С одной стороны - все, с другой - одна. Звучало это не очень убедительно, но с приказами не спорят - их даже не обсуждают. Ей хоть дали на этот раз приличную сумму денег. Она стала собираться в дорогу. Родные ее были в какой-то мере обеспечены: им шла половина ее жалования. Жоржетта получила на себя и на Жанну санаторную путевку: поездка в санаторий в те годы была событием. Хоть тут все было относительно спокойно - она поехала.
Путь ее лежал через Таллинн (тогда Ревель) в Копенгаген, после которого надо было искать дорогу в Испанию - как и в каком качестве, ей надлежало решить на месте в зависимости от обстоятельств. Последняя встреча со своими была в Дании - там ей должны были дать новый и окончательный паспорт, не замаранный советскими визами при въезде и выезде, которые могли привлечь к себе внимание полиции. После этого личные контакты с коллегами обрывались, и она должна была наладить связь с Управлением по радио.
Первое препятствие возникло на советской границе. Ее багаж иностранки, побывавшей в Союзе,- осматривали двое: мужчина-таможенник отнесся к ней снисходительно и перебирал ее вещи с видимым (хотя, возможно, и мнимым) добродушием - зато женщина была сверх меры бдительна и придирчива. Ей не понравился бульварный французский роман, который Рене везла с собой: на обложке была изображена сцена, которую она посчитала непристойной,-мужчина во фраке говорил что-то женщине в вечернем платье, которое таможенница, по незнанию туалетов высшего света и полусвета, приняла за ночную рубашку. Она отказалась пропустить эту книгу как неприличную и не подлежащую передвижению через границу. Между тем именно в этой книге был ключ для шифровки: человек, собиравший ее, помнится, сказал еще, что эту-то книгу никто ни в чем не заподозрит.
- Я эту книгу к вывозу не разрешаю,- сказала таможенница самым безапелляционным тоном и отложила ее, чтоб не забыть, в сторону.- И не жалуйтесь - скажите спасибо, что вас при въезде с ней не завернули: я бы точно это сделала! - и принялась с удвоенным усердием проглядывать остальное: нет ли там другой порнографии...
Приключение было не столь безобидно и анекдотично, как могло, на первый взгляд, показаться. Найти на месте второй экземпляр французского романа 1896 года издания было практически невозможно - во всяком случае, пришлось бы все бросить и только этим и заниматься, а обратиться к таможенному начальству означало раскрыть себя уже на границе. Рене попыталась воззвать к логике таможенников.
- Непонятно,- сказала она, обращаясь преимущественно к мужчине и стараясь говорить по-русски хуже, чем умела,- какой смысл задерживать в стране книгу, которую вы считаете вредной. Пусть она за рубежом и оказывает свое тлетворное действие...
Но обращаться к логике в таких обстоятельствах значит лишь злить проверяющего: по-первых, таким образом как бы ставятся под сомнение его умственные способности, во-вторых, ему заранее известно, что всякое логическое обоснование лишь прикрывает какой-то интерес, порок или выгоду (как оно было и в данном случае).
- Мы в ваших советах не нуждаемся! - отрезала женщина и пригрозила: Погодите, я еще не все у вас проверила!
Тут, слава богу, вмешался ее коллега: она перегибала палку, а это всегда вызывает противодействие.
- Что ты привязалась к книжке? - спросил он.- Не видишь, как она над ней трясется. Дорога, наверно? - спросил он Рене.
- Как память,- отвечала правду она.
- А ты посмотри, что тут нарисовано,- предложила напарница.- Сразу на обложке. Хоть бы куда в середину тиснули!
- Ну и что они тут нарисовали? - Таможенник даже очки напялил - до того смотрел невооруженным глазом.- Молодой человек переговоры ведет. Очень культурно: на расстоянии, рук не распускает... Не знаю только, почему она в сорочке. Наверно, так у них принято.
- Это не сорочка.- Рене невольно перешла на свой обычный русский, который был, впрочем, не намного лучше.- Так иногда выглядят вечерние платья.
Таможенница глядела в оба глаза - не на иллюстрацию, а на то, как иностранка охмуряет ее товарища.
- Какое вечернее платье?! Что вы мне глаза заливаете?! Что я не вижу, что на ней даже нижнего белья нету?! Где линия? Которая трусы обозначает?!
Рене разозлилась:
- Во Франции нижнее белье не всегда надевают,- сказала она - ей в отместку нравоучительно.- В жару в особенности.
Таможенница изумилась:
- Так и ходят?! Грязным задом трясут?!
- Почему грязным? Моются,- возразила ядовитая иностранка.
- А мы, значит, не моемся?! - Таможенница не обозлилась от обиды, а расстроилась: клин, как известно, вышибают клином.
