляга, как Чумаков, без всякого личного интереса так оплошал и допустил такую халатность, что у него под носом возили из Красного лога чуть не корабельные сосны, а он подмахивал акты Селянина о том, что возят дровяной осинник из Ганиной гари. Да и сам не раз наезжал в Красный лог, видел своими глазами. Можете спросить об этом его персонального шофера. — Круглова тяжело вздохнула и добавила: — Хотя, наверное, зря я требовала с ним очную ставку. Обставил он свою безопасность железно. Я ведь ни разу с рук на руки не передала ему ни рубля. И вообще виделась с ним редко. О деньгах разговора не вели никогда. А Юрия, через которого делалось все, нет в живых. И выходит, что я перед таким высоким лицом клеветница и оговорщица.
Казалось бы, еще после допроса свидетеля Яблокова, после встречи в конторе ГШК с Афониным и другими закралась у Дениса робкая, но не дававшая покоя мысль о том, что Федор Иннокентьевич Чумаков, если не прямо, то косвенно имеет касательство и к гибели Юрия Селянина, и к загадочному, на первый взгляд, интересу среднеазиатских колхозов к лесу-тонкомеру. Мысль эта не давала покоя, приходилось сопротивляться ей, отгонять… А после встречи в этом кабинете с самим Чумаковым неловко было даже заподозрить в чем-нибудь такого сильного и гордого своим делом человека. Но сейчас эта женщина напрямую подтверждает самые дерзкие предположения следователя…
— Лидия Ивановна, по вашему трудовому соглашению, колхозы выплачивали вам по десять рублей комиссионных за каждый купленный вами кубометр. За что такая щедрая оплата?
— Ребенку понятно, — усмехнулась Круглова. — Древесина эта в тайге, обделать ее, хоть бы те же ветки обрубить, погрузить на машины, доставить на станцию, погрузить на платформы. А даром делать никто ничего не станет. Ну, и мне вознаграждение за труды. Я ведь тоже не из энтузиазма старалась. Мне тоже полагается зарплата. Мои заказчики сказали: хочешь — всю десятку положи себе в карман и сама на закорках таскай бревна, хочешь — раздай до копейки. Но доставь нам эти кубометры. Распоряжайся комиссионными по своему усмотрению.
— Ну, и как же вы ими распорядились? Документами подтверждено, что вы получили от колхозов сто двадцать тысяч рублей.
— Правильно, больше ста двадцати тысяч, — кивнула Круглова. — А должна была получить сто сорок. Подкузьмил Селянин… А куда ушли? Считайте… Чумакову, как я уже сказала, больше сорока двух тысяч. Селянину — больше двенадцати, Пряхину и Жадовой — больше восьми, тысяч двадцать пять на круг за разделку и за погрузочные работы. Сколько там остается? Около сорока тысяч. Это, значит, мне. Все-таки кооперативная квартира, колечки, сережки, ну и светская жизнь. Словом, ребятишкам на молочишко… — Тяжело вздохнула и призналась: — Только это пустые слова… Нету у меня ребятишек. А деньги как пришли, так и ушли…
— А вам не кажется, что вы позабыли упомянуть Игоря Петровича Постникова, — напомнил Денис. — Ведь немалая часть погрузочных работ осуществлялась с помощью Постникова.
— Этого голубка не припутывайте сюда, — почти умоляюще сказала Круглова. — Чистый голубок он. Не получал он ни копейки. Как-то заикнулась, что, мол, колхозы могут ему сверх оклада выплачивать премиальные, так он прямо рассвирепел: «Не вздумай Федору Иннокентьевичу заикнуться об этом. За такие премии судить будут и тебя и меня». Тогда я к нему с другой стороны… Ко дню рождения браслет к часам презентовала. Потом и не рада была. Игорь мне его чуть в лицо не швырнул и закричал: ты что меня за Альфонса принимаешь?! Чудной он, Игорь этот, как в церкви говорят: невинный отрок. И откуда такие берутся?… Месяц я после этого браслета избегала его, к телефону не подходила. А с вывозкой леса прижало. Но тут Игорь сам пришел. Простила я его за невежество с радостью. Не за деньги старался Постников. Мне стоило только бровью повести — и он бы сам на загорбке бревна эти с просеки на станцию поволок и уложил на платформу.
