– Яшенька, это гениально! – с восхищением проговорила птичка Жанна Сергеевна, обозревая мою новую униформу. – Давай я поглажу побыстрее – и едем…
У меня не было оснований для выражения бурных восторгов. Костюмчик получился так себе и производил впечатление только на некотором расстоянии. Вблизи подделку различить было можно.
– Глупость все это, Жанна Сергеевна, – с тяжелым вздохом сказал я, отдавая ей реквизит. – Опасная самоубийственная глупость. – Мой профессионал, который во мне помалкивал добрых полдня, вырвался наружу и полез немедленно делиться мрачными пророчествами. – Живыми нам оттуда не уйти. Нас обязательно вычислят и возьмут на прицел. Шансы наши равны… – Слово нулю договорить я не успел: Жанна Сергеевна, встав на цыпочки, заткнула мне рот влажным долгим поцелуем. Она уже хорошо научилась справляться с профессионалом Штерном. Как высококлассный дрессировщик-гуманист со своими львами – только лаской и сахаром. Минут через пять, когда от поцелуя уже начало звенеть в ушах, птичка отпустила меня. К тому времени я окончательно позабыл большинство аргументов против и у меня в запасе остался лишь один, весьма неубедительный.
– Жанна Сергеевна, – пробормотал я тоскливо. – Я ведь специалист узкого профиля. Ладно, дискету я украл. Но красть еще и американского писателя – это в мои обязанности не входит. Я раньше никогда этим не занимался!
– Все на свете в первый раз, – мечтательно улыбнулась птичка. – Не сейчас – так через час. Интересней в первый раз, чем в последний…
По-моему, она процитировала какие-то стихи.
– Вознесенский, – добавила она, увидев на моем лице мучительное недоумение профана – Ранний. Раньше он писал, Яшенька, неплохие стихи…
– Ну, разве что до нашей эры, – с сомнением произнес я.
– Вот именно, – согласилась птичка. – До нашей с тобой.
В результате поэтического нокаута профессионал во мне надолго замолк, и к обсуждению совместного плана действий мы больше не возвращались.
Кстати сказать, мои претензии к нашему плану были родом здоровой самокритики. Идею перехватить Макдональда в аэропорту «Шереметьево-2» сразу после приземления самолета и таможенных формальностей родил именно я буквально час назад, в отчаянной попытке унять тихие птичкины слезы. Как только Жанна Сергеевна выслушала теленовость и поняла, что явление настоящего Стивена на русскую землю – не сон, а реальность, ее губы тут же скривились, носик-клювик горестно поник, огромные глаза начали наполняться слезами.
– Я пропала, – прошептала она. – Сроки выходят, а у нас нет ни книги, ни верстки, ни даже дискеты… Что я ему скажу?…
– Правду, – предложил я.
Плечи Жанны Сергеевны совсем поникли от такой моей черствости.
– Если правду, то все погибло, все! «Меркурий» его официально перекупит, и мне конец… Они даже могут встречать его уже в аэропорту…
– Непременно встретят, – бессердечно подтвердил я. После этих моих ужасных слов лицо птички залилось слезами. Видеть это для меня было непереносимо, и я почувствовал себя последним подлецом и вообще кругом виноватым. Тогда я и выдал поспешно свою безумную идею. Ту самую, что Жанне Сергеевне безумной отнюдь не показалась. Ручейки из ее глаз пересохли, она ахнула, поцеловала меня, сказала «Потрясающе!», побежала к телефону звонить в справочную, с полдороги вернулась, еще раз меня чмокнула, потом полчаса мучила аппарат, добиваясь то длинных гудков, то вообще молчания в трубке. Я тем временем, кляня самого себя за безрассудство, кроил из подручных средств очередной защитный костюм-униформу. Мой нынешний бомж, разумеется, здесь не годится: его видом в аэропорту можно было бы привлечь внимание только милиции, а американца – отпугнуть. Обмундирование монтера Скорлупкина тут тоже не подходило, а обычный бежевый плащ Якова Семеновича Штерна стал бы почти наверняка первой мишенью для всех желающих киллеров из «ИВЫ». Нет, подумал я, плащ мы побережем.
Последний раз бывать в валютном «Интуристе» мне случилось лет пять назад, еще в пору МУРовской юности, и я уже плохо представлял, в какие костюмчики они одевают свой выездной персонал. Смутно мерещились какие-то аксельбанты с позолотой, фуражки с неразборчивым гербом, бороды до ушей и брюки с генеральскими лампасами. Короче, подарочный гроб мастера Безенчука с кистями и глазетом. Спасало меня только то, что дорогой гость, скорее всего, имеет представление о парадной униформе «Интуриста» еще более смутное, чем я. По уверениям птички, Макдональд до сих пор в России не был и сравнить ему не с чем. В «Хилтоне» или там в «Континентале», возможно, персонал экипирован по-другому, но ведь на то она и Россия! Страна Федора Достоевского, куполов, водки, черной икры и красных рубах цыган. На короткое время я загорелся мыслью предстать перед глазами гостя именно цыганом с гитарой, однако эту симпатичную мысль пришлось отбросить. Во-первых, после рекламы «ИВЫ» у меня возникла стойкая аллергия к гитарам и даже к ни в чем не повинным балалайкам и мандолинам. Во-вторых, появляться цыгану на территории аэропорта «Шереметьево-2» было не менее опасно, чем бомжу или лицу кавказской национальности (вроде грузина в кепке, который однажды посетил особнячок на Щусева), – милиция бдила. И в-третьих, в гардеробе птичкиных друзей не было и намека на красную рубаху. Да и вообще, с какой стати отель «Интурист» станет отправлять на встречу дорогого гостя какого-то одинокого цыгана? Цыганское трио или квартет – допускаю: для экзотики, чтобы спеть на ломаном русском «К нам приехал, к нам приехал… Стив Макдо-о-о-о-нальд да-ра-гой!». Но я физически не смог бы расчетвериться или растроиться, а кого-то постороннего посвящать в это дело было нельзя. В конце концов, я остановился на том, с чего начал: на образе скромного шофера, перетянутого аксельбантами, как сбруей. Выглядеть он должен как гибрид швейцара и опереточного казака. Но не переусердствуй, Яша, приказал я себе, отыскивая в кладовой хозяев квартиры что-нибудь подходящее. Оригинальность не должна переступать приличия. Если все «Шереметьево-2» начнет дружно пялиться на твои цацки – наверняка среди любопытных будет и посланец «ИВЫ» с «Меркурием». А уж попасть из пистолета в такого павлина – задачка для третьеклассника.
В кладовке, на одной из пыльных вешалок, обнаружилось наконец то, что надо: мундир не генеральский, но полковничий и очень древнего покроя; рядом висел пропыленный моток подходящего золоченого шнура, из которого можно было нарезать аксельбантов на целый взвод. Обрадованный находкой, я секунд тридцать пытался вообразить, для чего могло понадобиться столько погонных метров аксельбанта, пока не догадался, что это просто декоративный шнурок, который во времена молодости моей бабушки Рахиль Наумовны для красоты пришивали к бархатным портьерам. Возможно, в моей собственной кладовой среди неразобранных бабушкиных вещей скрывается такое же богатство…
Через некоторое время костюм парадного шофера из «Интуриста» вполне созрел. Я накинул его и погляделся в зеркало. Больше всего я походил в нем на диктатора какой-нибудь слаборазвитой латиноамериканской страны. Впрочем, все швейцары дорогих московских ресторанов тоже внешне напоминают этих типов и даже ведут себя как маленькие диктаторы. Если им не позолотить ручку. Точнее скажем, позеленить.
