- Я четыре года воевал, я в атаку на белого генерала ходил.
- Про то молчи!
- Воля ваша.
- Моей воле - грош цена, тут что трибунал скажет,
- Неужто судить меня станут?
- А ты как полагаешь?
- Так я ж верой и правдой четыре года...
- Хоть сорок четыре! У вора нет прошлого! Товарищ, - спросил следователя Постышев, - доказательства у вас собраны?
- Сам признался.
- Это, конечно, хорошо, что сам признался. А свидетели есть? Факты есть?
- Свидетелей нет, и фактов нет, Павел Петрович, только что сам признался, без давления.
- Цацки где?
Следователь достал из несгораемого ящика драгоценности и положил их на стол, покрытый пожелтевшим газетным листом. Постышев рассматривал жемчужную нить недоуменно и с ухмылкой.
- И за что такая цена? - спросил он. - Никак не пойму. Напридумывали людишки себе кумиров - и ну поклоняться им. А тебе нравится, Филиповский?
- Да разве я в них сведущий? Мне на базаре дед один сказал, что на камушки хлеба наменяет с салом и водкой. У меня в подчинении трое пацанов: один чахоточный, другой без ноги, а третьему шестнадцать лет, и за мировую революцию он сражается единственно по светлому энтузиазму. Госполитохрана мы, а по ночам в мусорных ящиках за рестораном Хлопьева кожуру картофельную собираем, чтоб днем не позориться...
- У него дома обыск делали? - спросил Постышев.
- Какой у него дом? В подвале живет, как пес в конуре.
- Семья где?
- На кладбище, - ответил Филиповский, - порубана в девятнадцатом калмыковцами. Детям своим ни крохи не давал, когда в ЧК работал, голодали дети, а у меня тогда через руки золота буржуйского поболе проходило. А теперь по ночам глазыньки их вижу - пропади, думаю, все пропадом, хоть троих своих теперешних пацанов накормлю, тоже по земле смертниками ходят. Вон позавчера двоих наших зарезали в малинах. Так неужто и с буржуйских камушков не могу дать своим пацанам пожрать вволю и водки перед сном выпить?
Следователь отвернулся к окну, чтобы арестованный не видел его лица. Тяжело сопит следователь, больно ему слушать Филиповского, а закон какое к душе отношение имеет? Закон, он и есть закон, он по бумаге писан, не по сердцу.
- Ты мне нутро не вынимай, Филиповский, - сказал Павел Петрович. - Ты за троих своих пацанов в ответе. Это так. А сколько им жить на земле предстоит?
- Как выйдет. Пуля в рожу не смотрит...
- Ничего. Посмотрит. Так вот надо, чтобы твои пацаны жили в стране, где закон для всех один, а не такой, чтоб чего Филиповский захотел, так то и вышло. Они подумать могут, что ты над законом, а не он над тобой. В трибунал пойдешь, товарищ.
Филиповский впервые за весь разговор вскинул голову:
- Ты как меня назвал, Павел Петрович?
- Я назвал тебя товарищем, - сказал Постышев.
Поднявшись, он сказал следователю:
- До суда отпустить. Возвращайся на работу, Филиповский. Ночью в городе двенадцать бандитских налетов зарегистрировано.
ГУБКОМПАРТ
_____________________________________________________________________
За длинным столом, покрытым красным сукном, сидели комиссары Хабаровского укрепрайона. Выступал - весь в кожаном - комиссар стройбата, который занимается понтонной переправой через Амур. Комиссар говорил хорошо, с выражением, только правда, по бумажке. Выступать умеет; где надо, покричит, где надо, кулаком над головой взмахнет, а то вдруг на драматический шепот перейдет, что твой Шаляпин.
- Только смобилизовав свою стальную волю, - говорил он, - только подняв на должную высоту воспитательную работу, мы сможем взять светозарные рубежи и добиться новых успехов. Ни для кого сейчас не секрет, что дела наши идут хорошо...
Постышев бросил реплику:
- Куда как лучше! Бойцы твоего батальона третий день без каши сидят.
- Это детали, Павел Петрович. А я беру вопрос шире, я его в целом беру, как говорится. Продолжаю. За последние два месяца мы провели около сорока политбесед, охватив более девятисот сорока семи бойцов.
- Можно твой текст посмотреть? - попросил Постышев. - А то больно скоро говоришь.
Тот передал комиссару фронта текст. Павел Петрович неторопливо листал исписанные странички.
- Ты продолжай, товарищ, продолжай, - попросил он,
- Так ведь текст у тебя, Павел Петрович.
- А ты попросту говори, без текста.
Комиссар стройбата растерянно оглядел собравшихся и поднял над головой кулак:
- Белая гидра контрреволюции, оскалив свою волчью пасть, бряцает ржавым оружием проклятого империализма! Их свиное рыло пытается хрюкать возле наших границ, угрожая счастью победившего пролетарьята! Не позволим!
Постышев спросил:
- Кому не позволим и что именно?
- Гидре, собственно говоря, не позволим.
- А какая она, гидра? С ногами? Или змееобразная? Ладно, садись, комиссар. Возьми свой доклад - липовый он. Я у твоих бойцов только что был.
- Можно мне, Павел Петрович? - спросил комиссар Особого амурского полка. - У нас вот какой вопрос: пока имеем передышку на фронте, помог бы с учителями. Народ грамоты жаждет. Я полагаю, что грамотность - она главнейшее подспорье в борьбе за мировую революцию.
- Вопрос толковый. Завтра утром выделю тебе троих педагогов приезжай и бери. Кто еще?
- Я. С бронепоезда <Жан Жорес>.