Постепенно комната стала наполняться новыми людьми. Все это были вооруженные ополченцы, которые, видимо, только что вернулись из похода. Были среди них и две-три женщины, отличавшиеся от мужчин-ополченцев лишь более замкнутым и гордым видом.
Оператору было разрешено снимать, но присутствующие не обращали особого внимания ни на него, ни на телекамеру. Только когда вокруг захлопали в ладоши и в образовавшийся круг стали выходить, сменяя один другого, ополченцы и женщины, оператора просили непременно заснять, как с достоинством и лихими ухватками пляшет вольнолюбивый народ.
Энергично выбрасывая в стороны крепко сжатые кулаки, плясуны осанисто и неторопливо вступали в круг и начинали отбивать ногами особую кавказскую чечетку, состоявшую из залихватских коленец и добросовестных притопываний. Особенно отличился один рыжеватый бородач с очень худым, почти иноческим лицом. Он плясал с такой удалой оттяжкой и в то же время с такой серьезной невозмутимостью, что Маша не выдержала и, поднявшись со скамейки, пошла восточной павой ему навстречу. Ее выход был встречен бурным восторгом и гортанными выкриками. Ладони людей что есть мочи отбивали такт.
Общее веселье продолжалось до поздней ночи и закончилось, словно по команде. Ополченцы стали расходиться или устраиваться на ночлег прямо на том месте, где они только что плясали.
Умар поманил Машу пальцем и вывел на крыльцо.
- Мой брат Абу готов с вами побеседовать, - сказал он и показал на человека, который неторопливо прогуливался под деревьями, освещенными лунным светом.
- Но ведь ночью мы не сможем снимать, - сказала Маша.
- Это ничего. Того, что вы сняли, вполне достаточно.
Спорить не имело никакого смысла. Маша пожала плечами и направилась к человеку, прогуливавшемуся под деревьями. Подойдя ближе, она увидела, что это тот самый жилистый бородач-плясун, с которым они недавно так дружно отплясывали.
- Так значит, вы - Абу, - улыбнулась она.
- Вы хотели со мной поговорить, - сказал он и пошуршал пальцами в своей жесткой бороде.
- Жаль, что здесь слишком темно для съемки, Абу. Вы очень фотогеничны и очень бы понравились телезрительницам. Впрочем, оператор снимал вас пляшущим. Это, пожалуй, даже ещё лучше.
- Ну да, - усмехнулся он, - это лучше. Пусть все думают, что Абу только пляшет.
Он достал из нагрудного кармана камуфляжной куртки пачку "Мальборо", откинул большим пальцем крышку и предложил Маше закурить. Та покачала головой.
- Я не курю.
Он подпалил сигарету дорогой никелированной зажигалкой и глубоко затянулся.
- Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, - сказала Маша.
Он снова усмехнулся.
- Очень хороню. Абу пляшет, и Абу отвечает на вопросы.
- Еще Абу умеет сбивать вертолеты и сжигать бэтээры, - в тон ему добавила Маша.
- Не боги горшки обжигают. У вас бы тоже получилось.
- Нет. Я бы не смогла убивать.
- Смогла бы, смогла бы! - закивал он. - Конечно, не сразу. Сначала у вас убивают отца, потом мать, потом брата, потом сестру... Потом вам самим захочется убивать.
- Вами движет только месть?
- Разве я мщу? - удивился он. - Если бы я мстил, я бы поехал в Россию. Например, в Москву... Но я сражаюсь здесь, на своей земле. Я считаю, что зря прожил день, если не уничтожил хотя бы одного оккупанта. Я сражаюсь за свободу.
- А кем вы были до войны?
- Я был учителем географии.
- И вам пришлось бросить свою благородную профессию и взять в руки оружие. Дети остались без учителя.
- Ничего подобного, - спокойно возразил он. - Я продолжаю учить детей.
- Неужели? - изумилась Маша. - Вы воюете за свободу, а потом, отложив автомат, учите детишек географии, объясняете им, где Африка, а где Австралия?
- Нам сейчас не до Африки с Австралией, - сказал он. - В настоящее время я должен научить их, как обращаться с оружием и взрывчаткой. Дети это прирожденные стрелки и минеры. Они хотят вырасти свободными. Если они вырастут свободными, то уж как-нибудь отыщут на карте нашу маленькую гордую Чечню.
- Вы, учитель, учите детей убивать, - сказала Маша. - Посылаете их на смерть...
- Мне никуда не надо никого посылать. Смерть и так вокруг нас.
- Но вы толкаете их прямо в огонь... Неужели поднимается рука?
- Ради свободы мы готовы пожертвовать своими жизнями.
- И жизнями ваших детей.
- Совершенно верно.
- Неужели нет другого выхода?
- Нас убивают, и мы же виноваты? - нахмурился он.
- Я вас не обвиняю, Абу. Я просто удивляюсь тому, что вы, учитель...
Он взглянул на неё с такой яростью, что она прикусила язык.
- Мы будем воевать столько, сколько потребуется! - заявил Абу, давая понять, что беседа окончена.
Но он показался ей красивым - этот чеченец. Она смотрела ему прямо в глаза, и у неё в голове вдруг зазвучало пушкинское:
Блаженны падшие в сраженье:
Теперь они вошли в эдем
И потонули в наслажденье,
Не отравляемом ничем...
Недурственный эпиграф для репортажа.
* * *