- Я предлагал не это,- устало, но несговорчиво возражал Серж,- а честное, праведное и нужное детям дело.
- А ты считаешь, что мы нечестны, неправедны и не думаем о детях Франции?..- Огюст стал похож в эту минуту на платного провокатора.
Серж хотел сказать "да", но вовремя удержался. Над ним и без того висела угроза увольнения. Но он был научен горьким опытом Венсана, а теперь еще и Кашена, и продолжал ходить в редакцию, как если б ничего не случилось.
Эта тактика оказалась верной - прежде всего потому, что и в самом деле ничего не произошло: фондов так и не дали и дележка русского медведя оказалась воистину преждевременна.
20
Экзамены были сданы. Рене написала сочинение по Гете на немецком, которое было признано лучшим среди работ экзаменующихся. Но и остальные девушки получили заветный "бак", были полны радужных надежд и ждали выпускного вечера, чтобы расстаться с лицеем и окунуться в новую жизнь, свободную и ничем более не сдерживаемую. Наступил праздник окончания учебы. Директриса торжественно вручила Рене диплом и если и выделила ее среди других, то одним только взглядом, который был слишком проницателен и слегка придирчив, но вслух сказала лишь самое лестное и вполне ею заслуженное. Мэтр Пишо, принарядившийся и причесавшийся по случаю праздника, вертелся юлой среди выпускниц, чудил по своему обыкновению, но тоже говорил одно приятное и даже приторное и не пропустил и Рене в своем славословии: перед лицом экзаменаторов и воспитателей все равны, даже заблудшие овцы - хотя напрасно думают, что к ним испытывают особенно теплые чувства.
Потом был бал, на котором царила Летиция. У нее был теперь официальный жених, журналист-американец из нью-йоркской газеты, и хотя ее отец и слышать не хотел об этом браке (он слишком любил дочь, чтобы с ней расстаться), они давно решили уехать и ждали только окончания лицея, а нужна ли будет в Нью-Йорке парижская степень бакалавра по философии или нет, их не очень-то занимало. Летиция пришла на бал с этим Гарри, который стал предметом общей зависти. Она сильно переменилась за последний год: повзрослела, стала еще красивее и увереннее в себе, но утратила всякий интерес ко всем молодым людям, кроме Гарри, о котором, как язык проглотила, никому не рассказывала: может, боялась сглаза или вправду отцовской слежки. Американец был высокий, плечистый, костюм сидел на нем свободно, и сам он казался вольным, ничем не стесняемым - олицетворением свободы и независимости, которая ждала всех после окончания школы. Он охотно танцевал со всеми девушками подряд: исправно стриг длинными ногами-ножницами паркетные газоны лицейского зала и делал это с согласия и при попустительстве Летиции, которая не боялась, что его уведут от нее, и вовсе его не ревновала, что тоже было необычно и дышало раздольем американских прерий. Большое и крупное, без европейских ужимок и манерностей, просторное лицо Гарри было сосредоточено на танцах и на очередной партнерше, с которой он, путаясь во французском, любезничал как мог, но это, конечно же, были только слова и необходимые знаки внимания, потому что он то и дело оборачивался на свою подругу, которая сама не танцевала - за ненадобностью, но чувствовала себя королевой бала и улыбалась за обоих. Сам Гарри улыбался редко, но тем более зазывно и завлекательно; широкая, непритязательная и неожиданная улыбка его говорила примерно следующее: мне хорошо, я всем доволен и предлагаю разделить со мной эту радость, но если вы откажетесь, это ваше право, я не буду на вас в претензии. Он держал со всеми некую уважительную и непривычную для здешних мест дистанцию: в ней была естественность и непринужденность молодого человека, воспитанного среди равных и столь же самостоятельных и независимых, как он, товарищей; лицеистки, привыкшие к тому, что их приятели держались скованно и вымученно, потому что им с детства прививали правила хорошего тона, а школу чувств и развязности они проходили у проституток, сразу это почувствовали, и в этом-то и была причина их зависти и ревности к тому, чего у них никогда не было и, может быть, никогда не будет. Все подпали под его обаяние - все, кроме Рене, которая и здесь оказалась в привычном ей меньшинстве и изоляции.
Бал кончился. Летиция исчезла с женихом, не дождавшись конца торжества: у них, видно, были свои планы на оставшуюся часть вечера. Подруги обменялись последними поцелуями, адресами, телефонами (у кого они были) и разошлись кто куда - многие отправились с Селестой в ресторан праздновать День освобождения. Рене, у которой не было на это денег, и Эжени, которая через два дня уплывала - тоже в Америку, только Южную, пошли гулять вдвоем по вечернему Парижу: никому не хотелось в этот день возвращаться домой раньше времени. Эжени приехала в Париж из Французской Гвианы, должна была туда вернуться и не могла дождаться этого часа. Кроме Летиции две девушки в классе не боялись экзаменов: Рене, потому что все знала и особенно легко чувствовала себя в иностранных языках, которые за месяц не выучишь и не забудешь, и Эжени - потому, что экзаменационные коллегии, никому не дававшие спуску, для жителей колоний делали исключения. Это была спокойная, добропорядочная девушка, которую все в Париже тяготило и, в ее представлении, не шло ни в какое сравнение с ее новой родиной. Она и Рене туда звала, и та начала вдруг подумывать об этом - но Эжени, узнав случайно о ее коммунистических и антирасистских связах и симпатиях, пришла от них в ужас и взяла назад свое приглашение. В Гвиане, в обществе негров, такие причуды были совсем неуместны: негры - хорошие люди, но нечего искушать судьбу и вносить смятение в их черные души.
