— О, вот это я-таки ценю… Ты, значит, галантерейный крикун… Очень хорошо… Ну, погоди немного…
Он встает, расправляет плечи и, зевнув, кричит:
— Этль, выйди в магазин.
За стеной раздаются скрип кровати, сопение, оханье, а потом, согнувшись, входит через маленькую дверь женщина богатырских размеров. На ней все преувеличено и кругло. Лицо, плечи, груди и живот туго набиты мясом и жиром.
— Ты уже соскучился? — спрашивает она по-еврейски и оголенными до локтей руками закрепляет на затылке рассыпавшиеся волосы, а толстые губы растягивает в улыбку.
— Мне не давал скучать вот этот… путешественник, — отвечает хозяин, указывая на меня.
Великанша наклоняется, щурит заплывшие глаза и внимательно разглядывает меня.
— Хочу нанять его зазывальщиком и помощником Соньки…
— Вот этого?! Так он же немногим больше блохи…
— Но зато он говорит по-русски, как настоящий москвич, и умеет делать все, «что прикажете»…
Последнюю фразу он произносит по-русски, повторяя мои слова.
Хозяйка подходит ко мне, подбоченивается и обдает меня теплым тяжелым дыханием.
— Ну, а полы мести умеешь? — обращается она ко мне.
— Ну, а самовары ставить?
— Ну, где твоя мама?
— Я сирота.
Хозяева переглядываются, отходят к прилавку и осыпают друг друга быстрым и мелким шепотком.
Из долетающих ко мне обрывков этого торопливого разговора я начинаю понимать, что им нужен мальчик и что они меня оставляют.
— Hy уж если ты такой умный, что умеешь делать, «что прикажете», так идем — я тебе дам командира…
Все это хозяйка произносит ласково и шутливо, а я, привыкший ко всяким неожиданностям, осторожно и с оглядкой следую за нею.
Через дверь, прорезанную в задней стене магазина, мы входим в полутемную комнату, заставленную шкафами, комодами и широкой неубранной кроватью.
Из этой комнаты входим в следующую. По обстановке догадываюсь, что мы проходим столовую. Oтсюда по деревянной скрипучей лестнице спускаемся в кухню.
Следую за хозяйкой, понур я голову. Из-за ее широкой спины мне ничего не видно.
— Соня, вот тебе помощник…
Хозяйка отодвигается, чтобы показать меня, и я вижу между чисто прибранной кроватью и огромной русской печью сидящую на табуретке в одной рубахе молодую девушку-смуглянку, натягивающую на ногу тонкий длинный чулок цвета крем.
Соня на секунду приподнимает голову, отягченную пышной черной косой необычайной длины, обдает меня темным взглядом черных глаз и, усмехнувшись, говорит:
— Я просила взрослого мальчика, а не грудного младенца… Я — не кормилица…
Острое чувство стыда обжигает лицо мое. За меня заступается хозяйка.
— Пожалуйста, оставь свои капризы… Ему уже двенадцать лет, а что он мал ростом — это ничего не значит… Расскажи ему, что надо делать, и сама скорее одевайся. Тень уже на нашей стороне, жара спадает, и скоро появятся покупатели… Ну, а ты, — обращается ко мне толстуха, — будь внимательным и делай все, что она тебе прикажет.
Мать уходит. Соня принимается за второй чулок. Слежу за каждым ее движением и боюсь, что она меня прогонит. Покончив с чулками, девушка оправляет подол рубахи, ноги всовывает в маленькие ночные туфли и встает высокая, гибкая…
— Тетя Соня, возьмите меня. Я все буду делать, что захотите, обращаюсь я к ней, а сам от робости и волнения даже потеть начинаю.
Соня обнимает меня добрым взглядом миндалевидных глаз и вдруг разражается звонким смехом.
— «Тетя Соня»… Я уже тетя…
Мне нравится ее веселый, заразительный смех. Особенно милы две ямочки на щеках. В одной из них во время смеха или улыбки проваливается черная точка — родинка.
— Я старше тебя на пять лет и уже тетя, — говорит она, смеясь, и подходит ко мне почти вплотную. — Ах, ты, черненький такой!.. Тебя не обронили по дороге цыгане?..
— Нет, тетя Соня, я приехал из Киева.
Девушка снова заливается, и я доволен, что мне удалось притворной наивностью развеселить ее.
— Подойди-ка к окну… Надо хорошенько разглядеть моего помощника… Э, да ты крепенький… Плечи широкие, руки толстенькие… Настоящий мужчина. А это что? Ай, срам какой!.. Такие чудесные кудри и осыпаны гнидами… Ты, должно быть, сирота? Я так и знала… Сейчас вымою тебе голову и вычешу всю эту гадость…
Минута — и мы приступаем к делу.
— Раздевайся… Ну!.. Кому говорят?..
Я ошеломлен, сконфужен, растерян, но в то же время ласковый голос красивой девушки и непритворное участие убеждают меня в том, что она ко мне относится без насмешки, и это сознание успокаивает меня. Но раздеться я все-таки не решаюсь.
А Соня от слов переходит к делу, я исподлобья наблюдаю за нею. Работает она быстро, умело, и все ее движения мягки, пластичны, а походка легкая, живая, танцующая. Большие черные глаза с голубой эмалью белков освещают тонкие и правильные линии лица, украшенного темными дугами бровей, продолговатым с горбинкой носом и сверкающим оскалом безызъянных зубов. Запоминаю каждый жест, малейший поворот головы этой жизнерадостной девушки.
В большой медный таз наливает она горячую воду, достает мыло и поминутно забрасывает на спину толстую иссиня-черную косу, сползающую на пол.
— Что же ты стоишь?.. Сказано — раздевайся… Скажите пожалуйста, еще стыдиться вздумал… Я старше тебя и не стыжусь… Ну, живо!.. Скидывай рубашонку и штанишки!., да, да… Ну, скорей — вода стынет… Вот так, молодец…
Склоняюсь над тазом, и начинается мытье. Соня старается вовсю: скребет голову ногтями, мыла не жалеет, и в глаза попадает горечь.
— Вот теперь ты станешь чистеньким мальчиком и всем будешь нравиться, приговаривает она.
Прислушиваюсь к ее голосу, и мне вспоминается то далекое время, когда надо мною ворковала моя покойная мама.
После мытья Соня приступает к уничтожению вшей.
Делает она это с помощью частого гребешка и причиняет мне такую боль, что я зубами скрежещу, но молчу, не издаю ни одного крика, ни одного стона.