Василий Николаевич Стуков, все это время задумчиво молчавший, сказал грубовато:
— Ты вот что, Лидия, ты уж извини на резком слове. Да только объясни начистоту: ты вот здесь свою любовь с первого взгляда к Юрию Селянину расписывала. Так, может, эта любовь такая же, как твоя любовь к Постникову? Чтобы, значит, тебе бровью повести, а он за тебя и в огонь, и в воду? Может, все для того, чтобы сберечь лишний рублик на кубометре?
Разом побагровевшая Круглова с усилием заглотнула слезы, но сказала твердо:
— Конечно, я виновата. Да только оскорблять меня не положено. И вы это знаете. Но раз уж вы, дядя Вася, запустили такой вопрос, я отвечу, как земляку… Верно, мужиков в моей жизни было много. И молодых, и постарше. А вот Селянин Юрий, хоть и не был моим, один он такой в моем сердце. И поведи он бровью, только намекни мне: мол, брось, Лидия, свое поганое ремесло, уедем с тобой на край света… Я бы с ним прямо от Надьки Жадовой, еще при первой встрече, хоть в тундру, хоть в пустыню, и от денег отказалась бы бешеных…
Она посидела, подперев руками лицо, потом сказала Денису:
— Могла бы я потянуть резину, поломаться, покуда бы вы искали доказательства. Нашли бы, конечно, я понимаю. Но я сама все рассказала. А почему сама, спросите?… Есть у меня три причины: страх сжирал меня за коммерцию, и даже в жарком Ташкенте колотил озноб. Понимала, что не миновать расплаты. Знала и другое: не остановится Чумаков. Вкусил сладкой жизни. Она ведь как паутина… Со мной обошлось, с другими наколется. Значит, размотается клубок, и меня тоже к ответу!.. Вторая причина — смерть Юрия простить себе не могу. А третья — главная: не могу, чтоб Чумаков процветал на чужих костях. До меня ведь в Ташкент слух дошел, будто совсем уже решено забрать его на работу в Москву. Значит, будет он и в больших чинах, и при больших деньгах, и не захлебнется Юркиной кровью. А это, граждане следователи, не по-человечески. Земля остановится, если случится так…
— И все-таки, Лидия Ивановна, — почти сочувственно начал Денис, — что же стало, по-вашему, решающим мотивом для Чумакова в расправе над Селяниным? Его хозяйственное преступление, допустим, мне понятно: решил стать подпольным миллионером, втянулся в аферы, обуяла жадность, не мог остановиться… Но убить человека — это уже совсем иная психология, крайняя мера жестокости, тем более убить человека, которого он любил…
— Любил! — засмеялась Круглова. — Покуда Селянин прикрывал его своей спиной да мошну ему набивал моими трешками. Чумаков, как рассказывал Селянин, так планировал: его переведут в трест, Селянин останется здесь, а трешки эти с каждого кубометра, хоть и пореже, но потекут к нему. Ну, а если какой прокол, в ответе за все Селянин. А Юрий, на свою беду, в последние месяцы взбунтовался. Может, страх его настиг, может, совесть. Только Чумакову он отказал наотрез провести последнюю со мной операцию, да еще пригрозил Чумакову и мне, что заложит всю кодлу. Я поверила: заложит. И впору было самой бежать отсюда… А Чумакову ведь некуда бежать. Боялся он тогда Селянина. От одного слова Юрия могла рухнуть вся судьба Чумакова. Вот и решился Чумаков. — Круглова, как бы ища согласия и поддержки, обвела вопрошающим взглядом Стукова и Дениса и заключила печально: — Вполне я сознаю, кто Чумаков и кто я. И понимаю, что цена моим словам грошовая. Станете вы их еще проверять да примерять, но Чумаков вместе со мной сядет на скамью подсудимых… Так вот, чтобы получилось это скорее, хочу я вам назвать одно местечко. Поскольку Юрий Селянин был для Чумакова не только золотой жилой, но и золотой рыбкой на посылках, доверял Чумаков ему и свои амурные дела. Ему одному. В дачном поселке под городом, на улице Лесной, номер дачи не знаю, есть такой терем-теремок, как пасхальное яичко. Подъезжала я к нему вместе с Юрием. Он поклажу доставлял от Чумакова. Я дожидалась его в машине. Юрий потом шепнул мне, что хозяйкой в тереме Тамара Владимировна. А фамилию не назвал. И намекнул, что Чумакову эта хозяйка ближе родной жены. А еще Юрий говорил, что покуда к Чумакову не потекли мои трешки, терема этого у Чумакова не было. Жил с женой в обычной квартире, как все прочие труженики… Туда Юрий, хотя и реже, но тоже возил поклажи.