Для завершения картины я приставил к подбородку складную бороду. Вот оно, то самое! Самобытный славянин с еврейским шнобелем – полномочный представитель лучшей валютной гостиницы Российской империи. Очень похоже. Жаль, что не хватает времени разжиться у Пряника еще и братиной. Ну да ладно, что есть, то и есть, обойдемся. Пора звать публику.
Жанна Сергеевна впорхнула в комнату, состоялся уже упомянутый разговор про мою гениальность и стихи Вознесенского, после чего птичка оперативно почистила и погладила униформу. Китель был немного тесноват, но брюки в самый раз. Стрельба в таком костюме потребует некоторого дополнительного напряжения сил, зато бег не будет ничем стеснен. Очевидно, упрямый Фатум мне подсказывал, что сегодня еще придется побегать, но, может быть, не придется отстреливаться. Или наоборот, если дядя Фатум шутит.
Всю дорогу до автостоянки я бдительно оглядывался, а птичка, напуганная моими рассказами про киллеров, вообще извертелась. Кажется, нас не пасли. Поверх кителя с аксельбантами я нацепил плащишко, на голову водрузил старую шляпу из хозяйских запасов, а пальцем придерживал бороду, которую, по-моему, приклеил халтурно. Складная борода была из дежурного набора Якова Семеновича Штерна – как и кепка, и кавказские усы. Правда, эту бороду я приклеивал с неприязнью (и поэтому, видимо, пожалел клея): всякое мое сходство господином Иринарховым меня раздражало. Однако для шофера-швейцара-аксельбантоносца борода была в стиле, пришлось носить.
Автостоянку на этот раз сторожил не тот парень, которому я сдавал на хранение свой «мерседес», и это было замечательно. Боюсь, что парень не пережил бы спокойно превращение флегматичного бундеса в чучело, обмотанное гирляндами аксельбантов. За рулем я снял плащишко, нацепил фуражку с золотым шнуром – и мы помчались в аэропорт. Времени было уже впритык, однако мы надеялись успеть… и мы успели. Сообщение о том, что самолет авиакомпании «Дельта», следующий из Нью-Йорка, произвел посадку в аэропорту «Шереметьево-2», застало нас уже в зале ожидания. Здесь было так шумно, так людно и публика была такой экзотичной, что мои позументы воспринимались почти нормально. Что касается Жанны Сергеевны, то она с видом заправской служащей гостиничного сервиса очень натурально озиралась в поисках жертвы. В руках она держала заранее сочиненный нами плакат; на одной стороне было написано крупно Welcome! Hotel, а на другой, скрытой пока от публики, – McDonald. Людей с плакатиками здесь крутилось немало; пока мы не выставляли напоказ нужную нам фамилию, мы могли и не привлечь внимания конкурентов. В конце концов, друзья «Меркурия» и «ИВЫ» едва ли могли себе вообразить, будто рассекреченный Яков Семенович Штерн явится, как идиот, самолично встречать искомого американца. Проснувшийся на мгновение профессионал колко заметил мне, что детективу Штерну пока везет как раз оттого, что его противники думают о нем лучше, нежели он заслуживает. Они воображают, будто если Яков Семенович до сих пор жив, – значит, он хитрый, предусмотрительный. Вообще, пришла хорошая мода переоценивать своих противников; сам я, впрочем, этой моде не был подвержен.
В толпе встречающих самолет из Нью-Йорка находилось немало крепких парней, лица которых не были чрезмерно отягощены интеллектом. Возможно, это и были посланцы «ИВЫ». Зато уж пестрая группа деятелей с микрофонами и телекамерой наверняка ожидала именно Стивена. Будь на месте Макдональда какая-нибудь литературная величина покрупнее типа Кинга или там Воннегута, телевизионщиков или репортеров было бы не в пример больше. А так сочинитель триллеров годился лишь для репортажа на полминуты. Я – так и вовсе полагал, что репортажа сегодня у них не будет. Не отдадим мы Стивена в цепкие лапы телевизионщиков, никому вообще не отдадим…
По моим расчетам, минуты через две первые гости из солнечного Нью-Йорка должны были показаться в пределах прямой видимости. Ничто не предвещало беды. Публика еще не знала, что в ста метрах от того места, где мы стояли, террорист заложил бомбу в урну для мусора… И правильно, кстати, что не знала: никакого террориста и никакой бомбы на самом деле не существовало. Но вот урна была. И почти игрушечная светошумовая гранатка с химическим взрывателем и простеньким таймером действительно была мною туда подброшена ровно пять минут назад. Подобное оружие по своей убойной силе можно было сравнить разве что с незаряженным пистолетом – грозная видимость и ноль поражающего эффекта. Я очень любил такие психологические штучки: они позволяли устраивать бурный переполох без жертв.
– Пора, – шепнул я птичке. – Пошли американцы. Как только заметите что-то подходящее, переворачивайте плакат и действуем по плану. Вы его внешность хоть примерно представляете?
– Примерно, – так же шепотом ответила птичка. – По портретам. Красивый, чуть за сорок…
– Тогда первый, что идет, – не Макдональд, – глубокомысленно заключил я, наклоняясь к самому уху Жанны Сергеевны.
Первой, кто прошел таможенную проверку и появился на выходе, была симпатичная пожилая американка с грудой чемоданов. Затем показалась супружеская пара, обоим лет по двадцать. Потом – мисс в темных очках, весьма хипповатого вида. Затем – пара школьников…
Я глянул на часы. Ровно через минуту начнется тарарам. Если мистер Макдональд не поторопится, он пропустит потрясающую сцену для какого-нибудь своего будущего триллера. На тему «Терроризм в русском аэропорту». Тысяч пять одних статистов – в роли пассажиров и секьюрити. Замаскированный лампасами Я.С.Штерн – в роли злоумышленника. И громкий пшик – в роли взрыва мины.
– Опять не он… – с досадой прошептала птичка.
Из дверей выполз пожилой толстый боров, весь обвешанный чемоданами. Он отдувался, пыхтел, невнятно ругался, но не выпускал ни грамма ценного груза. Это наверняка был наш соотечественник, нагруженный сувенирами с Брайтон-Бич. Боров продвигался целеустремленно, но медленно; на добрых полминуты он загородил все, и не было видно, кто идет следом.
Я посмотрел на циферблат. Осталось тридцать секунд.
За гостем с Брайтона шествовал изящный чернокожий пастор, весь в черном. В одной руке у него был скромный саквояж, в другой – Библия. Проповеднику слова Божьего не требовалось много багажа, ибо скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем богач попадет в Царство Твое… Несмотря на всю напряженность момента, я усмехнулся своим мыслям. Толстому борову с Брайтон-Бич плевать было на царство небесное, а в игольное ушко он бы не пролез в любом случае.
Двадцать секунд.
Вслед за пастором вышла эффектная блондинка, чем-то похожая на красавицу Белоусову. Такая же высокая, стройная. Хау ду ю ду, мысленно поприветствовал я ее. Вэлкам в страну белых медведей.
Десять секунд.
– Это не он? – быстро спросил я у птички.
Высокий, симпатичный, лет тридцати пяти. Правда, может, и за сорок. Это только у нас мужчине можно дать больше, американцы умеют выглядеть моложе своих лет. Вечные мальчики и девочки.
