Я взглянул на пропуск: Мария Шульцова, родилась в Беховицах 2. III. 1905 года. Проживает: Прага 6, ул. На виници, 32. Номер паспорта и подпись дежурного.
Мария Шульцова сидела на краешке стула, не сводя с меня светло-голубых, как камешки детских сережек, глаз. Казалось, она не ощущает сугубо — официальной атмосферы служебного кабинета, который мы обычно заимствуем у министерства в случаях, когда приходится приглашать людей, с которыми, по понятным причинам, мы не можем беседовать на своих обычных рабочих местах.
Эту пожилую женщину можно было принять за вдову мелкого служащего, которая, принарядившись, отправилась воскресным днем в больницу проведать родственницу. На ней была шляпка из искусственной соломки, светло-синий костюм и белая блузка с рюшиками. В руках она сжимала сумочку с потускневшей серебряной пряжкой в виде трехмачтового кораблика.
— Вы должны мне верить, — сказала она, пригладив чуть тронутую сединой прядь волос, выбившуюся из-под старомодной шляпки. — Мой Мартинек никогда бы сам этого не сделал… Никогда… — И, переведя дыхание, продолжала: — Он никогда бы не покинул родины, понимаете?! — Эта последняя ее фраза, растерянная, безответная, на какое-то мгновение словно повисла в воздухе. — Все из-за нее, — продолжала женщина. — Из-за этой его Ганки… ну, понимаете, жены. Она утащила его от меня в Голландию. В шестьдесят восьмом, понимаете?
Я оперся рукой о стол и, склонив голову, присматривался к ней. Что-то в этой женщине было мне то ли знакомо, то ли кого-то напоминало: ее голос — тихий, как бы обращенный в себя, удлиненное спокойное лицо с прямым носом и слегка выступающими скулами, и имя Мартин, которое она произнесла, и адрес, нацарапанный вахмистром Вахой на пропуске.
— Хочу, чтобы вы поняли, почему я вас побеспокоила. — Она судорожно сглотнула и опять перевела дыхание. — Дело в том, что мой Мартин хочет вернуться домой, очень хочет вернуться. Посмотрите, что он пишет.
Она открыла сумочку, из которой тут же повеяло едва уловимым ароматом недорогих духов. Я переминался на стуле, ожидая, какой оборот примет дело. Из открытого окна долетал шум с перекрестка улиц; покачиваясь в воздухе, медленно кружил опавший с каштана лист. Он похож был па кисть руки с растопыренными пальцам и, тянущейся в пустоту. На мгновение лист повис и иолдухс, потом заколыхался и исчез за оконной рамой.
— Вот оно! — сказала Мария Шульцова и положила передо мной на стол пожелтевший лист дорогой шелковистой бумаги. В его правом верхнем углу значилось: «Доц. инж. д-р Мартин Шульц, 6030, Ниу Байерлаанд. Нидерланды».
Ниу Байерлаанд, что в переводе означает Новая Бавария, — это, насколько я знал, небольшое предместье Роттердама, состоящее из десятка богатых белостенных вилл, обращенных сверкающими окнами к вечнозеленым лужайкам вдоль побережья одного из тихих заливов Северного моря.
«Ну ладно, — подумал я, взяв письмо, — давай посмотрим, отчего это доц. инж, д-р то ли с жиру, то ли сдуру бесится».
