- Прошу, Николай Иванович, - пригласил Меркулов, - тут недалече.
Меркулов шагал между могилами быстро, ориентируясь в кромешной темной ночи, как днем. Ванюшин брел за ним, спотыкаясь, ничего еще толком не поняв, и очень сердился, потому что в штиблеты заливалась холодная чавкающая грязь.
В сером беззвездном небе висел дынный огрызок месяца. Слышно было, как над заливом зло орали чайки.
<Молодой месяц, - подумал Ванюшин, - только народился. Слева. Значит, можно на счастье загадать>.
На фоне серого неба, словно огородные чучела, печатались черные кресты. Город вдали моргал керосиновыми огоньками. Выли собаки в Эгершельдском поселке. Ветер налетал порывами. На рейде тоскливо кричали пароходы.
Меркулов остановился. Возле свежих крестов белели венки и увядшие цветы. Здесь были похоронены герои недавнего белого переворота.
- Тут, - сказал Спиридон Дионисьевич, упав на колени, словно подрубленный, - тут начинается история новой России.
<Неужто верит? - подумал Ванюшин. - Или играет, хочет, чтоб я это расписал - и в номер? Честолюбивы, черти, спасу нет!>
Меркулов истово молился, кладя земные поклоны, шептал быстрые слова, обращенные к богу. Ванюшин, стоя у него за спиной, молча и сосредоточенно курил, чувствуя себя неловко, будто подглядывал в замочную скважину. Премьер молился долго, потом молча поднялся, почти бегом направился к машине. Сухо кашлянул, попросил шофера:
- Ко мне в ставку, будьте добры.
Когда лимузин въезжал в город, он обернулся к Ванюшину:
- Вам, видно, в газету? Номер небось не готов?
<Хочет старик попасть в прессу с сегодняшним представлением, - решил Ванюшин. - Не иначе, как за этим и возил. Умен ведь, а в этом - болван>.
- Номер уже сверстан, - ответил он.
- Спасибо вам, Николай Иванович, что подарили время старику. И слова мои запомните: отсюда придет народу свобода. Здесь подымется светлый град Китеж со дна моря крови и слез русских. Остановитесь, шофер!
Ванюшин вылез из машины, долго смотрел вслед громадному <линкольну>, потом тяжко вздохнул и отправился в ресторан <Версаль>.
Фривейский стоял под портретом государя и наблюдал за реакцией Меркулова, который читал листочки, даже не сбросив своей солдатской шинели. Фривейский - секретарь Спиридона Дионисьевича. Он умен, ловок и держит себя довольно независимо. Меркулов-то сам из купцов, он независимость в людях ценит, а посему Фривейскому прощает, как никому, многое. Не любит его только в те моменты, когда личный секретарь мучается вспышками хронического люэса. В эти моменты Фривейский озлоблен и готов досадить кому угодно. В такие дни Меркулов просит своего <милого дружка> отдохнуть и не показываться в канцелярии. Но именно сегодня вечером Фривейский почувствовал рези и, вместо того чтобы уйти домой, принять лекарство и спокойно вылежаться, собрал листовки, газеты - и прямо на стол премьеру. А газеты - злющие! То, о чем все помалкивают, большевики высаливают - да еще с перцем, с солью, чтоб побольней.
Когда очередь дошла до рассказа о его, премьера, торговых операциях с японцами, Спиридон Дионисьевич снял фуражку, вытер лоб платком и сказал горестно:
- Ну что за подлецы, боже ты мой праведный! Куш в два миллиона! Какая, право, подлость!
Всю жизнь торгует Спиридон Дионисьевич, и никто о нем плохого слова не говорил! Что это, зазорно, что ль, с фирмой контракт заключать?! Им выгода, но ведь и нам - польза! Ах ты, боже мой, сейчас по городу сплетни поползут!
- Какой тираж этой гадости? - спросил Меркулов, брезгливо тронув газету пальцем.
- Большой.
- Где остальные экземпляры?
- У читателей.
Меркулов поднял глаза на Фривейского, догадавшись, что у того вспышка, и опустился в кресло.
<Помощничек... Тоже, видно, ликует... За дверь бы и на улицу! И на порог не пускать впредь и навсегда!>
А нельзя! Умен. Умных людей Меркулов ценит. Умному надобно многое прощать.
- Идите отдохните, милый дружок, - сказал премьер. - У вас лицо с желтинкой. Не иначе, как желудок мучает? Я вам попозже домашнего врача подошлю, он в желудочных заболеваниях горазд.