Птичка с лихорадочной поспешностью вывернула свой плакат Макдональдом наружу. Симпатичный гость удивленно вскинул брови и издали помахал рукой. Он!
Прежде чем другие встречающие успели обратить внимание на наш плакат, урна рванула. Эффект был замечательный! В центре зала аэропорта вдруг на мгновение образовался филиал весенней грозы, с шаровой молнией и мощным раскатом грома. Дождя и ветра, правда, не наблюдалось, но я ведь и не Илья-пророк! Действую в пределах возможностей, ограниченных скромным арсеналом. Театральной, в общем, пиротехникой. Толпа испуганно отпрянула от эпицентра, ожидая вслед за световым излучением какой-нибудь там ударной волны, а то и проникающей радиации. Гражданской обороне мы все учились понемногу. Однако уже мало кто помнил, какой поражающий фактор следует за каким. Да я и сам не помнил.
Крепкие мальчики профессионально-умело рассредоточились, телевизионщики с профессиональным безрассудством бросились к эпицентру взрыва, зато все остальные в толпе не были даже любителями и кинулись в разные стороны. Мгновенно возникла свалка, послышались крики, кому-то уже отдавили ногу или руку. Толстяк с Брайтон-Бич, почти преодолевший опасную зону, чуть замешкался и был сметен вместе со всеми его чемоданами. К испуганным крикам добавились еще и оскорбленные толстяковы вопли, что только добавило паники. Я схватил птичку за руку, и мы укрылись за пустующей стойкой. Симпатичный Макдональд, надо отдать ему должное, быстро оценил ситуацию и, не выпуская из рук чемодана, нырнул за ту же стойку, что и мы. В отличие от бедняги Гоши Черника, этот автор триллеров, кажется, знал предмет, о котором пишет.
– Мистер Макдональд? Стивен Макдональд? – спросил я хладнокровного американца. Тот взглянул на меня и птичку Жанну Сергеевну с любопытством и без враждебности. В этом-то и был главный смысл маскарадного костюма: человек, одетый ТАК пестро, едва ли мог бы быть злоумышленником. Его нелепые аксельбанты швейцара вызывали, скорее, юмористическое чувство; а юмор – есть первый шаг к взаимному доверию.
– Йес, Макдональд! – проговорил писатель. – Ху а ю?
Все долгоиграющие объяснения я решил отложить на потом и выдал официальную версию:
– Отель, «Интурист». О'кей?
– Быстрей! – сказала птичка по-русски встревоженно. Я тоже заметил, что зал немедленно начал наполняться шереметьевскими секьюрити при полном вооружении: еще чуть-чуть, и толпа будет спрессована до выяснения личности каждого подозреваемого. Меня это, естественно, не устраивало. Если не считать предполагаемых молодчиков из «Меркурия» и «ИВЫ», несомненно вооруженных, я в своем опереточном наряде и в липовой бороде был самым подозрительным из подозреваемых.
Как ни странно, Макдональд понял не только международное слово отель, но и птичкино русское быстрей, и мы втроем, выскользнув из-за укрытия, бросились к ближайшему выходу. Выглядели мы, вероятно, как выросшие персонажи картины «Дети, бегущие от грозы», но этим-то своим перепуганным видом ничем не отличались от остальной публики. Нас закружило в толпе, пронесло сквозь еще не прочную цепочку охранников и выкинуло из здания на улицу. Я не сомневался, что парни из «Меркурия» уже следуют за нами, однако у нас появилось уже небольшое преимущество: я припарковал наш «мерседес» именно так, чтобы было удобно в случае панического бегства. Мне почудилось, что где-то в гуще припаркованных машин мелькнуло злое желтое пятно, но вглядываться и тем более раздумывать было некогда. Уже садясь в машину, я заметил в дверях первую тройку крепких парней из числа встречающих и одного заполошного телевизионщика, с микрофоном на штативе, но без камеры. Очевидно, оператор попал в самую давку и вырваться так скоро не смог.
– Быстрей, быстрей!! – снова воскликнула птичка, и мне-то перевода не требовалось: я и так знал смысл этого русского слова. Как, кстати, и многих других русских слов. Ими я невольно сопроводил поведение ключа зажигания, который выскальзывал из пальцев и не желал поворачиваться.
– …! – сообщил я ключу. Ключ мгновенно обиделся и повернулся в замке зажигания. Мощный мотор «мерседеса» издал рев, когда я, ему назло, резко перепрыгнул сразу на третью. Но не такой, правда, рев, как пару дней назад близ театра «Вернисаж»: похоже, умная машина уже начала привыкать к манерам своего нового хозяина.
– Извините, Жанна Сергеевна, – повинился я перед птичкой за свою несдержанность в выражениях, когда мы выехали на Ленинградское шоссе и помчались обратно в столицу.
– Ничего-ничего, Яшенька, – милостиво ответила птичка, не сводя глаз с Макдональда и как будто уже что-то прикидывая. Я почувствовал укол не то чтобы ревности, но… Американец был в очень неплохой форме и, уже оправившись от стресса, улыбался во все тридцать два зуба, изображая своим видом американское просперити. По сравнению с ним я сильно проигрывал чемпионат по мужскому обаянию. Особенно в этом дурацком обмундировании и еще в более дурацкой бороде, которая меня делала похожим то ли на брата Карамазова, то ли на Иринархова Виталия Авдеевича.
– Ай эм сорри, – сказал я на всякий случай Макдональду. Просто чтобы не молчать как дурак.
– Нитшего, – ответил этот писатель вдруг по-русски, хоть и с сильным акцентом. Так говорят прибалты, для которых русский язык где-нибудь четвертый по счету после их родного, шведского и английского.
– Вы говорите по-русски, мистер Макдональд? – обрадованно спросила птичка.
Я знал, что английский она знает сносно, однако же не настолько, чтобы вдаваться в тонкости. Сам я знал этот язык в таких же примерно пределах. Так что новость могла бы стать подарком судьбы. Подарком для птички.
– Йес, немного, – улыбаясь, проговорил американец. – Моя джена… сорри, как это по-русски?… у-ро-жден-ная Сокольенко. С Харькову…
Услышав про жену, я отчего-то приободрился. Если симпатичный мужчина в компании птички первым делом заводит речь о жене, значит, он прибыл сюда не для романтики. И правильно! В России и так полным-полно интересного: Красная площадь, Мавзолей, Третьяковка, Дом правительства на Краснопресненской, спектакли маэстро Кунадзе… компания «ИВА», добавил я про себя, взглянув в зеркало заднего вида. Потому что какой-то серьезный лимузин определенно имел намерения с нами сблизиться. И если мы не поторопимся, через несколько минут их идея осуществится.
– Сзади! – с запозданием воскликнула птичка. До нее тоже наконец дошло, что похитить американца – полдела. Главное – еще его вывести с поля боя.
– Я вижу, – проговорил я, одновременно выжимая из «мерседесовского» мотора все лошадиные силы, которые заложили в этот механизм создатели. Давай, миленький, не подводи, мысленно подбодрил я «мерседес». Вспомни, чему тебя учили дяди-конструктора, и сделай для Якова Семеновича так же и даже лучше. Ну же, голубчик! Мотор проревел в ответ нечто в том смысле, что у нас дороги дрянные и с автобанами не сравнить. Это у нас историческая беда, все так же мысленно согласился я с мотором «мерседеса». Дураки и дороги. Причем, дорогой «мерседес», это не ваши добротные немецкие Wegen und Dumpkopfen. Если уж наши дураки строят дороги, то раз и навсегда. И потом, разумеется, брезгуют заниматься вульгарным ремонтом. Даже правительственные трассы, как Ленинградское шоссе, и то подновляют только к приезду САМЫХ дорогих гостей. Мистер Макдональд, как видно, к ним не относится.