«Дорогая мамочка, пишу тебе из неврологического санатория, а если хочешь точнее — из дома умалишенных. Запихнула меня сюда Ганка под предлогом моего крайнего переутомления и необходимости якобы прийти в себя и собраться с силами. Лечение, дескать, не продлится более шести месяцев. Ты можешь себе представить?! Целых полгода! Не беспокойся, тут у меня есть все необходимое: книги, отличная еда, раз в неделю я даже могу с Ганкой проехаться к Плаасам — небольшим озерам, неподалеку от санатория; вероятно, это единственное, что осталось в Голландии от природы. Опекает меня здесь непосредственно сам главный врач и владелец санатория доктор Иаан Паарелбакк. Но это не столь уж существенно. Я чувствую, что начинаю понемногу сходить тут с ума». Автор письма, мелькнуло у меня в голове, употребил оборот отнюдь не научный. «То есть пришел я сюда, — продолжал я читать, — совершенно нормальным, да и теперь вполне способен работать, рассуждать обо всем, что касается моей специальности, но здесь со мной обращаются как с никудышным человеческим обноском. Я исправно выполняю все предписания, словно меня кто-то непрестанно понуждает к этому, и лишь порой будто пробуждаюсь на миг и ощущаю, что я это я, Мартин, со своей собственной волей и своими мыслями, которые могут быть заняты и чем-то иным, а не только биохимией. Используя одну из таких минут, я и пишу тебе: прошу тебя, бога ради прошу, зайди в Праге в министерство иностранных дел либо еще лучше — в министерство внутренних дед, и попроси их там помочь мне выбраться отсюда. Говорят, они многим; уже помогли вернуться ка родину. Скажи им, что я очень хочу вернуться, для меня неважно, посадят меня цо возвращении в тюрьму или не посадят. Это письмо тебе для верности перещлет приятель, который едет в Прагу. Тут оно могло бы, пожалуй, и «затеряться на почте». Целую. Б.».
«Называл себя Мартином, а подписался почему-то буквой Б…» — мелькнуло у меня в голове.
Я трижды прочитал письмо от начала до конца. Меня все больше охватывало ощущение, будто я уже где-то видел этот цочерк, отличающийся прямизной букв. Я закурил и вдруг понял, что меня в этом письме больше всего удивило: человек, который так просит о помощи, не написал ни точного адреса, ни названия санатория… Установить это не составляло, правда, никакой проблемы. Плаасы, которые упоминал инженер Шульц, находятся к востоку от Наардена, а столь необычные неврологические санатории, как тот, которым руководит врач, именуемый Иааном Паарелбакком, там не исчисляются тысячами. Но уже одно то, что Шульц этого не сообщил, видимо, подсознательно считая обстановку, в которую попал, общеизвестной, говорило о том, что дело тут обстоит неладно.
Глядя на лежащий передо мной лист, я подумал: «А ведь заключительное замечание о том, что письмо могло «затеряться», автор не забыл взять в иронические и предостерегающие кавычки, а это означало, что голова его — человека, обладающего таким набором ученых званий, — которая, казалось, могла бы превратиться в глухую раковину, напичканную лишь специальными знаниями, продолжает все же варить».
А что это за приятель, отправивший письмо? Как он попал к нам? Зачем? Вопросы возникали самопроизвольно и закономерно. Посетительница с голубыми глазами сидела словно окаменев. А я спрашивал себя: как поступить? Сразу поставить точку? Отправить, как говорится, за боковую линию, в аут — сказать: «Знаете, давайте немного подождем, пусть ваш сын приведет в порядок свое здоровье, а затем зайдет в наше посольство в Гааге и подаст прошение о возвращении на родину. И консульские органы, вполне вероятно, удовлетворят его просьбу…»
Да… Да, но ведь этот человек просит помощи. И бросит ее у нас. Хорошо, но сам ли он просит, по своей ли, хоть и ослабленной, воле, или?.. В нашем доле необходимо предвидеть все возможности.
Я снова взял письмо Шульца. Переверпул его с лицевой стороны на оборотную, потом снова на лицевую, словно эта шелковистая бумага могла открыть мне нечто новое и неожиданное. И как бы неправдоподобно это ни звучало, тем не менее она действительно сказала мне то, о чем за мгновение до этого я лишь смутно, где-то в подсознании, догадывался и что теперь превратилось в уверенность. Меня вдруг словно осенило, я понял, и кто она, эта женщина, сидящая сейчас передо мной, и что означает инициал Б. в письме человека, имя которого начинается на М. Ну конечно же — да! Да! Меня даже пот прошиб.
А нет ли у нас дела на этого Шульца? Я снял трубку телефона, набрал номер архивами через несколько минут на стол передо мной легли две папки с бумагами. Я нетерпеливо раскрыл первую и углубился в чтение.
