- Патронов у вас тут нет...
- Уже на подходе.
- Сколько?
- На каждый карабин по сотне.
- Думаете, этого нам хватит до Москвы? Что с пулеметами?
- Этот вопрос, а также проблема танков и артиллерии сей> час находится в стадии окончательного разрешения в Вашингтоне. По-видимому, решение этого вопроса находится в прямой связи с тем, какова будет ваша позиция.
- Не иначе как совместное заявление имеете в виду? Чтоб мои япошата заурчали, да? Не совсем это логично у вас выходит, вы передайте своим начальникам: как только я сделаю заявление, которое Токио сможет расценить как смену моих симпатий, так сразу же я получу от них в пять раз больше того, что можете дать вы. У них конгресса нет. У них все тихо решается, без шума. Если их премьер скажет <надо>, то и будет так незамедлительно. А вы ратификанты, вы богатые, вам и в демократию можно поиграть. Хорошо. Я обдумаю наш разговор. Заметьте, что мне надо получить двадцать танков, двадцать аэропланов, сорок орудий и не меньше пятидесяти пулеметов - как первоначальный взнос. И еще: мне нужно знать, чего хотите вы.
- Только справедливости и...
- Бросьте, - сказал Меркулов, поднимаясь. - Не надо. Это вы для дам приберегите. Если у вас нет точных директив, запросите Вашингтон. Скорее всего, вас интересует наша береговая зона в районе Камчатки и Сахалина? Словом, запросите все: что, почем, где и зачем... И, пожалуйста, сделайте мне дружескую услугу: тщательно разузнайте, какая из ваших фирм, желательно с восточного побережья, захотела бы заключить со мной контракт на поставки чесучи и трепангов с крабами.
Меркулов проводил Гроверса до двери. Возвратился к столу. Улыбка сошла с его лица. Тяжело Спиридону Дионисьевичу. А что делать? Если японцы действительно начинают тур вальса с красной Читой, - надо готовиться к активному противодействию. И потом - в политике, как в торговле: если есть выбор, куда больше шансов купить хороший товар. Если выбора нет, всучат мешковину вместо полотна, и не пикнешь. Что ж, японцы своими намеками на переговоры с красными, даже помогли косвенно. Позиция - и в дипломатии, и в семейной жизни - основа основ. Кто первый, какую позицию занял он с самого начала, тот так и будет до конца хозяином. Умение обидеться наука, а умение прощать - целая отрасль наук. Здесь нельзя ошибиться и продешевить ни на йоту ни в чем: ни во взгляде, ни в жесте, ни в слове и спаси бог - в преждевременной улыбке. Уголки губ книзу, желваки чтоб ходили, и брови нахмурены. Вот так.
- Господин премьер, - заглянул в кабинет Фривейский, - к вам генерал Тачибана.
- Передайте господину генералу, миленький, что я занемог сердечным биением и прошу его свой визит перенести, предварительно согласовав его с министром иностранных дел.
Фривейский изучающе посмотрел на Спиридона Дионисьевича и, чуть улыбнувшись, осторожно склонил голову:
- Господин премьер, я немедленно вызываю вашего домашнего врача и уже потом отвечаю генералу Тачибане.
- Это жалко будет выглядеть, - возразил Меркулов. - Будто мы вызюзюкиваем оттого, что их боимся. А мы не боимся. Молоденькая вдовушка кавалеров себе выбирает, потому что не девица она и в любви уже преуспела. Откажите просто - в глаза.
...Тачибана ушел из приемной задом, все время кланяясь, а в глазах у него жалость к столь внезапной перемене в самочувствии великого человека.
На пороге генерал остановился и еще раз повторил:
- Я прошу вас передать Фривейски-сан, господину премьер-министру временного приамурского правительства мои выражения самой глубокой скорби и высокого уважения.
Фривейский отметил для себя, что эпитет <временное> по отношению к правительству Меркулова господин Тачибана применил впервые, столкнувшись носом к носу с Гроверсом, вышедшим от премьера, и получив отказ в аудиенции с вызывающей, отнюдь не протокольной наглостью.
Другой-то, помоложе, ринулся бы к себе в резиденцию - готовить ответный контрудар сокрушающей силы, а Тачибана - он в летах, он со Спиридоном Дионисьевичем почти одногодок. Он понимает, что удар - дело последнее. Уколол <временным> - и достаточно пока, на день им суеты хватит. Тут в другом весь корень: надо срочно запросить Токио и местную агентуру, не обидел ли кто из японских предпринимателей Спиридона Дионисьевича, Николая Дионисьевича или его сына - мальчик тоже подторговывает, хотя ему еще только семнадцать. Если кто братьев обидел все немедленно возместить из секретных фондов и парочку таких контрактов подсунуть, что только звон желтый в ушах зазвенит.