Американец внезапно забеспокоился. До него дошло, что мы не зря прибавляем скорость.
– Проблем? – спросил он у меня, не без тревоги поглядывая назад.
– Ноу проблем, – автоматически ответила птичка. – То есть в том смысле, что они есть, но не настолько…
– Есть небольшая проблема, – тактично перевел я с русского на русский. – Те джентльмены сзади хотят нас догнать.
– Киллерс? Рэкетс? Ка-Джи-Би, Лубьянка? – проявил писатель редкую осведомленность в наших делах.
Я вовремя припомнил то немногое, что рассказывала мне Жанна Сергеевна о его романе «Второе лицо». Суперагент Джим Гаррисон в паре с ментом Ивановым в дебрях Нью-Йорка. Судя по всему, разыгрывается вторая серия триллера: Стив Макдональд на пару с бывшим ментом Яшей Штерном в дебрях Москвы. Много веселых приключений произойдет с героями, прежде чем пуля настигнет последнего из них.
Тем временем Стив Макдональд еще раз настойчиво повторил свой вопрос. Как будто ему станет легче, если он узнает, что именно за зверь сел нам на хвост.
– Скорее, рэкетс… – проговорил я задумчиво. В конце концов, птичкино дело объяснять, по какой причине некое супериздательство «Меркурий», дочернее предприятие суперкомпании «ИВА», решило присвоить себе ВСЕГО Стивена Макдональда.
Услышав конкретный ответ, американец неожиданно успокоился. Как видно, он боялся только всего необычного. Террористы в аэропорту и рэкет на хвосте были, судя по всему, для него заурядным явлением. Я с уважением подумал, что этот Стив наверняка, прежде чем писать свой очередной триллер, изучает все на местности и посещает какую-нибудь горячую точку. Покойный Гоша Черник, напротив, никогда не был озабочен проблемами правдоподобия, вместе с МУРовскими бригадами выезжал редко и неохотно, уголовные дела листал через силу. Все это сдерживало Гошину фантазию, загоняло ее в рамки. Он предпочитал выдумывать невероятные вещи, не отходя от письменного стола…
Я невольно вздохнул, вспомнив, что Черник, увы, больше никогда не сядет за свой стол. Никогда. Каркнул ворон «Невемор». Откуда это, между прочим? Уже не припомню. Когда имеешь дело с книгами, в твою голову влетает столько чужих строчек, что перестаешь различать, кто, что и откуда.
– Нитшего… – подбодрил меня Стивен неожиданно, решив, будто я вздыхаю в связи с рэкетс. – Это есть интернэйшнл… сорри… меж-ду-на-род-ный проблем.
– Они отстают! – радостно сообщила нам Жанна Сергеевна.
За окнами потемнело, а ближе к Москве число машин на шоссе увеличилось; уже возникла небольшая толпа автомобилей, среди которых можно было попробовать затеряться. По крайней мере, несколько «мерседесов», похожих на наш, уже могли сбить с толку преследователей. Я, не сбавляя скорости, несколько раз предпринял наглые обгоны, и, когда мы аккуратно въехали на бывший Ленинградский проспект (я все забывал его современное – вернее, древнее! – название), хвоста не осталось и следа. То есть хвост существовал, но у нас была реальная фора. Ездите на «мерседесах», мысленно проговорил я. Не доверяйте «волгам», «бьюикам» и тем более «фиатам». Последнюю машинку, правда, я приплел сейчас напрасно: желтое пятно на стоянке мне, скорее всего, померещилось. Преследовали нас, как видно, действительно рэкетс из «ИВЫ», а не киллерс на «фиате» неизвестно откуда. Вероятно, у них разделение труда. Одни появляются по четным числам, другие – по нечетным.
Я слегка расслабился, но не настолько, чтобы потерять бдительность. Наш план под названием «Похищение Макдональда» только вступал в свою главную фазу: фазу объяснения Жанны Сергеевны со своим автором. Это предполагалось сделать в мое отсутствие (идея птички). Поэтому, въехав на Тверскую, я притормозил у ближайшей станции метро и сказал Стивену:
– Не будем рисковать. Нашу машину они могли хорошо запомнить. Поезжайте-ка лучше на метро, а я, если что, их отвлеку…
– Йес, – легко согласился Макдональд и полез за бумажником.
– Нет-нет, – замотал я головой, – это входит в стоимость номера.
– Йес, – упрямо проговорил американец и все-таки всучил мне пару крупных купюр. Оказывается, езда со скоростью ему понравилась. Ну да, естественно: какой же янки не любит быстрой езды?
Я пожал плечами, сообразив, что отказываться от баксов, в конце концов, неконспиративно. Да и потом в моей ситуации лишние деньги не помешают: расходы растут, а у птички клянчить новый аванс – не в моих правилах.
Они вышли из машины. Американец нес в левой руке чемодан, а правую галантно предложил даме. Я заподозрил, что переговоры могут быть успешными. Что нам, собственно, делить с Америкой? Всем уже известно, что русский и штатник – братья навек. Наше похищение по-американски незаметно превращалось во встречу на Эльбе; осталось только побрататься и пересмотреть самые кабальные условия договора на издание «Второго лица». Сама идея братания птички Жанны Сергеевны с симпатичным писателем, честно говоря меня не очень вдохновляла. Я бы даже предпочел, чтобы Макдональдом вдруг оказался тот жирный боров с Брайтон-Бич, который сегодня в аэропорту запутался в своих чемоданах. С тем-то брататься захотелось бы в строго отведенных для братания рамках. Ну да ладно, стал успокаивать я Отелло в самом себе, который – представьте! – вдруг тоже начал подавать признаки жизни. Жанна Сергеевна – мой клиент, а не моя собственность; она сама должна знать, как ей лучше себя вести. Сам факт, что Отелло в моей душе неожиданно проснулся после затяжной спячки, меня порадовал и испугал. Порадовал в том смысле, что, оказывается, ужасный брак с Натальей не выжег во мне всех нормальных человеческих чувств. Испугался же я потому, что вдруг сообразил: мое отношение к птичке Жанне Сергеевне давно уже перешло грань легкого служебного романа. Кажется, к ряду Муха, Кремер, Рыжков следует непременно добавлять фамилию Штерн. Еще один сгорел на работе. Точнее, сгорит обязательно. Мое участие в последней авантюре показало мне самому, что я уже дошел едва ли не до последней степени безрассудства. Нет, до предпоследней. Последняя – это явиться в «ИВУ» с взрывчаткой на пузе и взять в заложники Иринархова… Хотя, сообразил я, он еще, кажется, в тюрьме. Но вот-вот выйдет на свободу. Сразу с корабля – на бал. Ясное дело, большому кораблю – большое плаванье…
Так, играя в слова, я добрался до автостоянки. У меня хватило ума по пути накинуть плащ на свои аксельбанты и оторвать от греха подальше бороду швейцара-шофера из «Интуриста».
На этот раз стоянку охранял давешний парень, перед которым я разыгрывал немца. Увидев мой «мерседес», он, очевидно, припомнил щедрые чаевые и припустился ко мне.
