- Не надо! - согласился Ванюшин и легко плеснул в свой бокал льдистой, с хлебной желтизной, смирновки. - Ни к чему! Сашенька, лапа, почитайте свои стихи - они сильны и чисты, я прошу вас, девочка!
В зал вошли три пьяных офицера. Один из них, низенький, раскосоглазый, поразительно напоминающий атамана Калмыкова, визгливо закричал:
- Ма-а-альчать!!!
В привычном к таким выходкам зале - чему за годы революции не выучили российскую интеллигенцию?! - все смолкло.
Один из троих вошедших выхватил из-за спины горн и серебряно заиграл позывные кавалерийского марша.
- А-аркестр! - приказал низкорослый. - Валяй <Боже, царя храни>!
Первая скрипка, треща фрачными фалдами, гарцуя, пронеслась между столиками - к офицеру.
- Господа, у нас не тот состав, чтобы играть эту мелодию! Может получиться весьма фривольно.
- Дали вам, собакам, фриволю, - сказал офицер. - А ну играй, сука горбоносая!
- Но...
Офицер вырвал у музыканта скрипку и поднял ее над головой. Тишина в зале сделалась напряженной и гулкой. Ванюшин грузно поднялся, оттолкнул стул и пошел на офицера. Остановился перед ним - огромного роста, бешеный: усы топорщатся, лоб в испарине.
- Вон отсюда, - негромко сказал он офицеру.
Тот начал скрести кобуру негнущимися, в золотистых волосках, пальцами. Из-за столика, поставленного близко к двери, поднялся франтоватый молодой человек, быстро подошел к офицеру, который уже ухватил пистолет за рукоять, и чуть тронул его за плечо. Офицер обернулся, и молодой человек с размаху ударил его в подбородок. Офицер, грохнувшись, проехал на заднице по вощеному паркету - к дверям.
Заверещали пронзительными голосами дамы; биржевые спекулянты и интеллигенты молчаливо замахали руками в трескучих манжетах, выражая при этом крайнюю степень озабоченности.
Офицер, лежа на полу, достал пистолет и начал целиться в молодого человека, пытаясь унять дрожь в руке, но тот в прыжке выбил у него оружие и неторопливо повернулся, чтобы вернуться на свое место. Ванюшин бросился к нему, обнял, расцеловал неловко, по-медвежьи - в шею.
- Исаев! - закричал он. - Боже мой, Максим Максимович! Откуда здесь? Какая радость, а?! Исаев! Максим!
Ванюшин вел Исаева через зал, к своему столику, и все аплодировали ему, прочувствованно повторяя:
- Прекрасно! Чудно! Какая смелость!
А в это время с потушенными огнями на владивостокский рейд входит полувоенный корабль. На носу, крепко вбив свое тело в палубу, стоит атаман Григорий Михайлович Семенов. Он щурит острые глаза, кусает ус, жует губами. Сейчас решается его судьба: быть ему верховным главнокомандующим всеми войсками России или Меркуловы окончательно одержат верх.
Для всех его прибытие сюда - сюрприз, да еще какой! Всполошатся купчики, япошки изумятся - он из Токио тайком сюда, американцы ахнут; одни китаёзы рады, ждут, помощь обещали - только б японца с американом поприжать и самим царствовать. А хрен с ними! Играть - так ва-банк, иначе не стоит мараться.
...А за ванюшинским столом тем временем дым стоял коромыслом. Обняв Исаева левой рукой, Ванюшин размахивал над головой правой и кричал:
- Мы Пушкина не знаем, профессор! Мы - темень!
- Но почему же! - возражал пьяный Долин. - Прекрасные строки, мы воспитывались на них.
<У лукоморья дуб зеленый>? Это? Да? Ты - молчи! Ты, Фима, вертихвост, твой удел сейчас - шепот!
- При чем здесь Пушкин и крах российской государственности? задумчиво спросил Гаврилин.
- При чем? А при том! Пушкин писал, что нет ничего страшнее русского бунта - бессмысленного и жестокого. Только тот может к нему звать, кому чужая шейка - копейка, а своя головушка-полушка! А мы что делали? Успенского с прислугой вслух читали, государя бранили при любом удобном случае - ради красного словца, забыв, что он прямой наследник Петра! Если что до конца Россию и погубит, так это разговорчики сытых интеллигентов! Пушкина читать надо, Пушкина!
- Николай Иванович, - сказал Исаев, - вы помните, что Пушкин писал о наследниках Петра? Нет? Он писал, что ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностью подражали ему во всем, что не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия правительства были выше собственной его образованности и добро производилось не нарочно, между тем как азиатское невежество царило при дворе!
За столом воцарилась тишина.
- Когда мы работали у Колчака, - сказал Ванюшин, - вы этого Пушкина не цитировали.
- Так ведь то ж при Колчаке, - легко улыбнулся Исаев. - Нет?
- На кого вы сейчас работаете?
- Я только что прибыл из Лондона, Николай Иванович.
- Я не спрашиваю, откуда вы прибыли, я спрашиваю, кому вы запродались?
- Я, право, затрудняюсь...
- В таком случае вы обозреватель моей газеты с сегодняшнего дня.
- Оп-ля! - сказал Гаврилин устало. - Вот так делаются дела. Ванюшин не просто король прессы, он у нас бизнесмен высшей марки! Вас ждет, Исаев, слава, а Николая Ивановича - новые подписчики. И перемежайте ваши статьи о наследниках Петра Великого сообщениями о скачках - это в духе времени.
- Сейчас он скажет, что я спекулянт, - захохотал Ванюшин, - они меня здесь все считают спекулянтом, потому что я исповедую веселость в отличие от их многострадально-показной усталости.
- Николай Иванович, - попросила Сашенька Гаврилина, молчавшая до сих пор, - а вы обещали меня свозить в чумные бараки.
- Не говори глупостей, Саша, - раздраженно заметил отец. - Твои эксперименты, наконец, делаются вздорными.
- Я слышала, чумные, когда бредят, - продолжала Сашенька, - говорят всю правду, беспощадно честно про себя все говорят. Если только успевают. А вы? Вы все? Вокруг правды ходите, а к ней никогда не придете.
- Почему? - спросил Ванюшин.
- Потому что вы себя любите, а правда у вас - словно компот - на десерт. Потому что у вас только разговоры о правде, а она разговоров не любит, она предпочитает либо молчание, либо действие.
Долин забормотал несуразное, Ванюшин молча поцеловал ей руку, а Исаев, отстранившись, посмотрел на девушку, чуть прищурившись, и не поймешь сразу - то ли усмехается, то ли изумлен.
Сашенька заметила, как он смотрел на нее. Она привычна к тому, что на нее все смотрят с обожанием, а этот странный, по-английски суховатый человек, похоже, все-таки усмехается.
- Вы не согласны? - спросила она.
- Я как раз собирался пойти к чумным. Так что я обожду отвечать вам, - ответил Исаев.
- О-о! - вдруг протяжно возгласил Ванюшин. - Кирилл, Кирилл! К нам! К нам, мой родной!
Все обернулись: в дверях стоял Гиацинтов.
Полковник пошел навстречу Николаю Ивановичу, они трижды истово расцеловались, потискали друг друга в объятиях - мода сейчас такая пошла, чтоб не только расчеломкаться, но и обязательно, будто испанцы какие, друг дружку по спинам полапить. Гиацинтов выглядел усталым, но в глазах его бегали веселые огоньки. Он пожал руку Сашеньке, сухо поздоровался с Гаврилиным и фамильярно-дружески потрепал по затылку Долина.