Генерал Тачибана умел даже и думать по-русски. Поэтому особенно волноваться он не стал и поехал на партию бриджа к французскому консулу. Туда же был приглашен генерал Молчанов, главком белой армии. С ним есть о чем поговорить - умница человек. И тонок, очень тонок.
По дороге к консулу генерал Тачибана успел заехать к министру иностранных дел господину Николаю Меркулову. Братья еще не успели созвониться, как и предполагал генерал, и поэтому он был уверен в аудиенции. Их разговор был кратким. Тачибана несколько усталым голосом таким голосом обычно говорят с ревнивыми женами, которые не понимают степени занятости мужа, - объяснил:
- Нельзя смотреть и видеть только то, что перед глазами. Это привилегия детей, но дети не являются партнерами в решении вопросов международной значимости. Дайренские переговоры нужны не нам. Они прежде всею нужны вам. Почему? Извольте: во-первых, они будут продолжаться по крайней мере два-три месяца, то есть именно столько времени, сколько потребуется вашему генштабу для окончания работ с планом победоносного наступления на ваших противников. Во-вторых, если красные согласятся с нашими требованиями, то вас это устроит не меньше нас. Если они откажутся от наших требований, тогда вы уж в вашем генштабе будьте готовы. Это вы брату передайте, а то он не принял меня, сказавшись больным, и американцем меня пугал. Николай Дионисьевич, не надо так с нами, не надо... Мы обижаемся так же, как и вы. Только мы улыбаемся, если обижены, а вы плачете. Вот и вся разница.
А пока Тачибана ехал во французский особняк, парижский консул говорил с Гиацинтовым, интересуясь дальнейшей участью большевиков, арестованных по делу подпольной газеты. Он говорил о необходимости находить третье решение судьбы политического противника. Ни в коем случае - террор, это плохо принимает мировое общественное мнение. Но недопустим и пустой либерализм в России либерализм обязательно кончается кровью.
- Любой поступок разрешен, - заметил консул, - только всегда необходимо иметь про запас того, кто потом станет козлом отпущения. Хотя, простите, - прервал себя консул, - еще могут подумать, что я вмешиваюсь в ваши внутренние дела.
Гиацинтов быстро глянул в мягко улыбающиеся консуловы глаза.
- Гродеково, центр семеновской группировки, - закончил беседу консул, направляясь, встречать Тачибану, - кажется, последний железнодорожный пункт, а там граница. То есть возможна высылка большевиков, а не казнь. Забытое благородство по отношению к оппозиции. Это понравится миру. А если Семенов в Гродекове красных обидит, это уже не ваша забота, а ваша печаль. Да, мы заболтались, прошу вас в тот зал, Кирилл Николаевич, бридж обещает быть интересным, хотя несколько вялым. Где же господин Ванюшин?
- По-моему, в библиотеке.
- Нет, - глухо ответил Ванюшин из-за камина, - он не в библиотеке, он - здесь.
Исаев зашел к Фривейскому и возгласил с порога:
- О, великий и всесильный!
- Говорите еще, - шутливо попросил Фривейский и закрыл глаза, показывая, как это ему приятно.
- Итак, завтра в три? - спросил Исаев тихо.
- Да. Я заеду за вами в <Версаль>, Максим Максимыч. Только смотрите: проиграем мы с вами все на свете.
- Это даже занятно, иногда проигрыш полезней выигрыша.
- В каком смысле?
- В том смысле, что все переоцениваешь. Заново и трезво.
Секретарша принесла последние газеты. Исаев и Фривейский профессионально быстро проглядели полосы. Фривейский усмехнулся.
- Послушайте, какую заметку тиснул ваш орган: <Загубили, суки, загубили! От тюрьмы, как и от сумы...>
Исаев и сам увидел заметку, сообщающую о похоронах Васильева красного лидера. Он тоже рассмеялся вровень с Фривейским: смешок, смех, хохот; спрятал газету в карман и ушел, рассеянно раскланиваясь на лестнице со знакомыми.
А в редакции заврекламой визгливо кричал, оправдываясь:
- А откуда я знал, что контрразведка рассердится?! Мне важно, чтобы не рассердились подписчики! Тоже мне, понимаешь, Наты Пинкертоны!
Заместитель редактора, распекавший рекламу, басил:
- Не визжи! Отвечать приходится мне - по телефону. А вот в девять часов завтра ты будешь им отвечать не по телефону, а в комнате номер семь, на Полтавской, три.
- Что за вопли? - спросил вошедший Исаев. - Как я понял случилось нечто непоправимое.
- Откуда я знал, что тот тип филер?! - жалко кричал заврекламой. Откуда я знал, что это из охранного?!
- Вы поменьше об этом распространяйтесь, - посоветовал замредактора, - а то вам наверняка шею свернут. <Загубили, суки, загубили!>.
- Гиацинтов обижен, что их контору назвали сучьей? - поинтересовался Исаев.
- Да нет! Совсем наоборот! Их возмутила фривольность тона о погибшем Васильеве!