- Но не добавляет же?
- Это тебе только кажется. Так называемый объективизм - тоже политика! Вот мы какие - выше всего этого! И вы, читатели, будьте такими: стойте над схваткой. А в это время ваши господа будут делить и грабить народное достояние.- Он оборотился к Рене, севшей рядом, за поддержкой, но не воспользовался ею.- Факты тоже по-разному писать можно.
- Фу! - сказал Ориоль.- Ты говоришь, как пишешь.
- Этим и живем. Переходишь на личности? А что ты еще можешь? Против правды?..- Ориоль мог многое (судя по его виду), но воздержался от пререканий и поднял, вместо этого, глаза на Марсель, стоявшую возле них с подносом,- в ожидании окончания спора. Рене показалось, что молодые люди воюют не столько из-за отвлеченных принципов, сколько из-за ясных глаз хозяйки.
- Марсель вот чаем меня угощает. Наравне с товарищем по партии. Вы тоже стоите над схваткой? - заигрывая, спросил Ориоль: он любил женщин и всегда присоединялся к их непредвзятому мнению. Марсель хоть и была строга и взыскательна, как ее отец-учитель, но мужское внимание любила:
- Мы просто поим чаем всех, кто к нам приходит. Как всякая газета,-лукаво улыбнулась она. Серж поморщился, а Огюст оценил дипломатичную осторожность ответа и зааплодировал ей. Марсель поблагодарила его взглядом и оборотилась к Рене. У Марсель все шло своим чередом, она ничего не упускала из виду.
- Давайте я вам лучше Рене представлю. Она секретарь Коммунистической молодежи девятого округа и, между прочим, причастна к инциденту на колониальной выставке.
- Вот это интересно! - Ориоль, забыв флирт, повернулся к героине вечера.- Где ж вы раньше-то были? Это был бы материал на всю полосу.
- Да потому и не была,- сказала Марсель,- что на всю полосу... Она и сейчас ничего не скажет.- Общие взгляды обратились на Рене, а та подтвердила это, сказав:
- Ничего особенного. Самое трудное было нарисовать серп и молот.
Все засмеялись: решили, что она шутит. Рене же говорила правду: на рабоче-крестьянскую эмблему ушли две ночи работы.
- Но как вы их все-таки раскидали? - Ориоль кроме того, что был повесой, был еще и журналист до мозга костей - чтобы не сказать глубже.- Там тысячу листовок насчитали.
- Девятьсот восемьдесят.
- Простите за неточность. Их ведь разбросать нужно? По всему залу?
- Через дырку,- сказала Рене.- А детали ни к чему.
- Из дырки статьи не слепишь.
- Это ваши проблемы,- сказала она.- А у меня свои.- И Серж согласно и с размаху мотнул головой: знай, мол, наших.
- Не хочешь, чтоб твое имя попало в газеты? - Огюст перешел на "ты".
- Меньше всего на свете.
- Да. С такими нам всего труднее. С теми, кто боится гласности.- Ориоль оценивающе поглядел на нее и вернулся к Марсель.- Серьезная у вас подруга.
- А вы думали, тут одни ветреные кокетки?
- Не кокетки, но все-таки...
- Никаких но! - прервала его Марсель.- Мы такие же бойцы, как и вы, и ни в чем вам не уступаем. Пофлиртовать, конечно, любим, но это только для виду!- Ориоль поглядел на нее с шутливым недоумением.- Что-то художника нашего нет. Заговорился с отцом. Он ученик Матисса,- поведала она всем и Рене в особенности.- Мы летом часто с ними встречаемся: у тети дом в Антибах, а там по побережью в каждом углу по импрессионисту. Матисса мы с тобой в следующий раз пойдем смотреть,- пообещала она, возобновляя над Рене шефство.- Он свои полотна продавал за бутылку вина и за кусок бифштекса, а теперь они стоят тысячи...
Из кабинета Кашена, как на звон денег, вышел художник, за ним хозяин.
- Засиделись без нас? - весело спросил Кашен молодых.- А мы старые времена вспоминали. Что еще старикам делать?..
Ему было около шестидесяти, и он раньше срока отправлял себя в старцы. Его, правда, старили большие висячие усы и седая шевелюра, но глаза были живые, бойкие и любопытные, движения быстрые и расчетливые, а выражение лица лукавое и проказливое: шутовская маска, надетая им на этот вечер. Он сразу разыскал взглядом Рене, но не подал виду - до поры до времени. Дочь его упрямо стояла на своем:
- Я говорю, отец, что картины Матисса стоили раньше дешевле холста, на котором написаны, а теперь к ним не подступишься. Продавал их за обеды! Если с вином только!
- Это точно,- отозвался отец: видно, разговор этот происходил у них на людях неоднократно.- У нас Матисса нет, но другие есть, хотя ничто не куплено. Все подарено - тоже за обед с хорошей бутылкой! Ты менял так свои картины, Фернан? - спросил он ученика Матисса.
- А как же? - охотно откликнулся тот.- Только мой мясник не любил живописи.
