- Это подумать надо. Своих, конечно, поддержать надо, но очень уж не люблю я штанами улицу подметать. Это молодых дело. Ты пойдешь, Жак?
- А почему нет? Для меня улица как дом родной. Я ж тебе говорю, наняться туда хочу. Чтоб днем и ночью на ней оставаться.
- У тебя дома нет?
- Какой это дом?! Название одно. Комнатушка с кроватью скрипучей - не пригласишь никого: пусть девушка извинит меня, конечно... Начинать надо, если митинг, а то в обеденный перерыв вкатимся. На улицу-то я выйду, а говорильню эту за счет обеда слушать не буду...
Митинг вели с большого помоста. Изначально сооружение предназначалось для работы: на него ставили ремонтируемый вагон, чтоб подобраться к нему снизу. Теперь верх застлали досками и поставили на них стол президиума. Поскольку подмостки не в первый раз использовались в этих целях, имелась и грубо сколоченная трибуна, и лесенка, по которой гости поднимались наверх. Рабочие стояли внизу. На их лицах было то общее для всех выражение солидарности, которое невольно появляется на всех бунтовских сходках. Среди этой более или менее одинаковой толпы выделялся один с лицом недоверчивым и несообщительным: он оказался главным мастером завода и был послан администрацией для надзора за митингом и последующего отчета хозяину. Дорио говорил мощно и зажигательно: накатывался, как прибой, высокими крутыми волнами, на мягкий, уступающий его напору песчаный берег аудитории.
- Они хотят слишком многого! Чтоб мы работали задарма, глазели, как они воруют, набивают себе карманы, помалкивали и терпели еще, когда они сажают наших товарищей - только за то, что те в открытую говорят им, что они воры и жулики! Нам не нужны колонии! От них нам никакого проку! Это им они нужны: чтобы и там запустить руку в чужой карман, послать сюда несчастных, живущих там, обворовать их и заодно нас с вами: заставить их работать за полцены и сбить наши заработки! Сколько можно молчать?! Чем больше мы молчим и бездействуем, тем больше они наглеют! И поэтому - все на уличную демонстрацию! В этот раз мы будем манифестировать не здесь, а пойдем в Париж, в их логово - этого они больше всего не любят и боятся. Потому что они не так сильны, какими кажутся и хотят показать себя, и боятся силы. Они рассчитывают на армию, но она не так глупа и будет сражаться за них лишь до поры до времени! Вот где завязка сегодняшнего конфликта! Борьба за армию вот причина и мера их ненависти к нам и их бессильной злобы! В воскресенье мы соберемся у мэрии и пойдем на Париж. Предупреждаю, это может быть опасно: те, кто боится драки и полиции, пусть остается дома, а идут пусть самые смелые и отчаянные!..
При упоминании о воскресенье представитель администрации расслабился, до того он слушал с заметным напряжением: демонстрация не будет сопровождаться забастовкой - для него это было главное.
- Давай! - Дорио, еще не остыв от всплеска собственных чувств, подтолкнул Рене, словно собственной речи ему было мало и он хотел продолжить ее устами девушки. Но Рене не была готова к выступлению.
- Что говорить? - невпопад спросила она.
- Да то же самое. Хоть каждое слово повторяй. Главное, дери глотку. Выступает секретарь комсомола девятого района Рене Салью. Прошу ее поприветствовать! - громко объявил он, и собрание дружно захлопало.
Рене пребывала в замешательстве и не знала, что с чего начать. Она не умела бездумно повторять вслед за другими, могла излагать только свои мысли, ею выстраданные или внезапно ее осенившие. Вместо того, чтобы следовать Дорио, она напряглась в поисках собственного поворота темы. Находка была не из лучших: она заставила себя сочинять и импровизировать, а это редко когда оказывается успешным, особенно на людях. Она вспомнила, что ей только что говорили рабочие, и решила построить речь на свежих впечатлениях. Она все же связала свое выступление с предыдущим:
- Товарищ Дорио говорил, что рабочие работают задарма. Я хочу остановиться на этом. Десять франков в день - таков заработок на этом заводе, подметальщику на улице платят столько же. А чтоб набить себе руку, освоить навыки, нужны пять лет, не меньше. Да еще постоянная опасность травм! Теми трубами, которыми вы ворочаете, ничего не стоит нанести соседу травму. Вы недавно имели такую, кстати говоря...
Речь оказалась направленной против хозяина завода - митинг как бы свернул с одной тропы на другую, более опасную. Человек из администрации посмотрел на Рене с недоумением. Но она не оглядывалась на него - ей важен был отклик рабочих, а он заставлял себя ждать - его, можно сказать, вовсе не было. Во-первых, не все получали здесь десять франков, во-вторых, мало приятного выворачивать на людях грязное белье и жаловаться посторонним на хозяина, да еще в присутствии девушки. Рабочие думали о своем и глядели мимо, но упрямая Рене не сворачивала с выбранного пути и не останавливалась:
- А потом, после работы, мы идем в крохотное жилье, за которое платим втридорога и которое не соответствует этой плате. Без удобств и со скрипучей кроватью!..