- Погодите вы, с вашими подробностями,- вмешался таможенник, решивший взять дело в свои руки.- Тут в корень смотреть надо. Может, там ничего нехорошего и нет. Что тут происходит вообще? О чем они говорят? На каком языке? - Он глянул на обложку.
- На французском.
- И о чем они договариваются?
Рене конечно же не читала книги: знала только страницы, отведенные для шифровки, да и в них не вникала в смысл, но угроза подстегнула ее фантазию.
- Он ей жениться обещал и пропал с концами. Так можно сказать по-русски?
- Можно. Дальше что?
- А тут он снова пришел, а она не знает: уйдет ли или захочет продолжить отношения.
- Поэтому и штаны надеть забыла? - сообразил тот.- Видишь,- сказал он другой,- не все так, как поначалу кажется. У них тоже несчастья бывают - не одни увеселения.- Он поглядел с последним сомнением на француженку.- А зачем она вам, книга эта? Прочли, ума набрались - можно и оставить?
- Не дочитала! - Рене испугалась, что наспех возведенное ею здание рухнет с другого конца.- Я же говорю: неясно, захочет ли жить с ней. Он говорил ей, что она его не устраивает, но окончательного отказа не было.-Это, в какой-то мере, было изложение ее случая - поэтому прозвучало убедительно и искренне. (Лучший способ врать - это, как известно, говорить правду, только не всю правду и не одну только правду, почему на суде и уточняют эти подробности.)
- Ладно, выясни. Хотя если уже были сомнения, то дело, можешь считать, хреновое. Знаешь, что такое по-русски - хреновое?
- Нет,- искренне отвечала Рене.
- Не знаешь и не надо... Значит, ничего хорошего не жди,- перевел он все-таки и обернулся к подруге: - Пойдем. Пусть она свою книгу за рубеж везет, дальше ее мусолит - раз ей так хочется.
- Да пусть,- сказала та, будто не отстаивала только что обратную точку зрения - лишь поглядела памятным взором на женщину, допускающую пребывание на улице без нижнего белья - пусть даже в самое жаркое время года...
В Таллинне она увидела на улицах фашистов со свастиками на рукавах таких же, как в Германии в тридцать третьем. То же было в Копенгагене. "Фашизм,- говорила она себе,- идет по Европе, заражая ее не только своим духом, но и сыпью, своими внешними проявлениями". Ее сомнения и душевная боль, вызванные "чистками" в России, понемногу улетучивались и пропадали по мере удаления от границы. В Копенгагене, на последней явке, ей дали британский паспорт на имя уроженки Канады Марты Саншайн. Канадское происхождение должно было объяснить и узаконить ее французский, а английское подданство (Канада была тогда британским доминионом) придать ей больше веса и облегчить прохождение через границы: к этому паспорту относились с особенной почтительностью. В нем были визы в Брюссель и в Лиссабон: хоть тут о ней позаботились, но это не облегчало ее задачи - ей предстояло объяснить, куда и зачем она едет, и если с Брюсселем все было ясно: он был по дороге на родину - то в Лиссабон, несмотря на визы, ее бы так просто не пустили: это была известная промежуточная посадка, трамплин для прыжка в воюющую Испанию, куда сейчас стремились слишком многие...
В Брюсселе она докупила гардероб: то, что дали ей в Москве, ее лично удовлетворяло, но не годилось для роли, которую ей предстояло играть,-богатой канадки, разочаровавшейся в любви и в жизни и ищущей на стороне развлечений и утешения. Прежде всего она приобрела шубу: что за канадка без шубы - да и женщина в шубе производит иное впечатление, нежели в пальто, пусть самом модном,- так было, во всяком случае, в то время. Купила она также сумочки, прочие аксессуары верхнего платья, хорошее белье - обо всем этом офицер, ее готовивший, не подумал, хотя это была женщина. Вещи были куплены - что дальше? Как въехать в Португалию - даже при наличии визы в паспорте? Пытаться сделать это в одиночку без прикрытия, означало совершить туристическую прогулку за счет Советского государства и вернуться ни с чем: ее бы впустили, но на границе она бы неминуемо попала в поле зрения португальской охранки, тоже фашистской и нацеленной на вылавливание одиночек, пытающихся прорваться в Испанию, чтоб воевать там на стороне правительства. Нужны были связи, чтобы объяснить въезд в Португалию родственными отношениями, торговлей, коммивояжерством или другим, но где взять их? Компартия Португалии скрывалась в глубоком подполье и не могла ей помочь, да она и не имела права обращаться к ней: Коминтерн скрывал свое участие в испанской войне - никто из русских, например, не участвовал в ней под своим истинным именем, все брали испанские фамилии.