- Как это? Все французские мясники ее обожают. Если верить художникам.
- Если бы!..- и Фернан пустился в дорогие его сердцу воспоминания тоже не раз им повторенные. Это был высокий, лет шестидесяти, человек последней творческой молодости - в характерной черной робе с бантом вместо галстука: так одевались анархисты и вольные художники. Разница между теми и другими была в величине банта: у художников (и у Фернана) он был огромным, вполовину грудной клетки, у анархистов меньше: чтоб не мешал кидать бомбы.
- Все дело в том,- рассказывал он сейчас,- что у мясников разные манеры с утра и с вечера. Утром он в хорошем расположении: что хочешь тебе отдаст, котлету от своей ноги отрежет - надо только встать пораньше, пока его супруга глаз не продрала, потому что у этих созданий настроение прямо противоположное мужьему - что с утра, что с вечера...
- Надеюсь, это не ко всем женщинам относится? - вынуждена была спросить Марсель, которая, хотя и получала удовольствие от рассказа, должна была всем напомнить, что она убежденная феминистка.
- Упаси бог! - воскликнул тот.- Только к женам и только мясников! Так вот - задача состояла в том, чтобы он эту котлету тебе отрезал и забыл спросить про деньги,- задача скорее для гипнотизера, чем для художника. А потом - свалить от него подальше. Он в течение дня непременно про деньги вспомнит, найдет тебя, из-под земли вытащит и скажет: "Знаете, я забыл вам сказать, что с вас столько-то". Вот этого-то и надо избежать: если попадетесь, он вам точно на следующий день мяса не даст. Потому как вы у него в долгу. А не найдет, пробегаете где-нибудь, в шкафу от него спрячетесь, значит, проехало: вы у него как бы в кредит мясо взяли, а кредит - дело тонкое, тут возможно и новое позаимствование...
Марсель засмеялась, молодые люди вежливо улыбнулись, Рене глядела на художника во все глаза: ей все было в новинку. Мастер, поощренный ее вниманием, хотел было распространиться далее, перейти к столь же регулярно не вносимой им плате за жилье, но Кашен, у которого до этого был с ним сугубо деловой разговор, прервал его: чтоб не слишком входил в роль и не взялся бы и с ним за старое.
- Эти художники! - он покачал головой.- У них свой мир в голове, своя бухгалтерия. Синьяка знаете, конечно? Он мне говорил, что для него положить красный мазок рядом с зеленым - куда большая революция, чем все наши, вместе взятые. И здесь его нельзя было переубедить - обзовет только неучем и кретином. Но отдыхать с ним было приятно.
- Ты еще про Вайяна расскажи,- подсказала ему Марсель.- Как он в тюрьме отдельную камеру себе под ателье требовал.
- А это к делу относится? - усомнился он.- Хотя, наверно. Раз разговор о художниках зашел: все они одинаковы... Это Вайян-Кутюрье, тот самый, что у меня за главного редактора, попал раз за решетку и взялся писать там картину: мол, хоть здесь время появилось. Нужны, говорит, условия - дайте мне камеру с окном на южную сторону. Он, между прочим, неплохо пишет,-прибавил он, а ученик Матисса ревниво поджал губы: у него было на этот счет иное мнение.- Меня там написал. Говорят, довольно метко. Я б показал, но портрет дома висит.
- У вас там, гляжу, не слишком строго было? - заметил Ориоль: он ведь не был ни коммунистом, ни даже сочувствующим.
- Да.- Кашен глянул на него ненароком.- Каждый день можно было родных принимать - дети по тюрьме, по этажам ее, бегали. Я там статьи в "Юманите" писал, и редколлегия собиралась.
- Всех посадили?
- Кого посадили, кто с воли приходил.
- Значит, не так уж все плохо было?
Кашен поглядел на него искоса.
- А вы б хотели, чтоб нас сажали ни за что, за высказываемые нами убеждения, и чтоб держали как рецидивистов-уголовников?.. Ладно. Где у нас этот секретарь комсомола девятого округа? - риторически спросил он, поскольку давно высмотрел Рене.- Чем она занята сейчас? Какими новыми подвигами?
- "Юманите" распространяю,- не очень-то ловко ответила Рене: она бы не могла жить при дворе Людовиков.- Собираю деньги на банкротство.
Кашен кисло поморщился, но в следующую же минуту лицо его обрело прежнее неколебимо оптимистическое выражение.
- Ох уж это банкротство! Спасения от него нет! Мне это напоминает историю, когда я греб на лодке: в Бретани, кажется. Успел только сказать, что для меня выступить на десяти собраниях легче, чем вести эту посудину, как перевернулся и как был, в новом костюме, оказался в воде и не сразу выплыл. Каждый должен заниматься своим делом. Но здесь-то я совершенно ни при чем! Финансами не я управляю: тот, кто этим занимается, мне даже не подотчетен... Трудно номера распространяются?
- Трудно. Народ не понимает, почему надо брать их бесплатно, а потом давать деньги на газету.