Петерсен посмотрел на напрягшееся лицо Вринса.
Старпом, чуть стесняясь, приказал:
— Спускайтесь! Руки из карманов!
Тем, кто стоял внизу, почудилось, что Крулль беззвучно усмехается.
— Мы еще не в Хаммерфесте? — поинтересовался он.
Никто не ответил. Из какой-то двери робко высунулась голова стюарда.
— Инспектор поднялся?
— Только что вышел из каюты. Попросил пить.
Тут же действительно вышел Йеннингс и первым делом ликующе объявил:
— Меня вырвало, капитан!
Он весь сиял, хотя был еще несколько бледен.
Потом заметил Крулля, спускавшегося по трапу в сопровождении второго помощника и одного из матросов.
— Его взяли? Что же нам…
Инспектор не осмелился договорить:
«Что же нам с ним делать?»
Но взглянул на Петерсена с некоторой растерянностью.
Улыбался только Крулль. Все остальные испытывали лишь одно — болезненную усталость.
Глаза у всех были красные, губы бескровные, никто не успел побриться.
Когда Крулля вели мимо салона, дверь отворилась, и на пороге возникла Катя Шторм в помятом платье.
Свет падал не с неба, а от сверкающей снежной горы, почти впритирку к которой шла «Полярная лилия». И свет этот был мертвенный, гнетущий.
Катя, остолбенев, посмотрела на Крулля, нашла глазами Вринса и отвернулась.
— В салон! — поколебавшись, бросил Петерсен.
Угольщика вталкивать не пришлось — он вошел сам, пригладил рукой растрепанные волосы, пощупал бороду, отросшую уже сантиметра на четыре.
— Примите вахту.
Второй помощник кивнул, направился к мостику и исчез, а капитан, впустив в салон инспектора и Вринса, захлопнул за ними дверь.
На мгновение воцарилось замешательство. Петерсен смотрел на Йеннингса, Йеннингс на Петерсена. Кто первый возьмет слово?
Катя отошла в глубь помещения. Затем неожиданно уткнулась лицом в иллюминатор.
— Я арестую вас, Рудольф Зильберман, — объявил полицейский, хотя голосу его не хватало уверенности, тем более что с губ задержанного не сходила улыбка.
В ту же секунду у девушки вырвался подавленный вопль. Вринс кинулся к другому иллюминатору и крикнул:
— Капитан!
В салоне услышали, как по прогулочной палубе бежит матрос.
Петерсен мало что увидел. Он скорее угадал, чем отчетливо различил силуэт человека, перемахнувшего через борт и скрывшегося в волнах.
Он распахнул дверь, наклонился и заметил трижды приподнявшуюся над водой бритую голову, причем в третий раз — уже почти за кормой.
— Стоп машина! — крикнул он вахтенному. — Задний ход!
Второй помощник не понял, знаком попросил повторить, поднес руки к ушам.
— Откуда-то раздался голос Крулля:
— Да бросьте вы его!
— Стоп машина!
Пароход остановился так резко, что нос задрался кверху. Но, обшарив с помощью бинокля волны, поднятые «Полярной лилией», моряки не обнаружили ничего, кроме изжелта-белых бурунов.
Все совершилось с такой быстротой, что каждый в отдельности успел увидеть лишь малую долю случившегося.
Люди в тягостном оцепенении смотрели друг на друга. В салон вошел Эвйен, свежевыбритый, с идеальной складкой на серых брюках, в начищенных до блеска ботинках.
— Что произошло? Почему остановка?
Опершись на поручни мостика, вахтенный ждал команды.
— Вперед! — крикнул наконец Петерсен. — Полный вперед!
Катя не лишилась чувств. Она лишь впилась обезумевшими глазами в плещущие волны, которые опять побежали вдоль бортов парохода.
— Уведите ее, Вринс. Только без глупостей, ладно?
Петерсен сопроводил свой приказ таким взглядом, что молодой человек попробовал сказать что-то признательное, но не нашел слов и просто посмотрел, но выражение его глаз было не менее красноречиво.
Капитан снял, вернее, сорвал с себя кожанку: несмотря на семнадцать градусов ниже нуля, он был весь в поту.
— Входите, Эвйен. И закройте дверь.