- Я перемучаюсь, - ответил Фривейский, - врач мне не нужен.
- Ну отчего ж? Мне это труда не составит. А газета... Пускай их пишут. Правда все равно себя скажет, история разберется, кто прав; она жрица из беспристрастных...
После ухода Фривейского Меркулов вызвал по телефону полковника Гиацинтова, начальника контрразведки, и сказал ему:
- Кирилл Николаевич, миленький, послушайте, что о вашем премьере пишут. Ах, уж читали? Ну и как? Любопытные детали, не правда ли? Только удивляюсь: как это вы, офицер и дворянин, служите спекулянту и грабителю русского народа? Я - спекулянт, я, полковник! Да вы не кашляйте в трубочку, мне в ухо отдает. А коли смешно - смейтесь! Только я старый, я смешного гораздо перевидал на своем веку, посмешней того, что красные бумагомаратели выкобенивают, я и это переживу. А вот вы человек на службе! Мне что? Мне ничего! Я в отставку, и адье, а вам отставка крайнюю скудость означать будет. И потом - я отставку прошу, вам же ее дают.
Премьер опустил трубку на рычаг и пошел в маленькую комнату, соседнюю с кабинетом. В углу - киот. Меркулов опустился на колени - молиться. Просить мира на земле и благоволения человецем.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
_____________________________________________________________________
Гиацинтов в задумчивости держал телефонную трубку возле лба, потом аккуратно опустил ее на рычаг и вызвал Пимезова, своего помощника.
- Воленька, я попрошу вас пригласить ко мне полковника Суходольского и всех руководителей отделов.
- Слушаю, Кирилл Николаевич.
Через несколько минут в кабинете у начальника контрразведки собрались руководители семи важнейших отделов.
- Господа, я пригласил вас для того, чтобы сообщить неприятную новость, - сказал Гиацинтов. - Нам сегодня же придется провести аресты выявленных подпольщиков, не дожидаясь окончания работы по ликвидации всех скрытных красных. Увы, это не моя воля, я выполняю приказ. Мы обязаны в ближайшие же дни выйти на их газету или в крайнем случае сделать так, чтоб она не попадала в руки к читателям. Но главная задача - захват московского представителя, который, по моим сведениям, направлен сюда, - становится трудновыполнимой, потому что подполье после наших сегодняшних арестов затаится, как никогда. Следовательно, особое внимание ко всем вновь появившимся здесь. Тех, кого мы заберем, спрашивать не только про газету, но и про московского гостя. А вдруг кто знает дату или место приезда? Хотя - это особая тема, и мы соберемся вскоре, чтобы ее детально обсудить. Имейте в виду, что красное подполье, которое сегодня мы начинаем забирать, в недалеком будущем окажется серьезной картой в нашей политической игре.
Гиацинтов оглядел своих сотрудников и усмешливо поинтересовался:
- Не тяжело объясняюсь, а? Так и заносит на усложненные обороты, будто на дипломатическом приеме нахожусь. Итак, прошу вас начинать аресты организованно, сразу по всему городу, чтобы никто из наших красных приятелей не ушел. Допросы проводить настойчиво, я обязан порадовать нашего премьера сообщением о найденной красной газете. С богом, друзья мои.
ХАБАРОВСКИЙ РЕВТРИБУНАЛ
_____________________________________________________________________
В кабинете следователя ревтрибунала сидел Филиповский, старший руководитель группы по борьбе с вооруженным бандитизмом. Он арестован за то, что во время обыска у баронессы Нагорной похитил жемчужную осыпь. Сейчас он сидел, зажав кисти рук между коленями; на лбу капли пота, глаза воспаленные, красные, как у кролика. Следователь позвонил Постышеву и сообщил об аресте чекиста, а ведь полгода не прошло, как Павел Петрович самолично вручал Филиповскому именной маузер с серебряной планкой за беззаветную доблесть. И вот сейчас Постышев сидит напротив Филиповского, а тот глаз поднять не смеет, головой вертит и все время морщится, будто у него зубы болят.
- Ты не крути, Филиповский, - попросил Постышев, - ты давай честно.
- Я четыре года с белыми дерусь, я жизни не жалею.
- Погоди, погоди! Я о другом спрашиваю: как ты мог жемчуг украсть?
- Не воровал я! - глухо выкрикнул Филиповский. - Реквизировал...