Это «что-то еще» Элевайз не могла определить даже для самой себя.
Таким образом, с самого начала с Пег все было совсем не так, как с другими.
Всего за несколько недель жизни в монастыре садоводческие таланты Пег нашли применение. Она стала ученицей пожилой сестры Тифены, которая вместе с сестрой Евфимией выращивала целебные травы и использовала их в укрепляющих настойках, лекарствах и мазях. Сестра Тифена с первой же встречи почувствовала к девушке искреннюю симпатию и отзывалась о ней самым лучшим образом, но Элевайз отнеслась к ее восторгам с прохладцей, поскольку сама старушка всегда отличалась некоторой свободой в своих взглядах на веру.
Как-то утром, поздней осенью, когда дел в огороде стало меньше, Пег постучала в дверь аббатисы и попросила, чтобы ее научили читать.
Элевайз, изумившись — всего лишь несколько сестер умели читать или проявляли хотя бы малейший интерес к этому, — сначала засомневалась, но, поразмыслив дня два, согласилась и даже взяла эту задачу на себя.
Пег оказалась способной ученицей. Через несколько месяцев девушка уже читала простые слова; она достигла бы этого быстрее, будь у аббатисы побольше времени на уроки. К весне Пег уже просила, чтобы ей позволили читать бесценные манускрипты, которые хранились в скриптории аббатства. Молодая сестра Бернадина, книжница и поклонница прекрасного, на попечении которой находились древние рукописи, была категорически против, но Элевайз дала свое разрешение.
С тех пор по утрам в часовне часто можно было видеть Пег, сидевшую на скамейке в углу и склонившуюся над манускриптом, и сестру Бернадину, которая возмущенно ахала и вздыхала где-то поблизости. Элевайз думала, что Пег могла бы читать весь день напролет, если бы ей только позволили, но ради душевного спокойствия сестры Бернадины, а также по той причине, что ни одной монахине, особенно во время ее испытательного срока, не разрешалась подобная роскошь, Элевайз ограничила «учебное» время Пег коротким промежутком между Часом шестым и дневной трапезой.
Однажды утром, поддавшись охватившему ее любопытству, Элевайз остановилась возле скамейки Пег и посмотрела через плечо девушки, что та читает. Это был древний и почти непонятный для Элевайз свод знаний о деревьях.
Когда испытательный срок подошел к концу, Пег повторила свою просьбу позволить ей дать обеты и вступить в общину. Элевайз все еще сомневалась, но не могла найти веские причины для отказа. В середине лета, когда Пег минуло пятнадцать, она надела белое покрывало и стала самой юной послушницей в аббатстве Хокенли.
Когда Элевайз готовила ее к первым обетам, Пег спросила:
— Аббатиса, могу я взять себе другое имя?
В первую секунду удивившись, Элевайз быстро поняла, в чем дело. Или подумала, что поняла.
— Да, Пег. «Сестра Пег» — действительно не самое благозвучное сочетание, правда?
Пег улыбнулась.
— Да. Но дело не в этом. Мои приемные родители выбрали имя по своему разумению, и я никогда не жаловалась, но… — Она на миг умолкла, а затем кротко спросила: — Я обязана указать причину, аббатиса?
Элевайз подумала, что обычно она принимает имя, выбранное каждой новой монахиней, не задавая никаких вопросов, и решила, что будет странно и несправедливо сделать исключение сейчас.
— Нет, Пег. Полагаю, нет. Каким именем ты хотела бы называться?
Девушка ответила:
— Калиста.
Весь следующий год сестра Калиста вела себя как энергичная и старательная послушница. Элевайз думала, что, наверное, точно также она провела свое детство — как послушная деревенская девочка, ухаживающая за цыплятами. Аббатису беспокоило, что жизнь в деревне могла развить лишь малую долю способностей Калисты — и, очевидно, лишь часть ее души. То же самое могло быть сказано и о ее жизни в аббатстве.
«Нет ничего, в чем я могла бы упрекнуть ее! — настойчиво повторяла Элевайз самой себе. — Она всегда пунктуальна, всегда старательна, всегда делает все, что в ее силах, чтобы угодить. Никогда не жалуется, даже когда на ее юные плечи ложится самая неприятная работа, — а ведь это гораздо больше того, что можно сказать о многих сестрах».
Почему же тогда аббатиса так тревожилась из-за Калисты?