Анкетные данные… Ну, так и есть — моя догадка полностью подтвердилась. Я продолжал читать: инженер, окончил факультет естествоведения с дипломом первой степени и званием доктора, кандидата биологических наук, в последующем — доцент факультета естественных наук и старший научный сотрудник Научно-исследовательского института молекулярной биологии. Специалист по вопросам биологической инженерии. ЧССР покинул легально по действительному паспорту с туристической выездной визой 29 августа 1968 года. Местожительство за границей не оформил, обосновался в Нидерландах, где в 197.3 году получил гражданство. По достоверным сведениям, работает руководителем фундаментальных исследований в фирме «БИОНИК инкорпорейтед» в Роттердаме. ЧССР покинул вместе со своей женой Ганой, урожденной ЗАГОРОВОЙ».
Далее в официальных материалах говорилось: «По совпадающим сведениям из разных источников, ШУЛЬЦ отказывается от какого бы то ни было сотрудничества с эмигрантскими организациями, и не только отверг финансовую поддержку эмигрантского так называемого Наарденского движения, но и выставил из своей квартиры представителя этой организации, категорически отказавшись поставить свою подпись под ее античехословацким и антисоветским воззванием, заявив, что предателем никогда не был и не будет». Достоверность этих сведений сомнений не вызывала. «ШУЛЬЦА согласно независимым друг от друга сообщениям вынудила эмигрировать его жена, поставив перед дилеммой: развод или эмиграция».
Итак, пожилая женщина в старомодной шляпке была права. Очко в ее пользу.
Я продолжал читать:
«Положение ШУЛЬЦА в фирме «БИОНИК», мало сказать хорошее. Его месячное жалованье достигло 5200 гульденов. Он считается наиболее продуктивным сотрудником. Имеет виллу в Ниу Байерлаанде, которую приобрел в рассрочку, и две автомашины — БМВ-2002 и «Мор-рис-мини-1000», купленные за наличный расчет. Подругам сведениям, ШУЛЬЦ стремится вернуться в ЧССР. В эмигрантских кругах и по месту работы это обстоятельство хорошо известно. Известно также, что по этой причине у него часто происходят споры и ссоры с женой, во время которых ШУЛЬЦ однажды применил по отношению к своей супруге физическую силу».
Подоплека того, каким образом Мартин Шульц оказался на попечении доктора Иаана Паарелбакка, приобретала более ясные черты.
«Фирма «БИОНИК инкорпорейтед» занимается активной разработкой и опытным производством стратегически важных биохимических препаратов», — читал я и лишь мельком, почти подсознательно, отметил, что только по нашему настоянию прокурор не предъявил пока Шульцу обвинения в нарушении статьи 109 уголовного кодекса о не дозволенности ему покидать ЧССР.
Итак, наше ведомство не имело в виду препятствовать его возвращению.
Но кое-кто из господ по ту сторону баррикады сделал, как видно, все, чтобы он не смог вернуться. Там, где ведутся стратегически важные исследования, — там НАТО. А где НАТО, там и ЦРУ со своими спецслужбами. Заботы доктора Иаана Паарелбакка о Мартине Шульце обретали новый облик: по существу, это было заточение, попросту арест; конечно же, такого человека, как Шульц, они будут держать под надзором, не спуская с него глаз. Но какую роль во всем этом играет его супруга?
Итак, письмо, подписанное инициалом Б., обретало теперь совсем иной смысл. Но вот вопрос: написал ли его Шульц по своей воле? Не преднамеренно ли это разработанная провокация? Но тут могла быть и третья возможность — письмо Шульц написал по своей воле, а господам из службы охраны информации фирмы «БИОНИК инкорпорейтед» о нем известно. И они решили, отправив его, посмотреть, как мы будем реагировать.
— Ну и натворил ваш Бобин нам хлопот, пани Шуль-цова, — заметил я. — Однако делать нечего, придется ему помочь.
Пани Шульцова всем телом подалась вперед. Приоткрыла рот и пригнула к плечу голову. Она так сжимала сумку, что пальцы ее побелели.