Когда конвойный вывел из кабинета Круглову, Денис энергично растер свою раскалывавшуюся от боли голову и сказал устало:
— Вот вам, Василий Николаевич, его превосходительство статский генерал Чумаков.
Стуков ответил почти умоляюще:
— Погодите, Денис Евгеньевич. Свыкнуться мне надобно со всем этим. Но и не верить Лидии не могу. Смысла не вижу для нее в обмане. И какою бы тяжелой ни была ее вина, я помню, что эта самая Лидка Круглова — моего однополчанина дочка. А стало быть, солдатская совесть велит мне тщательно вникнуть во все, о чем она толковала здесь, и, если это правда, то костьми лечь, но снять с этого статского генерала его погоны!..
Денис представлял Постникова самоуверенным, склонным порисоваться человеком.
Однако сейчас перед Денисом сидел гражданин с осунувшимся, усталым лицом… И Денис подумал: «Общение со следствием ни для кого не проходит бесследно».
Стараясь ободрить Постникова, видно, не верившего в поворот к лучшему в своей судьбе, Денис сказал сочувственно:
— Устали, Игорь Петрович, изнервничались?
— Ясно понял: самое страшное — жить в подвешенном состоянии, не зная, в чем виновен и чем обернется завтрашний день. Да еще тоска по жене, по дочке. Всего какой-то час лету, но ваш коллега лишил меня права на этот час…
— Капитан Стуков сделал, Игорь Петрович, все для того, чтобы не просто вернуть вам право на встречу с вашей семьей, но и вернуть вам право на свободу, на доброе имя и добрую репутацию. — Денис вынул из папки расчеты Стукова и, как несколько дней назад Чумакову, протянул их Постникову. — Вот математически точное свидетельство вашей невиновности в наезде на Селянина.
На порозовевшем лице Постникова проступили смятение и радость. Когда он взял листок, пальцы его дрогнули.
— А, это те спасительные для меня шесть с половиной минут, о которых рассказывал мне Федор Иннокентьевич. — И не удержался, кольнул: — Так сказать, научный подвиг капитана милиции Стукова.
— Вы напрасно иронизируете. Это не научный подвиг, а проявление следовательской честности, высокого профессионализма, я бы сказал, следовательской удачливости. Без этих расчетов ваша судьба и судьба всего дела о гибели Селянина могли завершиться иначе.
— Может быть, капитан Стуков и честен, и профессионален, только мне от этого не легче. Какими профессиональными мотивами руководствуется он, когда эти расчеты не доводит до моего сведения и я продолжаю пребывать в незавидном положении подозреваемого без права выехать к месту жительства.
«Следовательно, словоохотливый Чумаков посвятил Постникова лишь в часть нашего разговора. О расследовании лесных дел умолчал». Отметив про себя, что обстоятельство это, правда, опять косвенно, свидетельствует против Чумакова, Денис сказал: