- Нет. Зачем?.. Там же ничего не тронули.
- Могли прочесть и положить на место.
- Вряд ли,- сказал он с сомнением.- У меня чутье на такие вещи.
- Обязан был,- сказала она, а он промолчал, не очень довольный ее замечанием: дело было старое, но разведка ничего не забывает...
Он был уже однажды женат, жена отказалась ехать с ним за рубеж, и они развелись, если вообще были зарегистрированы: тогда в партийной среде это не было принято - теперь она жила в Москве с высокопоставленным сотрудником министерства.
- Была плохая марксистка? - простодушно подколола она его, а он не понял лукавства.
- Почему? Здесь-то как раз все было в порядке: она и меня поправляла. Латышки если становятся коммунистками, то святее самого папы.
- А что же тогда?
- Не хотела просто. Опасно - и дочь не хотела вывозить.
- У тебя и дочь есть?! - несказанно удивилась она.
- А я не говорил разве? Есть. Сколько ей сейчас? Дай посчитаю. Семь или восемь.
- Когда она родилась?
- В двадцать седьмом. А месяца не помню. Тебе бутерброд еще сделать?
- Сделай. Только не с икрой: это, наверно, десятый будет. Еще с чем-нибудь.
- Не любишь икры? - удивился он.- Пирожки с утра остались. От нашего поставщика.
- С луком? Давай,- и откусила из его рук пирожок, потому что свои были заняты.
- Ты смотришь хоть, что печатаешь? - Яков гордился получаемым им материалом.
- Нет. Невозможно при таком количестве документов. Мне б только не смешать то, что от Ван Фу приходит, со всем прочим.
- Это действительно было бы ни к чему. Там пометка о поступлении, его печать и подпись.
- Я знаю. Что мы переснимаем сейчас?
- Это ценная бумага,- с важностью сказал он.- Я по радио ее продублирую. Секретная сводка о расходах на армию по провинциям и по родам войск. Из нее многое можно вытянуть.
- Это все та же девушка из приличной семьи?
- Этого я говорить не имею права: чем меньше знаешь, говорят, тем лучше спится,- но поскольку ты уже в курсе дела, то изволь - она.
- Во что это обошлось?
- Дорого, но документ того стоит... Ее, правда, из министерства выгоняют.
- Жалко.
- Конечно, жалко. Такой источник уплывает.
- Я имею в виду девушку,- осторожно сказала она.- Столько училась.
- А это меня меньше всего волнует! - отрезал он.- Подумаешь - училась. Что это значит для мировой революции?
Рене поглядела на него с легким осуждением, не зная, с какой стороны за него взяться.
- Тебе любой рабочий то же самое бы сказал. Они людей жалеют.
- А ты откуда знаешь? - он поднял брови.
- Я из рабочей семьи. Мой отец - столяр.
- Правда? - удивился он.- Мне сказали, что ты из студенток.
- Я проучилась неполный год в Сорбонне, потом ушла в подполье, но до этого прожила всю жизнь в рабочей семье.- Она замяла этот не очень приятный для себя разговор, оглядела вороха и кипы переснятых или ждущих того же бумаг и усомнилась: - Зачем все это? Москва требует?
Он, узнав о ее социальном происхождении, заметно переменился в отношении к ней, но с тем большим рвением напал на нее сейчас:
- А ты как думала? Там все собирается в одну большую картину, которая позволяет правильно расходовать силы и средства. Мировая революция не придет сама, ее надо готовить и обеспечивать.
- Подталкивать? - подсказала она, не думая на этот раз насмешничать, а он принял ее слова за подначку и французское вольнодумство: видно, вокруг термина "подталкивание революции" велись ожесточенные диспуты и само слово было из лексикона левых.
- Подтолкнуть ее нельзя,- суховато произнес он,- она должна созреть, но мы, не впадая в авантюры, должны вовремя вмешаться и помочь ей родиться. В Китае мы как раз этим сейчас и занимаемся...- и отошел, рассеянный и чуть-чуть отстраненный: видно, был задет ею и боялся наговорить колкостей...
Иногда этим все и ограничивалось, в другой раз он был более настойчив и предприимчив в любви: садился ближе и, доказывая что-нибудь, размахивал руками в опасной от нее близости. Она чувствовала его напор и исходящее от него желание, но не отвечала на них: она многого еще в нем не понимала, и ее многое не устраивало. Он обращался к ней с заготовленными экспромтами: видно, обдумывал их в одиночестве, расставлял ловушки - как своему корреспонденту, ставшему на идеологическом перепутье.
- Мне уже тридцать три,- доверялся он в такие минуты. Пора завести семью. Без нее мужчина моих лет не смотрится...- Она не могла не согласиться с этим: у нее у самой были те же мысли - только вместо тридцати трех лет она думала о двадцати с хвостиком.- Я очень хочу детей! - и, окрыленный ее сочувственным молчанием, распространялся далее: - И чтоб их было не один, а много. Как у моих родителей. Я по духу своему домосед и человек семейный.
- Да и я тоже,- призналась она.- Я тоже детей хочу. Но не много, а двоих-троих хватит.
Он понял это превратно, просиял, воспрянул духом.
- Элли! Я знал, что ты хочешь того же! Я счастлив! - и вскочил и нескладно, пренебрегая условностями и не соразмеряя усилий, попытался заключить ее в объятья и неуклюже поцеловал в висок.
У нее был небольшой любовный опыт, но, будь он и много богаче, все равно вряд ли можно было встретиться с более неловким ухаживанием. Она поспешила высвободиться из его тисков, сказала с неудовольствием:
- Вот это лишнее! Кто ж так накидывается, не спросясь?..- и он, обескураженный, закусил губу, отошел и весь вечер потом дулся: они провели его молча...
На следующий день чувство досады и неловкости было все еще сильным, и она сказала ему:
- Давай не путать служебные дела с личными. Так мы далеко с тобой не уедем...- И он покорно согласился с этим: признал, что в их условиях всякая поспешность может лишь привести к ненужным осложнениям.
- Вот видишь,- сказала она и решила впредь не доводить его до кипения и избегать в разговоре всего чересчур личного.