– Гутен таг! – сказал он гордо. Как видно, несколько немецких слов он выучил специально для меня. Услужливый юноша.
– Гутен абенд, – меланхолично ответил я, поглядывая на часы: по времени выходил точно абенд – вечер. Тем не менее я вознаградил начинающего полиглота несколькими баксами сверх нормы и дойчмарками – по прейскуранту. Парень просиял.
– Данке шон! – торжественно произнес он еще одну заученную фразу.
– Битте. – Я пожал плечами и, подумав, отстегнул ему еще пятерку. Пусть хорошенько усвоит, что знание языков – к деньгам. Авось хоть это открытие станет для парня жизненным стимулом: он запишется на курсы, втянется, начнет читать и, чем черт не шутит, найдет свою стезю. Например, уйдет в Большой Рэкет. Там, по слухам, теперь за знание языков тоже стали приплачивать своим бойцам…
Я доехал до чудо-телефона, когда уже совсем стемнело. Предосторожности ради я не подошел сразу к автомату, а сперва прогулялся вокруг, отслеживая возможную засаду. Вдруг «ИВЕ» за это время уже удалось просчитать мой фокус и вычислить заветного летучего голландца? Если долго мучиться…
Ладно. Будем считать, что рекогносцировка произведена. Я нащупал в кармане лаковую поверхность визитки, при тусклом свете дальнего фонаря прочел цифры и набрал первый из номеров. Еще днем я сообразил, что если на дискете и впрямь данные о депутатах Думы, на корню купленных «ИВОЙ», то мне обязательно понадобится помощь именно ЭТОГО человека. Я не был, конечно, уверен, что и ЭТОТ телефон окажется под контролем: с его хозяином мы виделись один раз, хотя и при драматических обстоятельствах. Но все равно пусть будет спокойнее и ему, и мне.
Пошли длинные гудки, а затем трубку сняли.
– Алло, – произнес я в трубку.
– Здравствуйте, – сказал веселый голос. – Это квартира журналиста Дмитрия Баранова, но хозяина нет дома. С вами говорит автоответчик. У меня сегодня деловая… – Дима Баранов на пленке чуть заметно хмыкнул, – деловая встреча, и вернусь я поздно. Если хотите, звоните мне завтра, но чур – не раньше двенадцати дня. Буду отсыпаться. А хотите – оставьте сообщение после этого гудка… – Пошел писклявый гудок, и я повесил трубку.
Оставлять сообщение мне не хотелось. Сам я обожал пользоваться автоответчиком, но, звоня другим, старался, по возможности, не доверять свой голос пленке. Слово – не воробей, вылетит – и тебя поймают.
Что же, завтра – значит, завтра. До конца срока, который я дал «ИВЕ», еще остается время. К тому же для серьезных расследований на сегодня я уже не годен. Слишком много всего за день: Гошины похороны, трупы в склепе, диверсия в аэропорту и похищение по-американски. Программа для многосерийного боевика. Сейчас надо выпить чаю, поглядеть новости на сон грядущий – и баиньки. Желательно в компании, но даже не обязательно. За сегодня я так вымотался, что в спектакле для двоих я смог бы сыграть отнюдь не Гамлета. Третий могильщик для меня – это потолок. К тому же у Шекспира их вроде бы только два и было. Третий – как всегда лишний. Последнее рассуждение вновь навело меня на мысль о преимуществах Стивена Макдональда перед Яковом Штерном и о том, что Жанна Сергеевна…
Я помотал головой, оттесняя Отелло подальше. Предстояло сделать еще один звонок. Я достал из кармана хитрую коробочку, благодаря которой переключал своего друга-автоответчика на прослушивание. Набрав свой номер, дождался включения механизма автоответа и послал звуковой код. Машинка сработала. Послышался долгий шелест пленки, отматываемой назад. Очевидно, за минувшие дни накопилось немало самых-самых срочных сообщений. Ага! Я послал своему автоответчику еще один кодовый сигнал. Пошла запись.
Первый из звонков был сделан, по всей видимости, еще дня три назад. Уже надоевший гугнявый голос в который раз посоветовал мне мотать на историческую родину, пока еще выпускают. А потом мы закроем вокзалы и аэропорты и передавим вас, как клопов, – заключил он с удовольствием. Скорее всего, это был безобидный маньяк, который находил нехорошие фамилии в телефонном справочнике и таким образом развлекался. В жизни этот ублюдок наверняка если и давил кого-то, так именно клопов. А в мечтах… О-о-о! Я знавал таких типов: когда я учился в школе, один такой, двумя классами старше, подстраивал мне мелкие гадости. На крупные не решался. Может, это он и есть? Нет, навряд ли – голос слишком молодой. А тот, из моей школы, сейчас уже наверняка примерный отец семейства, работает на двух работах и голосует за Иринархова. Потому что однажды купил, дурак, несколько акций «ИВЫ».
Пока я придумывал биографию этому давнишнем подонку, пошла запись следующего звонка. Унылый голос оргсекретаря соревнований по стрельбе на кубок Москвы напомнил мне, что я включен в команду и соревнования состоятся… Гм. Я присвистнул. Уже состоялись, конечно. Что же я, интересно, делал в этот день? События последних дней сплелись для меня в одно большое батальное полотно, и я подчас терял грань между вчера и сегодня… Впрочем, вспомнил. В тот день я участвовал в другом состязании по стрельбе. Дело происходило в спорткомплексе «Олимпиец». Я был движущейся мишенью, но стрелки промахнулись и все умерли. В том числе и элегантный Петр Петрович со своим таинственным доппелем на устах. Задали они мне задачку…
– Але, дорогой, – послышался уже новый голос, и я узнал мою первую любовь Иру Ручьеву. – Яшка, это настоящая трагедия… – Ручьева была явно взволнована. Очевидно, моя бывшая школьная симпатия звонила мне в тот же вечер, когда произошло убийство прокурора Саблина. Никогда бы не подумал, что Ира когда-нибудь станет воспринимать чужую драму как свое личное горе. Как хорошо, что люди могут меняться к лучшему. Пусть даже и с возрастом. – Просто кошмарная трагедия, – повторила между тем Ира прерывающимся голосом. – Наш Артем Иванович слег после всего с сильнейшим гипертоническим кризом. Представляешь, после этой ужасной катастрофы на сцене не осталось ни одного целого пегаса. Ни одного из тридцати! Реставрации у нас они не поддаются, автор в Америке, приезд его стоит кучу денег. Пришлось просто снимать с репертуара «Аленький цветочек». Каково?
Да уж, отметил я с грустью. Похоже, я несколько поторопился похвалить мадам Ручьеву. Ни черта она не переменилась с возрастом. Испорченный реквизит в ЕЕ театре ей дороже, чем какой-то совершенно, посторонний погибший Генпрокурор. Подозреваю, что она даже злилась на него: за то, что Саблин имел неосторожность подставить свою шею под острое крыло одного из пегасов – а не бросился ловить на лету гениальные творения маэстро Оскара Шайзе. Дабы эти стальные лошадки-убийцы, не приведи Бог, не поломали свои нежные крылышки.
Ира в трубке тем временем продолжала свой взволнованный монолог. Для таких людей, как она, автоответчик словно специально и изобретен: можно говорить в свое удовольствие и никого не слушать.
