- Так проще всего утолить голод,- сказала Луиза.- И всего дешевле.
- Правда? - удивился он.- А я об этом не подумал,- и подошел к мороженщице, стоявшей с двухколесной тележкой возле Лобного места.
- Спросите у нее что-нибудь,- попросила Рене.- Хочу послушать, как звучит русский в оригинале.
- Еще услышишь,- перейдя на "ты", сказала ей Луиза: признала наконец за свою и установила с ней с этой минуты товарищеские отношения, а Пауль уже разговаривал о чем-то с закутанной в шаль пожилой женщиной, одетой в перепоясанный ремнем длинный, до пят, ватник, и в валенках и галошах: то и другое Рене увидела впервые. Пауль говорил по-русски свободно и, наверно, чисто, потому что у мороженщицы не возникало сомнений на его счет и она отвечала ему охотно и без задержек. Она и в самом деле держалась свободно и непринужденно, и в поведении ее, когда она предлагала свой товар, не было того унизительного налета угодливости, которым сопровождается всякий акт купли-продажи на Западе: она будто раздавала порции мороженого бесплатно.
- О чем вы говорили? - спросила Рене, когда Пауль вернулся к ним и показал ей на своем примере, как надо есть на улице мороженое.
- О чем говорили? Да ни о чем, собственно. Я спросил ее, не холодно ли стоять, она ответила, что в валенках не очень, что ей прислали их из деревни и они сильно ее выручают: их там делают каким-то особым образом. "Сваляли",-сказал он по-русски, будто Рене так было понятнее.- Спросил у нее, как идет торговля, она мне: как идет, так и идет - "вечером видно будет".
- Можно, наверно, в другое место отойти, если здесь покупателей мало? предположила Луиза.
- Да она и сама это знает,- сказал Пауль.- Нет ничего хуже, как давать советы русскому человеку - я этого никогда не делаю... Может, ей сказали здесь стоять - поэтому она не уходит.
- А если у нее спросить что-нибудь серьезное? - поинтересовалась Рене.-Например, как она относится к Гитлеру?
Пауль пожал плечами:
- Думаю, никак. Вряд ли вообще о нем думает. А если и думает, то не скажет. Здесь не принято, Кэт, решать серьезные вопросы на улице. Так что и не задавайте их, если хотите, чтобы они и дальше выглядели и чувствовали себя непринужденно. Здешнее искусство разговора состоит в том, чтоб болтать обо всем, ничего не сказавши. Вот мавзолей. Если захотите посмотреть, скажете - я устрою пропуск. Сегодня выходной день: обычно здесь выстраивается длинная очередь.
- Нет, туда я не пойду.- У Рене еще во Франции сложилось свое мнение на этот счет.- Мертвеца смотреть не буду. Мы не в Египте, и он не был фараоном,- на это Пауль лишь усмехнулся, но смолчал из дипломатических соображений, а Луиза поморщилась и передернулась: будто именно в эту минуту закоченела.
- Домой пора идти. Я здесь моментально начинаю мерзнуть.
- Потому что плохо одета,- озабоченно сказал он.- Не по климату и не по сезону. Тебе давно сказали: купи шубу и надевай в холод. Тебя ж не просят носить валенки, хотя и они бы не помешали,- но без шубы не обойдешься.
- В шубе сам ходи. Это только русская женщина может выдержать - носить на себе эту баню. Они называют это парная? - спросила она, выговорив по-русски последнее слово, и из этого Рене вывела, что она знает русский лучше, чем думалось поначалу.
- Парная или парилка - у них большой выбор на слова. Пошли домой, раз замерзла. Чай будем пить: он хорошо согревает. Русские чай пьют,- объяснил он Рене, снова взяв на себя роль экскурсовода.- Как англичане - только с сушками. Не пробовали? Да и откуда? Этого нет нигде. Зубы надо хорошие иметь, но, на худой конец, можно мочить их в чае. Я покажу, как это делается.
- Ты у русских научился болтать? - уколола его Луиза.- Наши тоже вот болтали, болтали и все проворонили.
Пауль до сих пор пропускал мимо ушей ее укоры, но этот задел его за живое.
- Не бойся за меня и за них тоже,- в первый раз за все время возразил он ей.- Здесь болтают не потому, что не ценят слов, а как раз наоборот потому что слишком хорошо знают им цену...
Они пили чай с сушками - уже в комнате Пауля, которая была как бы столовой в их двухкомнатном номере, и продолжали знакомиться. Улучив минуту, когда Луиза вышла к себе, Рене, еще раз присмотревшись к Паулю, сказала заговорщическим тоном:
- Все-таки в вас есть что-то татарское. Скулы, наверно.
- У меня мать была русская,- неожиданно открылся он ей.- Отец инженер, немец, мать русская. Сошлись по любви, но потом отец стал плохо к ней относиться. Высокомерничал...
"Внебрачный сын, наверно",- подумала Рене, но вслух этого, конечно же, не сказала. Он угадал ее мысль, но прямого ответа не дал - сказал вместо этого:
- Я, стало быть, наполовину русский,- хотя сам, кажется, не очень-то верил в это.
- И меня однажды назвали монголочкой.
- Вот на кого вы действительно не похожи, так это на монгольскую женщину, и тот, кто назвал вас так, ничего не понимал в том, что говорил.
- Наверно,- согласилась Рене.- Он не выезжал из Франции...- А сама в это время смотрела на него и думала, на кого он больше похож: на сына матери, мстящего за нее, или на отцовского сынка, продолжающего семейную донжуанскую традицию. В любом случае он был привлекателен - может быть, сочетанием этих двух, обычно несовместных, качеств, соединением в одном лице обидчика и обиженного...
В Управлении на Старой площади ее принял один из заместителей Берзина, невысокий сухопарый человек с характерным остроугольным "пушкинским" лицом, с неприметными манерами и жесткой экономией в поступках и в движениях. Для подобных встреч у него выработался общий тон и примерный ход разговора, но беседа в его исполнении всякий раз звучала импровизацией: как у хорошего актера, который и в сотый раз искусно перевоплощается - вместо того, чтобы играть роль по заученному шаблону. Перед ним лежала папка с ее пухлым личным делом, с которым он наскоро ознакомился, прежде чем ее вызвать. Из папки торчала углом анкета, заполненная ею во Франции. Он поймал ее взгляд.
- Нашли свое творчество? Тут много всего, но рекомендации у вас самые блестящие,- и поглядел со значением, как бы удостоверивая этот факт и ставя на нем печать своего ведомства.- Вы извините меня за мой ужасный французский,- (его французский был вполне сносен),- но немецкий у меня еще хуже. Как вам в Москве? Я слышал, вам здесь нравится?
Она отметила про себя это "слышал", но не подала виду, а бодро согласилась с собственной оценкой, прибавила из чувства справедливости:
- Без языка трудно, но, надеюсь, выучу.
- Все со временем учатся, а вы, говорят, к языкам особенно способны.
После этого "говорят" она не сдержала легкой улыбки. Он понял ее причину.
- "Слышал", теперь "говорят" - подумали, наверно: попала - как это сказать по-французски - в царство слухов?
- В ведомство скорее.
- Ведомство - это что-то вроде департамента?
- Да. Хотя я так не думаю.
- И напрасно. Так оно и есть. Только слухи должны быть достоверными и проверенными...- Ход разговора выбился из привычной колеи, и он вынужден был искать попутного ветра.- Вы во Франции, я читал,- теперь он сослался на письменные источники,- учились в Политической школе?
- Да. И одновременно в Сорбонне на юриста.
- И все оставили и приехали сюда? Почему?
- Это сложный вопрос,- не робея призналась она.- Сама не могу разобраться.
- Ноги принесли? - он подосадовал на свое незнание французского, сказал по-русски, потом с грехом пополам перевел. Она поняла его.
- Что-то в этом роде. Никогда не знаешь до конца, почему поступаешь тем или иным образом. Это как любовь: нравится, а почему, не знаешь,- но затем прибавила, став на реальную почву: - Но Германия мне объяснила, зачем я сюда приехала. Оттуда я ехала уже с ясной головою.
Он сочувственно и одобрительно кивал: она словно расставляла вехи в психологическом процессе, идущем параллельно историческому.
- Да, Германия... Мне Пауль рассказал ваши впечатления. Они очень ценны для нас. Для нас это вообще неожиданность,- доверительно признался он, снова переходя на обычный тон разговора с новичками.- Не приход Гитлера к власти к этому мы были готовы, а то, какой заряд агрессии он несет с собой, и то, что немцы в массе своей ему не воспротивились. Это меняет положение в Европе...- и многозначительно примолк, ожидая, что остальное она додумает сама.- У вас родственники во Франции? - Он вспомнил еще одну фразу из общего набора.
- Мать, сестра и отчим.
- И больше всего на свете вы бы хотели получить от них весточку? - Он глянул испытующе, а она выразительно смолчала: об этом можно было и не спрашивать. Но он спросил лишь для того, чтоб сказать дальше: - Но боюсь, именно тут мы вам помочь и не сможем. Им не надо знать, где вы. Со временем, может, удастся навести мосты, но пока пусть все сначала угомонится...
Она продолжала держать паузу: не знала, что должно угомониться во Франции, чтобы можно было послать родным письмо или открытку. Он почувствовал трещину в их разговоре, спросил на всякий случай:
- Не жалеете, что оставили свои университеты?