— Вы что, его знаете?..
— Ну конечно, дани Шульцова! Я знаю его школьную кличку. Ведь я Ярда Блажек. Мы же с Бобином учились в одном классе — в школе, а потом в гимназии…
— Ярда Блажек… — повторила Шульцова и прикрыла ладонью рот, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.
Репутация Ярослава Блажека с самого первого класса начальной школы, что и поныне стоит на Гораждевицкой улице, и до четвертого класса реальной гимназии, как видно, не стерлась за долгие годы в ее памяти.
— Да, вот так, пани Шульцова, я и есть тот самый шалун и озорник Ярда Блажек.
Да, тот самый озорник, что учился в одном классе и сидел за одной партой с отличником Мартином Шульцем. Замысел тогда был прост: на Ярду Блажека, шалуна и непоседу, должен был благотворно влиять отличник, спокойный и рассудительный Бобин. Но расчеты педагогов не всегда оправдываются. Не Бобин повел меня по праведному пути, а, наоборот, он сам вслед за мной стал карабкаться по перекладинкам стремянки мальчишеских шалостей и «грехов» отрочества.
Шульцова наморщила лоб и явно была растеряна. Совсем не требовалось быть гением, чтобы догадаться, о чем она думает: ей, несомненно, представлялась удачей встреча здесь с человеком, близко знавшим ее Бобина. Но следовало и прикинуть, способен ли этот человек с сомнительной репутацией в школьные годы стать теперь достаточно надежным и серьезным союзником.
— Вы совершенно спокойно можете обращаться ко мне на «ты», — предложил я.
Это предложение повергло ее в еще большую растерянность: ну может ли человек, предлагающий называть его на «ты» словно школьника, сделать что-нибудь серьезное для возвращения ее сына?
— Как же ты, Яроушек, попал сюда?.. — неуверенно спросила она, движением головы показав на потолок.
— А что? Здесь работа, как и всякая другая, пани Шульцова, — улыбнувшись, ответил я, довольный, что мать моего одноклассника назвала меня все-таки на «ты» и доверительно по имени.
Я закурил сигарету и, улыбаясь, поведал ей вкратце о своих делах. Жена моя Мария тоже работает в этом министерстве. У нас двое ребят. Ярде двенадцать лет, Гон-зе десять; я закончил юридический факультет университета. О том, что я майор и заместитель начальника одного из отделов разведки, Шульцовой, пожалуй, было необязательно знать. Довольно с нее и того, что я дипломированный юрист. Этого и впрямь оказалось для нее достаточным. Она смотрела на меня внимательно и даже с какой-то долей почтительности. Тут уж явно сыграли свою роль и мое солидное семейное положение, и, видимо, мысль, что из детства неизбежно вырастают так же, как из штанов старшего брата.
— Ты меня радуешь, — сказала она.
И вероятно, в эту минуту ей пришло в голову, как в жизни порой все усложняется и запутывается: отличник Бобин — в эмиграции, да еще и в сумасшедшем доме, а этот озорник Ярда Блажек стал вйолне порядочным человеком и гражданином. Получит Пенсию. А для многих людей ее поколения это фактор весьма немаловажный.
По щекам ее вдруг потекли слезы. Она щелкнула замком сумочки, вынула и прижала к глазам тщательно отутюженный кружевной платочек. Плакала она беззвучно, не всхлипывая, а я ей не мешал и не утешал ее: бывают моменты, Когда матерям нельзя и не нужно ничего объяснять. Плакать она перестала так же внезапно, как и начала.
— Послушай, Яроуш, — заговорила она снова, — если Бобин вернется, ты не мог бы замолвить за него словечко, чтобы там с ним хорошо обращались?
— Там? Где? Я вас не понимаю, пани Шульцова.
Понимал я, конечно, отлично, но просто хотел уточнить, как она представляет себе дальнейшую судьбу сына.
— В тюрьме, конечно, — выпалила она. — Сколько ему могут дать, Яроуш, как ты думаешь? Ты же все-таки юрист!