_____________________________________________________________________
Гулко прогрохотав через мост, бронепоезд набирает скорость и с потушенными огнями уходит с фронта к взбунтовавшимся партизанам. По приказу Блюхера всю операцию надо провести за девять часов, с тем чтобы утром вернуться на передовые позиции и поддержать огнем орудий обороняющихся под Хабаровском красных бойцов.
В салон-вагоне идет <процесс> над тифом. За столом - <суд>: три бойца во главе с комиссаром бронепоезда, который зарос до самой последней крайности, и волосы у него, как у попа, лежат гривой на воротнике кожанки.
В вагоне яблоку упасть негде - бойцы, стоят, прижавшись друг к другу. Возле окна, припертый к запотевшему стеклу, - Постышев. Его трудно отличить от остальных. Павел Петрович в такой же солдатской гимнастерке, лицо его крестьянское, российское, и здесь сейчас никто, кроме комиссара, который заметно нервничает на своем председательском кресле, не знает, что среди собравшихся судить образцово-показательным судом заклятую болезнь находится член Дальбюро ЦК.
- Прошу выступить свидетеля, - говорит председатель.
К столу протискивается веселый парень - рот до ушей, на носу родинка, на груди болтается табличка, написанная большими печатными буквами: <Н е ч и с т о п л о т н ы й б о е ц>.
- Давай свои показания, - просит <судья>.
- Сейчас, - говорит <свидетель> и, подмигнув окружающим, посматривает в шпаргалку, написанную на маленьком листочке из блокнота. - Значит так, я считаю, что никакой заразы на свете вообще нету. Я год не моюся, а здоров, и никакая меня вошь не берет, потому как она, от одного моего духу помирает - лапы кверху, и готова. Запах, он лучше лекарства вошь безобразит.
- Отойди в сторону, - говорит председатель. - Давай сюда следующего!
Выходит <буржуй>. На огненные вихры бойца надет цилиндр. Он еле держится на громадных оттопыренных ушах <буржуя>, иначе бы сполз на глаза.
- Минька! - кричат бойцы. - Пенсню еще напяль!
- Во, сволочь, а, ребята?!
- Ишь вырядился!
- Свидетель, не вступайте в пререкания! - говорит председатель <буржую>, который уже успел весьма недвусмысленно ответить на веселые возгласы. - Отвечайте по существу, как вы относитесь к тифу.
- Мы, буржуи, относимся к тифу ясно и просто - надо упасть в ножки нашим дорогим Америке и Японии, пущай помогут!
- Как вы понимаете помощь от Америки и Японии, свидетель?
- Мы, буржуи, понимаем помощь так, чтобы они для нас прислали мыло и деколон-духи под охраной своих солдат! Мы деколон-духами отмоемся и надушимся, а рабочий с мужиком пущай гниют и вошь куют на задние ноги!
- Понятны вам мысли проклятой буржуазии, товарищи бойцы? - спрашивают из президиума.
- Понятно! - гремят бойцы.
- Что за такие мысли следует?
- К стенке ставить.
- Введите свидетелей обвинения.
Входят два бойца.
Первый делает шаг к столу президиума и начинает речь:
- Товарищ боец, я проболел тифом, - и он срывает с бритой головы меховую ушанку, - я пролежал месяц в бреду и потерял двадцать килограммов живого веса. Теперь хожу и ветра боюсь, шибает из стороны в сторону. Волоса у меня, обрати внимание, молодой революционный боец, растут теперь мелким кустарником, мышцы рук и ног стали как у старика, и в атаку я идти не могу, а только лежу на земле и плачу кровавыми слезами, что вовремя не следил за своей чистотой и не боролся с вошью.
Выходит второй боец:
- Я хочу сказать вам, бойцы, как из-за неосторожности и нечистоплотности несознательного элемента на фронт завезли вошь! Сколько людей она покосила, страх! Как вражеский пулемет! И что стало с безобидной на первый взгляд вши? Стало то, что фронт ослабел и белые продвинулись вперед! Даешь чистоту, бойцы!
- Долой вшей!
- Даешь стирку!
- Внимание, - говорит комиссар <Жана Жореса>. - Сейчас слово предоставляется защитнику.
Рыжий боец, который только что изображал буржуя, надевает пенсне и белую перчатку на левую руку, поворачивается к бойцам задом, на котором лихо красуются две громадные заплаты, и говорит президиуму:
- Я, как аблакат-защитник, хочу задать уважаемому начальству один вопрос: ругай вошь не ругай, борись с ней не борись, а белья-то все равно нет чистого?! Все белье у нас старое, как царизм! Зачем тогда мыться?
Из-за стола президиума поднимается комиссар.
- Бойцы, вы слышали речь классового врага! - гневно говорит он. - Да, у нас нет нового белья! Много чего нет у революции. Зато у революции есть главная задача - победить! По этому поводу - все в первый вагон! Сейчас там каждый получит четвертушку мыла, шайку с кипятком, а потом два товарища, работавшие прежде в прачечной, высушат на паровозе выстиранное вами белье и прогладят его утюгами, полученными в подарок от пролетариата Благовещенска!
В салоне, где только что проходил суд, остались комиссар <Жореса> и Постышев. Они присели к столику, закурили. В жестяных кружках дымился кипяток, заваренный на таежных снадобьях.
- Чага? - спросил Постышев.
- Нет. Лимонник с толченой березкой.
- Вкусно!
- И бодрит получше любого чая.
- А как у тебя та старушка, карамзинская племянница? Помнишь, ты ее <божьим одуванчиком> окрестил?
- Канкова? Вкалывает бабулька. Только ее либерализм мучает. По всему надо <плохо> ставить, а она <хорошо с двумя минусами> дарит. Я ее инспектировал, ругал, хотел даже на губу посадить - ничего не могу поделать.
- А сам грамотный?
- Что значит грамотный? Не сравнишь же ты, Пал Петрович, старую буржуйку со мной - комиссаром?
Постышев посмеялся одними губами:
- Ишь гонора сколько... Уроки у нее берешь?
- По два в день.
- Ну и как?
- Хочешь по-английски? Я как ихний прынц на нем теперь изъясняюсь.
- А что она тебе ставит?