- Как тебе вечер? - спросила ее Рене.
- Неплохой, но я не о нем думаю... Я уже дома себя вижу... Боюсь очень.
- Да пароходы сейчас как автобусы ходят - по расписанию.
- "Титаник"-то утонул.
- Это когда было? И он севернее шел - в зоне айсбергов... А Гарри тебе как?
- Американец,- сказала та.- У нас их много.
- И какие они?
- Деловые, приветливые, но вращаются обычно в своем обществе. Не знаю, чем Летиция его пленила. Видно, сама такая же.
- Завидуешь?
- Нет. Мне больше мой Марсель нравится: он сентиментальнее. С Гарри мне было бы неспокойно. А тебе он понравился?
- Нет,- с легкой душой сказала Рене.- Так-то он, конечно, привлекательный, стройный, раскованный, но чего-то в нем не хватает. Слишком легкий, с одной стороны, и уравновешенный - с другой.- Она успела все обдумать и взвесить.
- Что ж в этом плохого?
- Слишком довольный собою,- додумав, заключила Рене.
- А ты таких не любишь?
- Нет. Как можно быть свободным, когда кругом столько рабства?
- В Америке?
- Почему? Везде. И здесь тоже.- Она произнесла это почти легкомысленно, не в тон сказанному и огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь дешевого кафе, куда можно было бы зайти и отметить окончание учебы. Подруга не вполне ее поняла, но согласилась:
- Про чужие несчастья не знаю: мне что до них - но я тоже не люблю самонадеянных. Люблю, когда мужчина чуть-чуть робеет. И чувствителен, как мой Марсель. С ним легко себя чувствуешь и боишься меньше. Я от парохода в панике, потому что его рядом не будет.
- Будете всю жизнь рука об руку ходить? - Рене словно бес за язык дергал.
- А это плохо?
- Не знаю... Немного скучно, кажется.- Рене была настроена воинственно: причиной тому, может быть, было ее одиночество на балу и после него.
Эжени это не понравилось, но она решила не ссориться в последний день, хоть и сказала:
- Гарри слишком свободный, мой слишком ко мне привязан - кто тебе нужен, Рене?
- Никто, наверно. Одна буду.
- И что будешь делать одна?
- Не знаю. Пока учиться.
- Учиться, Рене, это не занятие, а так - в лучшем случае подготовка к будущей жизни. Одна семью не создашь,- и Эжени, которой наскучило говорить банальности, вспомнила, что у нее осталось множество дел, и заторопилась, чтоб не терять времени даром.
- Зайдем в какое-нибудь кафе,- попросила Рене.- Обмоем наш "бак" по философии. Философии все-таки, а не домоводства с кулинарией. Вспомним старика Гегеля, как говорил один мой знакомый.- Ей захотелось в этот миг, чтоб рядом был Мишель, который бы охотно поддержал с ней разговор о Спинозе и о Канте.
- Ты, наверно, его и ждешь? Знакомого этого? Ладно. Недолго только. У меня не все еще куплено...
Домой Рене пришла достаточно рано, и отчим собрался за бутылкой: отпраздновать событие. Мать посмотрела на это косо: успех дочери радовал, но пьянство мужа пугало куда сильнее.
- Но повод-то какой! - воззвал он к материнским чувствам.- Не каждый день дочь лицей кончает. Да еще с отличием! - схватил шляпу - и был таков.
- Вина купи! - послала ему вдогонку Жоржетта, но он уже ее не слышал.-Сейчас абсент принесет,- предрекла она.- Который с ног его валит,- и примолкла, удрученная.
Рене подсела к ней на диван, приласкалась, что делала редко: она выпила с Эжени красного.
- Ты хоть довольна, что я лицей кончила? - Ей захотелось услышать от матери что-нибудь лестное и приятное - награду, которую в младших классах дети ждут от родителей за примерные отметки в школе. Оценки преподавателей радовали ее меньше.
- Довольна, конечно,- отвечала серьезным тоном Жоржетта, но в голосе ее не слышалось ликования.
- А почему такая невеселая?
- Что веселиться?.. Опять пить начал. Кто кормить нас будет?
- Я прокормлю. Уроки могу давать.
- Когда ты их давать будешь? У тебя ж времени совсем нет... Я тебя почти не вижу... Как и его - когда он запивает...
Отчим действительно пришел с абсентом.
- Ничего другого не было,- лживо оправдался он.- Было вино подешевле, но его б на всех не хватило. Что нам одна бутылка? А абсент - он за сердце хватает!