Шамес взмахнул скрипочкой и запел:
Ой, койфен, койфен,
Койфен, папиросен,
Сказал Рувиму
Гоиш часовой!
НАДО УЕЗЖАТЬ
_____________________________________________________________________
- Почему вы не идете в наш университет, Рувим?
- В ваш университет евреев не пускают.
- Ну, есть же Америка в конце концов...
- А еще есть Житомир, где похоронено шесть поколений Шамесов, из которых только один Рувим стал приват-доцентом. Так пусть я сдохну в Житомире, честное слово, это будет приятно и мне и предкам.
- Пейте водку.
- Я боюсь опьянеть.
- Не бойтесь. Это так прекрасно... А особенно прекрасно на второй день после пьянки, когда потихоньку опохмелишься, пойдешь гулять звонность во всем кругом, тишина, нежность. Очень все обострено к жалости после опохмелки...
Шамес выпил полстакана и сразу же начал раскачиваться из стороны в сторону.
- Теперь весь пол облюет, образина, - беззлобно сказал Минька. - Ишь зенки начал закатывать. Еврей - он ведь особой конструкции человек, в нем есть такой клапан для хитрости. Как перебрал - клапан открывается, еврей выблевывается и завтра готов снова с чистой головушкой наш народ дурить, а русский человек - все в себе да в себе, нет у него клапана, да и добро жаль зазря переводить.
Минька подхватил Шамеса под мышки, ласково поволок его в маленькую прихожую, положил на пол, укрыл тулупом и рысцой вернулся обратно к столу. Ванюшин сидел строгий, тихий, рубаху на себе застегивал и смотрел прямо перед собой в одну точку.
Исаев кашлянул у двери и сказал:
- Николай Иванович, поехали собираться. Мы Гиацинтова не дождемся, тронем одни, а?
- Да, да, тронем одни... Может быть, взять с собой Шамеса?
- Пожалейте старика. Его Гиацинтов за пейсы по снегу оттаскает.
- Да, да, оттаскает, это уж непременно, - как-то угодливо согласился Ванюшин, по-прежнему глядя прямо перед собой. - Миня, проводи меня, я пойду. Пойду я...
- Куда, Косинька? Я картошечки отварил, сейчас покушаем, чайку попьем...
- Проводи меня, Миня, - повторил Ванюшин. - Проводи. И если ты меня чтишь, возьми вот сто долларов и на них Шамеса корми и холь. Я тебя по-божески прошу.
- Господи, господи, куда ж такие деньги-то, Косинька, да погибнем мы с них, не надо. Христом-богом прошу, господи!
- А ну, забожись на образа.
- Чего божиться-то?
- Божись, что на вас деньги истратишь, на обоих, а ему будешь, как мне в детстве, нянькой.
- Косинька, Косинька, я забожусь, вот божусь я, только что это ты, а?
- Ничего, старый. А мы, помнишь, маменьку ведь на второй день с утра из дома вынесли - и на кладбище. Значит, все слышала она. Слышала, как мы торопились, чтоб на поминках больше водки выжрать.
- Господи, Косинька, я беспокоюся... У меня вот и рука левая захолодела.
- Все торопились, торопились, наслаждения искали. А ее на второй день вынесли, скоты. И еще чего-то там изображаем. Борцы, освободители! Ну, будь здоров, скоро увидимся... Пошли, Максим Максимыч, а то мне очень жутко здесь смотреть, как Шамес в углу собакой спит, самого себя стыдно...
ВЛАДИВОСТОКСКИЙ ВОКЗАЛ. ПОЗДНЯЯ НОЧЬ
_____________________________________________________________________
- Группа <Сокол>... - звучит приглушенный голос Гиацинтова на темном перроне, оцепленном японцами так, что муха не пролетит.
- Здесь, - отвечает мужчина крестьянского обличья, стоящий перед строем из семи человек, также одетых в крестьянскую одежонку.
- Пароль в Чите?
- Осенний дождик.
- Отзыв?
- Будильник.
- Прошу в вагон. Группа <Рысь>?
- Здесь, - отвечает человек, одетый в форму красного командира. Рядом с ним семеро <бойцов> Народно-революционной армии.
- Пароль в Верхнеудинске?
- Сверху донизу.
- Отзыв?
- Ломберный стол.
- Прошу в вагон. Группа <Рожь>?
- Здесь, - отвечает человек, одетый оперуполномоченным госполитохраны ДВР. Рядом с ним семь человек - тоже вроде госполитохрановцы.
- Пароль в Борзе?