– …Но дело даже и не в лошадях. Если честно, Артем даже рад, что появился повод снять «Аленький»… Спектакль ему уже кажется чересчур академичным, традиционным. Кунадзе переживает совсем не поэтому…
Браво, маэстро, мысленно произнес я. Ладно Ира, человек трезвый и практический, но зато вы, оказывается, так тяжело переживаете случившееся! Не ожидал.
– …Ему все не дает покоя твоя фраза насчет жизненности его спектаклей. Он просил, чтобы я непременно узнала у тебя, что ты хотел этими словами сказать. Я уж объясняла Артему, что ты человек темный, невежественный, брякнул, не подумав, но он не верит! Яш, позвони ему сам, – Ира быстро протараторила номер, – скажи, что он тебя неправильно понял… все такое, ладно? У него творческий кризис из-за этого наступил. Чао! Ну, позвони…
В который раз за сегодняшний день я тяжело вздохнул. О Боже, каждый о своем, и всем на остальных наплевать. Наверное, только я один такой идиот: все лезу и лезу не в свои дела. Сидел бы сейчас дома за бронированными шторами, кушал йогурт…
– Яков Семенович! – произнес в трубке следующий голос… Я испытал небольшое потрясение, приняв весточку от покойника. Это был господин Лебедев. Надо думать, звонил он мне еще вчера, накануне нашей трогательной встречи на Солнцевском кладбище. Сейчас месье Лебедев уже лежал в именном склепе пана Понятовского, а его голос призывал меня не делать глупостей и договориться по-хорошему. Как будто не Лебедев тремя днями раньше послал по мою душу ребяток с автоматами. Или он надеялся, что я не соображу, откуда приехала «Омни-кола»? Правда, теперь все это не имеет уже никакого значения. Прощайте, господин Лебедев, мне вас не жалко. Я разучился жалеть людей, которые в меня стреляют. Таковы законы гор. Или, допустим, джунглей.
– Яшька! – послышался знакомый голос с неповторимым мягким ш. – Это Эндрю Франкфурт!…
Неужели из Америки звонит? – удивился я. Мысленно.
– Я уже приехал, – обрадовал меня мистер Андрюша. – Моя глупышька сказала, что ты интересовался Макдональдом? Только я не понял – Джоном, Россом, Стивеном или Грегором? Приезжай ко мне в офис, расскажу тебе свежих сплетен про всех четверых. Гуд бай!
Спасибо, Эндрю, подумал я. Если меня не убьют, непременно зайду. Хотя про одного из Макдональдов самую свежую сплетню рассказать бы мог я сам. Но пока не буду. Конспирация, дьявол ее побери!
Последними из записанных были два звонка Шуры Пряника.
Первый раз голос Шуры прозвучал спокойно. Пряник справлялся о моем самочувствии и звал в гости на икру. Я догадывался, что дело не только в икре – просто Шура не хочет по телефону.
Вторично Пряник позвонил, как видно, совсем уж недавно. Был он то ли сильно пьян, то ли испуган. Голос у него был такой, словно он встретил целую армию зеленых чертиков под своей кроватью.
– Яков! – проговорил он с какой-то истерической ноткой в голосе. – Если ты сейчас дома, возьми трубку. Если тебя нет, завтра обязательно приезжай в мою контору. Прямо с утра. Мне кажется, я схожу с ума! Ты ведь знаешь Стасика Крымова, ну, депутата? Так вот, он… Вернее, у него… В общем, по телефону не буду. Жду завтра. Обязательно!…
После этих слов других записей на пленке уже не было. С помощью кодового сигнала я вновь поставил автоответчик на запись – и только тогда бросил трубку. Звонок Пряника меня удивил и заинтересовал. Более того: раздразнил и обнадежил. Я сам как раз намеревался поплотнее заняться депутатами из списка «ИВЫ» – и Крымов, между прочим, значился первым в этом списке. Может, Пряник, сам того не подозревая, зацепил след этой аферы? Вдруг появится ниточка и приведет меня… К чему – я сам еще не имел понятия. Но если бы мне вдруг удалось документально доказать факт подкупа «ИВОЙ» наших депутатов – это была бы бомба! И не какая-нибудь шумовая гранатка, которая разорвалась сегодня в «Шереметьево-2», но настоящая бомба. Типа Уотергейта или коррупции в ЗГВ.
С этими мыслями я и вернулся в свою квартиру-убежище. Птичка открыла мне дверь, обнаружила, что я цел и невредим, и только тогда пропустила в комнату. В обмен на поцелуй.
– А где мистер Макдональд? – поинтересовался я, поводя носом. Кажется, ради высокого гостя Жанна Сергеевна не пожалела каких-то очень хороших духов. – Он что, заходил сюда?
– Мистер Макдональд – там, где ему и положено быть. В «Интуристе». Ему ведь действительно забронирован номер в этой гостинице. А ты хотел, чтобы мы поселили его у себя?
– Нет-нет, – сказал я поспешней, чем следовало бы.
Птичка понимающе улыбнулась:
– Не ревнуй, Яшенька. У нас было чисто деловое общение.
– Ну, и чем закончилась встреча на Эльбе? – осведомился я, нашаривая пульт телевизора. Как всегда, он теперь валялся на диване. В квартиру друзей Жанна Сергеевна перенесла свои привычки.
– Все нормально, – довольно неопределенно ответила птичка.
Я хотел уточнить, что именно нормально, но тут начались вечерние новости. Как обычно, с гитары и ивы.
После рекламы нам показали трогательнейшую сцену – явление Иринархова народу. На глазах телезрителей отверзлись стены Лефортова, и вышел оттуда бородатый богатырь, и поклонился в пояс толпе с бородатыми плакатами, и в толпе поклонились. И вышел из толпы добрый молодец, да протянул он богатырю новенькое депутатское удостоверение. И сказавши добрый молодец из Центризбиркома: «Ой ты гой еси, Виталий свет Авдеевич»…
На самом деле было не совсем уж так былинно, но очень похоже.
– Какое дрянное шоу, – пробормотал я с отвращением. Голый мужик с баяном у маэстро Кунадзе, на мой взгляд, и то выглядел бы здесь приличнее.
– Фидель победил, – сообщила птичка. – Рухнули стены казарм Монкада, и ликующая толпа с криками «Вива, Команданте!» понесла героя на руках.
На экране ликующую толпу до героя не допустили. Бородатый Иринархов, поддерживаемый телохранителями, залез в лимузин и укатил. Камера немедленно показала уже внутренности Государственной Думы, где депутаты тоже дружно предавались ликованию. Немедленно был поставлен вопрос об отставке нынешнего спикера. Для кого освобождалось место, было совершенно ясно. Сам герой дня на заседаниях еще не присутствовал: его представитель, поднявшись на трибуну, объявил, что еще дня два дорогой Виталий Авдеевич будет находиться дома, приводить в порядок свое драгоценнейшее здоровье. То самое, что пошатнулось в отдельной камере со всеми удобствами.
– Правильно, – кивнул я. – Он хочет, чтобы все свершилось в его отсутствие. Чтобы потом въехать в Думу на белом коне и сразу сесть в кресло спикера. На меньшее он уже не согласен…
– А на большее? – задумчиво проговорила птичка.
– На большее, пожалуй, согласен, – ответил я. – Он из тех, кому ничего слишком не бывает.