К счастью, мировые секты не исчерпываются коммунистической и фашистской и в истории человечества бывали интернационалы помимо этих. Против универмага, в котором она докупала свои туалеты, располагался женский католический монастырь. Она не вступила в него и не постриглась - нет, но вспомнила, что родилась в католической Франции и в лоне этой церкви крестилась и причащалась, и решила прибегнуть к ее помощи (да простится ей это свыше: не она одна взывала к Богу не только из любви к нему, но и в поисках выхода из трудного положения).
Она обратилась к настоятельнице монастыря и представилась девушкой из хорошей семьи (это, собственно, явствовало из ее шубы, но она лишний раз об этом напомнила: к грешницам из хорошего общества почему-то относятся лучше и делают им больше скидок и поблажек, чем девушкам из простых семей,- такова природа человеческая). Она, мол, направляется в Лиссабон, но хотела бы задержать свой отъезд на две-три недели и быть это время полезной церкви: это поможет ей забыть кой-какие душевные раны, которые лучше всего лечатся служением Господу. Это было правильно: нельзя начинать с просьб - надо сначала их отработать. Настоятельницу звали Флоранс - француженка с севера страны, где живут более строгие и внешне чопорные люди, но душа у них бывает жарче и живей, чем у жителей средней Франции. Мать Флоранс не стала ни о чем ее спрашивать, но направила к матери Луизе, ведавшей столовой, которую монастырь держал для продавщиц соседнего универмага: видимо потому, что те подвергались особым искушениям на работе - как со стороны клиентов, так и предлагаемой им роскоши - и нуждались в первоочередной заботе и попечении. Две недели Рене засучив рукава мыла посуду и разносила обеды, не требуя ничего взамен и лишь скромно подсаживаясь к продавщицам: разделить с ними трапезу. Она не искала общества матери Луизы, обсуждала с ней лишь число едоков и их посадку за столами, но та поглядывала на нее день ото дня все благосклоннее. По-видимому, она рассказала о Рене своей начальнице, или, скорее, та потребовала от нее отчета по прошествии некоторого времени: обе были любопытны, как это бывает свойственно пожилым дамам, отдавшим себя служению Богу и ближнему. Мать Флоранс вызвала к себе Рене для более обстоятельного знакомства, мать Луиза, разумеется, при сем присутствовала.
- Мы все эти дни наблюдали за тобой, Марта, и составили о тебе хорошее впечатление,- сказала мать Флоранс, глядя на голову Рене, которая в этот момент прикладывалась к ее ручке. Разговор происходил в кабинете настоятельницы: здесь было много резного черного дерева, столь же дорогих, пожелтевших от времени, кружев цвета слоновой кости и гравюр на стенах, изображавших отцов церкви; над креслом настоятельницы висел большой поясной портрет святой, основательницы монастыря, его патронессы и попечительницы. Мать Луиза сидела у окна поодаль и, пока говорила начальница, помалкивала. Она построжела и даже посуровела по сравнению с обычным своим видом - зато мать Флоранс, приступившая к Рене с расспросами, была само гостеприимство и доброжелательность.
- Мы бы хотели тебе помочь, если у тебя есть такая нужда...- Сердце у Рене екнуло, но она не подала виду, а задумалась над своими нуждами.- А наверно, она у тебя есть,- уверенно сказала мать Флоранс,- раз ты пришла к нам и взялась работать на кухне,- и пресекла величественным жестом лицемерные разуверения в обратном, которые появились уже на устах грешницы. Рене, подчиняясь правилам человеческого общежития, действительно намеревалась произнести вслух что-то подобное, но, увидев предостерегающее мановение руки, сообразила, что разоблачение ей даже на пользу, и примолкла.- Мы тебе поможем,- пообещала ей та,- но прежде хотели бы кое-что о тебе узнать и выяснить - чтоб не попасть впросак со своими благодеяниями. "Не мечите бисера" - так ведь сказано в Писании? Церковь велика и щедра в своих делах, но и она не любит тратиться попусту.- В продолжение всей этой вводной части она изучала и щупала взглядом Рене снизу доверху, но особенно сосредотачивалось на лице, желая прочесть в нем столь дорогое всякому церковнику чистосердечное признание в грехах и терпеливое ожидание своей участи.- Тебя крестили в Канаде?
Рене встрепенулась: ход и обстановка разговора напомнили ей задушевные беседы в других стенах и обстоятельствах.
- Нет,- чуть помешкав, отвечала она, снова вспомнив, что лучший способ врать - это говорить правду.- Я крестилась под Абвилем, на побережье, возле Ё и Дьеппа. В одной из тамошних церквей.
- Кто крестил тебя?
- Отец Жозеф. Его все очень любили.
- Высокий и красивый? - без стеснения спросила мать Флоранс: ее годы позволяли ей такую откровенность.- Я его знала. Я бывала в ваших местах. Знаешь, где он сейчас?
- Нет. Мы уехали в Канаду, когда мне пяти лет не было.
- Отец был англичанин?
- Канадец. Служил в это время.