Про кровать можно было не говорить. Внизу оживились и повеселели:
- Это Жак, что ль? Он всем на свою кровать жалуется!
- А что я виноват, что она вправду такая!
- Теперь все знать будут. Ну, Жак, попал в историю!..- И рабочие засмеялись и поглядели на Рене с дружелюбной насмешкой и лукавым сочувствием.
Дорио раздосадованно хмыкнул, Рене сбилась с толку, потерялась и кое-как закончила выступление:
- Словом, все на воскресную демонстрацию! Скрипучая она или не скрипучая!
Внизу снова засмеялись - уже без прежней иронии, почти уважительно.
- Теперь точно уж пойдем! Под такими лозунгами!..- И представитель администрации расслабился и размяк: его подопечные не поддержали нападок на хозяина...
Позже в компании Фоше Дорио выговаривал Рене за ненужную самостоятельность:
- Тебе сказано было - веди по трафарету, по тому, что уже сказано! Это же театр, тут все роли расписаны: шагнешь в сторону и не будешь знать, как выбраться. Чуть все впечатление не смазала - не знаю, чем бы все кончилось, если б сама не дала задний ход, не обернула все в насмешку. Над собой же! Что за черт дернул тебя самовольничать? Митинг был про воскресную демонстрацию и про колонии, а не про зарплату и условия жизни рабочих. С этим они сами разберутся. Или обсудят отдельно - уже в другом ключе и с другим азартом. Зачем было одно с другим смешивать?..
Рене принимала справедливость его слов, но ничего не могла с собой сделать. Она была готова отдать все на алтарь партии и отечества - только не себя самое: не свою личность и привычки.
- Я это все понимаю, но не могу с собой справиться. Заставить себя.
- Что ты не можешь себя заставить?
- Повторять, как попугай, за другими.
Фоше засмеялся, а Дорио уставился на нее.
- Да?! А что ты тогда делаешь в рабочем движении? Тут все только этим и занимаются... Она в деле хороша, а не на словах,- сказал он Фоше.- Дела у нее лихие - дай бог всякому: что с плакатами, что с этим полоумным философом. Находит на нее, что ли?
- Я с самого начала сказал, что ей нелегалкой надо быть,- сказал Фоше.
- Нелегалка - это угодить в пасть русским. А я этого и врагу не посоветую. Если у нас будет что-нибудь со временем - тогда другое дело.
Всего этого Рене не поняла и глянула вопросительно.
- Не понимаешь? Пойми для начала, что мы все твердим свои уроки под подсказку. Так оно проще и надежнее.
- А что за нелегальная работа? - Единомыслие, видимо, не устраивало ее.
- Много будешь знать, скоро состаришься... Расскажу как-нибудь, в других обстоятельствах. В ресторане каком-нибудь. Не хочешь?..- Фоше засмеялся и отсел подальше, чтоб не присутствовать при назначении свидания, но слушал со стороны, чем оно кончится.
С его помощью Рене поняла, о чем идет речь. Она глянула мельком на крупное, массивное, лобастое лицо Дорио, ставшее вдруг чувственным и напряженно застывшее в ожидании ответа, и отказалась от более близкого знакомства с ним - даже на таких заманчивых условиях:
- Нет, наверно. Про нелегальную работу послушать, конечно, интересно, но не на таких началах.
Фоше снова засмеялся, а Дорио отступился от нее и выглядел при этом не слишком разочарованным. Это был пробный шар с его стороны. Он и прежде испытывал сомнения на ее счет, теперь же окончательно в них утвердился: Рене была слишком для него независима и самостоятельна.
- И правильно. Нечего в омут бросаться. Ни со мной, ни с русскими... Вернешься в свой район?
- Вернусь.
- Что там интересного?
- Занимаемся философией. Кружок организовали.
- Это важно очень,- иронически признал Дорио.- И много желающих?
- Пока четверо. Но все хорошие ребята.
- Да уж наверно. Учатся бесплатно и к плохим приятелям не ходят. Матушки должны быть в восторге,- и отпустил ее восвояси...
На следующий день Рене вызвали с урока к директрисе - она должна была объяснить причину новой неявки на уроки. Она подала врачебное свидетельство. Директриса, дама из высшего общества, потомственная аристократка, мирилась со многим, ко всему относилась если не снисходительно, то невозмутимо и прощала, с высоты своего положения, разные грехи, но в этот раз решила проучить зарвавшуюся казенную ученицу: она терпеть не могла липовых документов. Впрочем, против бумаги и она не могла ничего сделать. Она скользнула взглядом по представленной справке, распознала в ней ложь, нетерпеливо ерзнула на стуле, поднялась.
- Уже выздоровела?..- И пообещала: - Я ведь проверю.
- Там все в порядке,- посочувствовала ей Рене, предупреждая ненужные хлопоты.