Элевайз встала с колен, чуть не застонав от боли: она молилась целый час, отказавшись от дневной трапезы, в надежде, что, возможно, угодит Всевышнему и справедливо заслужит его помощь.
Тихо закрыв за собой тяжелую дверь величественного западного входа, Элевайз покинула церковь.
«Ох, не чувствую, что мне хоть сколько-нибудь легче! — с огорчением думала она, пересекая внутренний двор и направляясь в свою уединенную комнату. — Я все еще не могу решить, как поступить, хотя сама эта неопределенность побуждает меня к тому, чтобы постоянные обеты девушки были отложены по крайней мере до тех пор, пока это неприятное дело не будет…»
— Аббатиса! — послышался женский голос.
Элевайз обернулась. К ней спешила сестра Эрсела, на ее лице светилась широкая улыбка.
Поборов мысль о том, что сейчас ей меньше всего хотелось бы вести долгий разговор с привратницей, Элевайз сумела изобразить на своем лице ответную улыбку и спросила:
— Чем могу быть полезной, сестра Эрсела?
— Аббатиса, к вам посетитель! — выпалила сестра Эрсела. — Сначала сестра Марта еще издали увидела всадника. Мы с ней все гадали, кто бы это мог быть. А потом он подъехал и сказал, что прибыл, чтобы увидеться с вами, если это возможно. Я взяла на себя смелость ответить, что, по-моему, это возможно. Конечно, вы очень заняты, но, наверное, все-таки найдете время, чтобы принять его. Он и сейчас еще беседует с сестрой Мартой, а я сразу поспешила к вам.
Элевайз терпеливо дождалась, когда монахиня договорит, а затем спросила:
— И кто же этот «он», сестра Эрсела?
— Ох, разве я не сказала? — Привратница смущенно захихикала. — Правда не сказала? Это все потому, что я так рада видеть его снова! Знаете, он ничуть не изменился! Выглядит точно так же браво, как и раньше, а ведь прошло уже, наверное, года два с тех пор, как он приезжал к нам, и…
— Сестра Эрсела, — мягко перебила ее Элевайз.
— Это Жосс, аббатиса! — воскликнула сестра Эрсела. — То есть, наверное, мне следовало сказать «сэр Жосс Аквинский». Приехал из своего великолепного нового дома, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение!
Сидя в своей комнате в ожидании, пока Жосс наговорится с сестрой Мартой и присоединится к ней, Элевайз размышляла, какая поразительная удача в том, что рыцарь появился именно сейчас, в тот самый момент, когда ей так нужен мудрый и доброжелательный собеседник. Посторонний, но тем не менее друг. Она знала, что Жосс благоразумен и достоин доверия.
Когда до нее донесся звук тяжелых шагов за дверью, ее вдруг озарила догадка: это Небеса послали ей рыцаря! Длившиеся целый час молитвы отчаяния в конце концов были услышаны.
«Аббатиса Элевайз хорошо выглядит, — подумал Жосс, усаживаясь на тот самый шаткий стульчик, который он запомнил по своему посещению аббатства два года назад. Неужели за все это время никто так и не намекнул ей, что гостям мощного телосложения, особенно мужского пола, было бы удобнее сидеть на крепкой скамье? — У нее то же спокойное выражение лица, те же ясные серые глаза и пухлые губы».
Но, зная ее так, как знал он, — хотя ее поведение ничем не отличалось от обычного — Жосс понял: что-то беспокоило ее. Да, несомненно! Потому что, когда он бесконечно долго и подробно распространялся о своем новом доме, о своих планах, об Уилле и Элле и их разносторонних умениях, у него появилось подозрение, что на самом деле аббатиса его не слушает.
«О, неужели?» — отзывалась Элевайз. Или: «Чудесно!» Или же: «Как хорошо!» Тогда, чувствуя, что он поступает не совсем учтиво, Жосс словно бы невзначай обронил:
— В главной зале стоит отвратительный запах, думаю, там побывал вепрь.
На что аббатиса ответила:
— Ах, как это мило!
И он точно понял, что она совсем его не слушает.
Жосс придвинулся к ней и с более близкого расстояния заметил маленькие складки беспокойства меж ее бровей.
— Аббатиса Элевайз, — любезно сказал он, — это был не совсем правильный ответ.
На мгновение он раскаялся в своем поступке. Бледные щеки Элевайз едва заметно вспыхнули, и аббатиса извинилась. Не обращая внимания на ее смущение, рыцарь спросил:
— Почему вы не скажете мне, что случилось?
Она подняла на него глаза.