- Выпускают, конечно. Фигура национальная. Известен всей Франции, да и за ее границами. Такого отпустят - во избежание неприятностей. Мелкую сошку могут оставить, срок ей влепить, а чтоб страдальца из Дорио делать, популярности ему набавлять? Пресса ведь сразу шуметь начинает... Ну что? Как тебе у нас? Сложно поначалу? Трудно разобраться?
- Не очень. Не знаю только, что я на вашем месте делать буду.
- Ты уже к моему месту примеряешься? - удивился он.
- Вы ж сами сказали.
- Сказал, но не всему же верить, Рене. Запомни это для начала. А еще точнее, ничего не бери на веру. Мы лично верим только Марксу и Ленину потому, что не были знакомы с ними. А если б были, то еще вопрос - может быть, тоже остерегались. Верить надо не людям, Рене, а идеям: эти не подведут. Тем более что их всегда на свой лад перекроить можно.
- Я Дорио жду? - спросила она, покоробленная его цинизмом, к которому не успела еще привыкнуть.- Чего он хочет?
- Посмотреть на тебя,- и глянул многозначительно.- Нам, Рене, нужны настоящие люди, а они на дороге не валяются, их искать надо. У него нюх на таких, он тебя учуял на расстоянии. А когда узнает, что ты в лицее учишься, вообще не отстанет. Любит умных и ученых: питает слабость к образованию. Сам-то он только курсы Коминтерна в Москве кончил - зато учился, говорят, блестяще. Его там на руках носили. Зиновьев про него сказал: наконец-то во Франции настоящий большевик появился. Знаешь, кто такой Зиновьев?
- Нет.
- А Мануильский? Товарищ Ману, как Фишю сказал?
- Тоже нет.
- Ну и не надо тебе пока. А то в лицее проболтаешься. Узнаешь, когда сюда придешь...
Дорио оказался крупным массивным человеком с большим лобастым лицом и недоверчивыми крупными глазами: на первый взгляд неповоротливый, но исполненный внутренней силы, словно собранный в скрытую пружину. От него исходило некое излучение, вербующее ему новых сторонников и почитателей своего рода чувственный магнетизм, привораживающий к себе женские сердца и мужские взгляды. Он умел в два счета завести толпу на митингах, увлечь ее с собой на пикеты и заграждения и действительно был любим рабочими больше всего за то, что первый и без оглядки ввязывался в бой с полицией и вел себя при этом как уличный бретер или мушкетер эпохи Людовиков. По тому как он прошел и сел к столу, было видно, что и в эту минуту он невольно и по привычке взвешивает каждый шаг и вкладывает в него свой природный дар и приобретенное актерское искусство, чтобы опутать очередную жертву, заполучить ее в свои сети.
- Это та девочка,- спросил он и взыскующе уставился на Рене,- что весь Париж плакатами обклеила?
- Она,- сказал Фоше.- Не весь Париж, но она. И еще трое ребят с нею... Фонтень приходил.
- Жаловаться? Это потом. Сначала это: это важнее,- и показал на Рене, от которой не отрывал пытливого взгляда, будто стремился влезть в ее душу.-И все четверо из юношеской ячейки? Говори, не смущайся.
Рене и не думала стесняться.
- Не совсем так. Сначала обклеили, потом в ячейку вступили.
- Сначала сделали революцию, потом вступили в партию? - Дорио повеселел.- Это по-нашему. А кто они такие? Ребята твои.
- Леон - художник, без работы сидит. А Батист с Люком уличные ребята. Гавроши.
- А ты чем занимаешься?
- Учусь в лицее Расина.
- В лицее Расина? А дружишь с ними?
- Нет. Только для этого познакомилась. Другие не хотели.
- Еще бы! Кто этим заниматься будет? Для других каштаны из огня таскать. А кто познакомил тебя с ними?
- Жак.
- А это кто?
- Был хороший парень. Теперь вор с нашей улицы.
- Вор с нашей улицы. Замечательно.- Дорио получал видимое удовольствие от разговора.- Видишь? А ты мне про Фонтеня. Что такое Фонтень? Вчерашний день, и ничего больше. Ну хорошо, с теми ты только для "акции-реакции" познакомилась. А с Жаком-то у тебя другие отношения. Любовник, небось?
- Да нет! - Рене посмеялась над его предположением.- Нравилась ему чуть-чуть. Ему многие нравятся.
- Но не обошлось без этого. А оно никогда не обходится.
Рене свернула разговор, не дала ему оседлать любимого конька:
- Нельзя ему помочь? Он сидит сейчас.
- Где?
- Не знаю точно. Можно узнать.
- Но в тюряге?..- Рене подтвердила это молчанием.- Можно попробовать.-Дорио помедлил для виду.- Но вряд ли он эту помощь примет. Могут неправильно понять: через полицию же пойдет. Лучше деньги дать. Они каждому понятны. Сколько у тебя? - спросил он Фоше.
- Немного. Франков тридцать.
- Вот и дай их. А она отнесет куда надо.
- Жозефине,- сказала Рене.
- Видишь. Не такое уж это шапошное знакомство: какая-то Жозефина еще объявилась...- И поскольку Рене молчала, спросил: - Ты-то сама чем заниматься хочешь?
- Не знаю. Учусь пока.
- А зачем в политику полезла?
- Для разнообразия... И не люблю несправедливостей. Это ж несправедливо - рабочих шпионами изображать.
- Да уж конечно. Какие шпионы могут быть? Да еще с кинжалами в зубах. Кто теперь через границы с ножами в зубах переползает? Клевета, и ничего больше... Пойдешь к нам?
- Кем?
- Кем придется. На кого выучишься. Ты, главное, учебы не бросай: нам умные и культурные люди нужны. Смотри только, чтоб тебя из лицея твоего не вытурили. За твои художества. Надо как-то маскироваться.
- Она в ячейке под другой фамилией выступает,- сказал Фоше.- По фамилии отчима.
- Видал? Да она прирожденная нелегалка. Ладно, Рене. Ступай и жди от нас сигнала. Можешь считать, ты у нас на крючке - мы от тебя не отстанем. Если захочешь, конечно,- оговорился он.- Насильно мы никого к себе не тащим...
- И что этот Фонтень? - спросил он, когда Рене вышла и с лица его сошла маска добродушного гостеприимного хозяина и очертилась неуютная и пренебрежительная складка.- Как гиря на ногах - Фонтень этот.
- Любэ на него наехал. Глаз ему подбил.