Я дождался сводки происшествий, понял, что трупы в склепе пока еще не найдены. По поводу инцидента в аэропорту «Шереметьево-2» в новостях говорили скупо. Официальная версия – хулиганство. Жертв и разрушений нет, помятый дядька с Брайтон-Бич – не в счет. Отрадно, что никто не догадался связать это происшествие с прибытием в Москву Стивена Макдональда. Кстати, о визите писателя сказано было еще короче и с явной обидой: американцу не простили, что он каким-то образом ускользнул от журналистов в аэропорту…
– Так что там с Макдональдом? – осведомился я, выключив телевизор. – Вы ему уже сказали насчет потери дискеты с его романом?
Птичка смущенно потупилась.
– Я пока не успела, Яшенька. И… забоялась.
– Так-так, – мрачно проговорил я.
– Не сердись, Яшенька, – сказала птичка нежно. – Стив пробудет в Москве еще три дня. Если за это время мы не вернем дискету, я попробую признаться… Но вдруг за эти дни нам повезет?
– Значит, он уже для вас просто Стив, – хмуро произнес я. – Вы многого достигли за один только вечер.
– Ты все-таки ревнуешь, солнышко, – улыбнулась Жанна Сергеевна.
– Нисколько, – буркнул я и, по-моему, соврал.
Я недооценил свои возможности. В ночном дуэте с птичкой Жанной Сергеевной я сыграл, на удивление, прилично – несмотря на все дневные треволнения, погони и перестрелки. А может, как раз благодаря им: лучшая форма отдыха есть перемена рода деятельности. Конечно, на Гамлета мне сил не хватило, но то, что мы исполнили, было все-таки не захудалой производственной пьесой, где мало действия и много монологов. Руководящей и направляющей силой, главной примадонной нашего спектакля была, разумеется, сама птичка. Однако и я ей аккомпанировал вроде бы не так плохо и, главное, с удовольствием. Выкладываясь в своей роли до конца.
– Давай, давай, солнышко… – исступленно шептала птичка, сжимая мой загривок. – Еще раз… еще разик… Желание клиента… ох… для тебя… закон… Еще, Яшенька… ну, сильнее…
Я старался как мог. И сильнее, и еще, и еще разик, и два, и три – потому что на меня надеялись, а я, как честный человек, не имел права обманывать чужих надежд. Впрочем, в эту ночь неистовой энергии птички хватило бы, наверное, и на двух Яков-Семенычей в хорошей боевой форме: так любят, наверное, в тюремной камере накануне исполнения смертного приговора, когда твоя ночь последняя, а в той, ДРУГОЙ ночи уже ничего и никого не будет… Возможно, Жанна Сергеевна только сейчас поняла, что все мы более чем смертны и что глупо откладывать на завтра-то, что можешь не успеть никогда.
– Ох, Яшенька… ну, молодец… теперь быстрее, еще-еще быстрее… О-о-о…
Если бы моя бывшая Наталья увидела наш ночной спектакль, она бы наверняка сошла с ума. Или решила, будто мы сошли с ума. Впрочем, возможно, она бы просто не поверила своим глазам, сочла бы это опасной сексуальной галлюцинацией. Тем более что я, по ее представлениям, в эти минуты обязан был валяться под забором с поллитровкой, выть на луну о своей загубленной (без Натальи) жизни и чахоточно кашлять.
Вспомнив о Наталье, я рассмеялся и даже проделал один акробатический трюк сверх программы.
– Хорошо… – прошептала птичка, слегка удивленная незапланированной инициативой. – Можешь… ага… можешь и помедленнее теперь… ох… а то… устанешь… ох…
– Желание клиента… – произнес я несколько задохнувшимся голосом, – для меня… как вы заметили…
В общем, спектакль мы завершили под бурные аплодисменты примерно в третьем часу, а уже в полвосьмого утра сработал таймер в моей голове, и я проснулся. Некоторые профессиональные рефлексы, подумал я, очень полезны. Чем бы ты ни занимался ночью, твои внутренние часы не позволят дрыхнуть тебе дольше, чем до 7-30. Ну, плюс-минус пятнадцать минут. На мгновение я позавидовал веселому Диме Баранову, который, счастливо потрудившись в свою ночную смену, может отдыхать до полудня. А частный детектив Штерн – ни-ни.
Жанна Сергеевна сонно спросила:
– Яшенька, что ты так рано?…
– Дела! – крикнул я уже из ванной.
Я услышал, как скрипнули пружины, и птичка отправилась на кухню. Когда я вышел, птичка уже возилась у плиты, а яичница аппетитно шипела на сковородке.
– Может, у нас еще и колбаса есть? – недоверчиво поинтересовался я.
– Я купила вчера, – кротко ответила Жанна Сергеевна, делая мне здоровенный бутерброд. – За углом, в супермаркете.
– И джем? – продолжил я допрос.
– Ананасный. Я не знала, какой именно ты любишь. Я вот уважаю ананасный… Что-то не так?
– Подождите-ка, – проговорил я. – А йогурт вы, случаем, не купили?
– Нет, не догадалась… – ответила Жанна Сергеевна, и я облегченно вздохнул. Если бы на столе появился йогурт, я бы вообразил, что птичка наделена даром угадывать все мои мысли. Не могу сказать, что это такое уж приятное в человеке качество. Мне пока вполне хватит трех телепатов на желтеньком «фиате», которые всегда знают, куда я поеду, и появляются там, где их не просят. Предупредительные ребята, и винтовка у них всегда заряжена…
– Ты на метро? – полюбопытствовала птичка, когда я расправился с джемом.
– Ну да, – ответил я. – Доеду до автостоянки и возьму «мерседес». Мне вчера домой, оказывается, Пряник звонил… То есть Шура Пряников. По-моему, у него какая-то информация для меня. И по «Меркурию», и по Думе. Чего-то он про Крымова интересное узнал, хочет поделиться…
– Думаешь, это как-то связано с нашей дискетой? – с интересом спросила Жанна Сергеевна. – И «ИВОЙ»?
– Вполне возможно, – кивнул я – Пряник пронырлив, и к нему иногда притекают такие сведения… Через час узнаю, что он накопал.
Последнюю фразу я произнес уже в коридоре, надевая ветхий хозяйский плащ и ветхую хозяйскую шляпу. Очки, которые я нацепил на нос, были с простыми стеклами, а большая нотная папка в руках – совершенно пустой. Но приблизительный образ замученного интеллигента, какого-нибудь там преподавателя консерватории, был создан. Авось камуфляжа хватит, чтобы добраться до «мерседеса». А там видно будет.
– Удачи тебе, Яшенька, – напоследок сказала мне Жанна Сергеевна и обняла меня вдруг так крепко, а поцеловала так нежно, словно опять забоялась, будто мы с ней прощаемся навсегда.
– Я вернусь, – успокоил я птичку, надвинул поглубже интеллигентскую шляпу и вышел из дверей.
На автостоянке моего знакомца-полиглота сменил какой-то другой сторож, низкорослый дядька в потрепанном китайском пуховике. Очевидно, его сменщик уже успел растрепаться про щедрого бундеса на «мерсе», и дядька во все глаза оглядывал окрестности в поисках богатого немца. На интеллигента с папкой он бросил пренебрежительный взгляд и опомнился только тогда, когда я уже залезал в «мерседес».
– Э-э… – кинулся он к моей машине, с запоздалым желанием быть предупредительным и срубить пару дойч-марок. По дороге он неловко оступился в незаметную лужу и чуть не забрызгал мне боковое стекло.
Фиг тебе, а не чаевые, подумал я мстительно. А вслух пробормотал:
– Доннерветтер!
Сторож в китайском пуховике не понял. Правильно, языки надо знать.
– Зи зинд айн гросер идиот, – произнес я напоследок международное слово, а потом уехал. Пора было менять стоянку. Здесь я уже становился чересчур заметной фигурой.
Я проехал по прямой пять или шесть кварталов, свернул в переулок и вышел из машины, чтобы позвонить. По всем расчетам Пряник должен был уже сидеть в своем офисе и ждать меня, но вдруг… У него в башке не было таймера, как у меня. Мог и проспать. Загадочная славянская душа.
Пряник отозвался не сразу, а только после трех долгих гудков.
– Алло, – каким-то тусклым голосом проговорил он.
– Привет, это я, – сказал я. – Можно сейчас к тебе заехать?
– Вы ошиблись номером, – еще более тусклым голосом отозвался вдруг Пряник. – Это никакая не аптека, а литературное агентство… – И он положил трубку.
«Какая еще аптека?» – изумленно подумал я, а через секунду уже обо всем догадался. Бог ты мой, он же предупреждает меня: не вздумай приехать! У него там уже кто-то сидит в кабинете, и дело очень плохо. Аптека-лекарство-болезнь-смерть. Простой ассоциативный ряд. Он мог бы, наверное, сказать вместо аптеки – кладбище, но это было бы слишком опасно… Спасибо, Пряник, я понял тебя. Но я обязательно приеду.
Я тут же набрал еще один номер.
– Мосэнергонадзор, – откликнулся Цокин.
– Слушай внимательно, – быстро сказал я. – Возьми мой чемоданчик… да, тот самый… садись в метро и приезжай. – Я назвал адрес. Подъезд жилого дома напротив пряниковского офиса. В свое время я наметил его в качестве точки возможного рандеву. В подъезде здорово пахло кошатиной, зато на двери не было домофона и жители предпочитали лишний раз не выглядывать из своих квартир. – Полчаса тебе хватит, чтобы добраться?
– Так точно, босс, – по-военному отреагировал мой лейтенант и добавил тревожно: – Что-нибудь случилось?
– При встрече, – бросил я и дал отбой.
Правда, Цокин и без этого мог сообразить, что произошло нечто непредвиденное. Чемоданчик мой он хранил на самый-самый пожарный случай. Я ему так и сказал – самый-самый. За несколько лет нашего знакомства я сумел ни разу не потревожить свой НЗ. Но сейчас ничего другого не остается. В чемоданчике том были элегантный синий плащ, синий в тон плащу щегольской шарфик, кепка и белокурый парик. Кроме того, здесь лежала приличная сумма в рублях и в валюте, запасной паспорт, короткая полицейская дубинка и автомат «узи» с тремя магазинами. Если бы я вдруг оказался в Москве без денег, без оружия и без документов, я мог бы воспользоваться этим набором. Сейчас была не такая ситуация, но выбирать было не из чего. Нет времени. Если выпутаюсь, восстановлю НЗ и снова отдам на хранение лейтенанту Цокину. Если нет, ничего и не понадобится…
Когда я вбежал в кошачий подъезд, на ходу навинчивая мафиозный перстень на свой безымянный палец, Цокин с чемоданчиком уже томился на площадке второго этажа, поглядывая в окно. Услышав шаги, он замер.
– Свои-свои, – заранее сказал я, поднимаясь по лестнице.
Цокин дождался меня, наклонившись, клюнул мой перстень и, только отдав должное ритуалу, рискнул повторить свой вопрос:
– Что случилось, босс?
Пока я шел к подъезду и поднимался на второй этаж, официальная версия успела сложиться в моей голове.
– Война кланов, – бросил я. – Похоже, нам объявили войну.
Цокин молодецки выпятил грудь: он уже готов был стать под ружье. Кажется, за время знакомства со мной Алексей утратил все свое чувство самосохранения. Конечно, когда за тобой СИНДИКАТ – бояться нечего.
– Что я должен делать? – спросил Цокин отрывисто, как и подобает в условиях военного времени.
– Прежде всего успокоиться, – ответил я. – И внимательно слушать все, что я тебе скажу. Итак…
Говоря это, я уже переодевался в синий плащ и натягивал парик. Цокин, держа чемодан передо мной открытым, изображал одновременно и вешалку, и зеркало.
– Чуть криво, – виновато сказал он, и я поправил парик. Теперь все стало в порядке. Вместо интеллигента возник легкомысленный волосатый плейбой, весь в фирме. Я сунул ненужные более очки в чемодан; туда же, скомкав, сложил и интеллигентское тряпье. Дубинку я поместил в рукав, а «узи» оставил на месте, хватит мне и «Макарова». Не воевать же мне в самом деле и на всю катушку!
Цокин бросил мужественный взгляд на оставленный «узи». Чувствую, он уже вообразил, что автомат сейчас будет вручен ему. Как бы не так! Не в моих правилах бросать в атаку зеленую необстрелянную молодежь. Даже если эта молодежь землю роет и хочет сражений.
– Вольно, лейтенант, – проговорил я. – Слушай мою команду.
Цокин напрягся, как спринтер перед стартом.
– Сейчас я пойду во-он в тот дом, – проговорил я, тыкая пальцем в окно. Место у окна было удобно тем, что отсюда открывался вид на пряниковский офис. – Они захватили члена нашей семьи и держат в заложниках. На втором этаже, на территории литагентства «Пряник». Я попробую с ними договориться и все уладить. Ты засекаешь время. Если я не выйду из подъезда через полчаса, то ты…
– То я… – машинально повторил Цокин, хищно поглядывая на «узи». Я закрыл чемодан и поставил его на пол.
– То ты немедленно уходишь отсюда и из любого телефона-автомата звонишь по этому номеру… – Я дважды продиктовал номер Жанны Сергеевны. – И объяснишь, что меня больше нет. Понял?
Цокин вытаращил глаза.
– Далее, – сказал я, не обращая внимания на то, что мой лейтенант порывается что-то сказать. – Деньги все оставляешь себе. Пригодятся. Если хочешь, с работы можешь уйти или взять отпуск. Затаись хотя бы на месяц. Закончатся все разборки – тогда, может быть, наши тебя найдут. Если никто не обратится, значит, победил другой клан. Ясно?
– Никак нет, – объявил мне лейтенант.
– То есть? – удивился я. Мне казалось, что я все изложил внятно.
– Я не имею права вас бросить, босс, – торжественно произнес Цокин. – Я готов погибнуть вместе с вами.
Я рассердился. Он, видите ли, рад пожертвовать собой ради дорогого дона! Психушка. Боюсь, что игра в мафию зашла слишком далеко. Надо окоротить героя, босс я или кто?
– Щенок! – процедил я сквозь зубы и влепил Цокину добрую пощечину. – Ты будешь делать только то, что я сказал. Если я погибну, а ты уцелеешь, значит, так надо для НАШЕГО ДЕЛА.
Монолог этот был до омерзения киношный, но только такие штуки могли вразумить этого лейтенанта мафии из среды монтеров. Цокин схватился за щеку и сказал покорно:
– Да, босс.
– Тогда сверим часы, и я пошел, – сказал я миролюбиво. Мы оба взглянули на циферблаты, а потом я стал спускаться по лестнице, оставив бедного Цокина переживать за меня. Я искренне надеялся, что теперь, после моего внушения, он не станет проявлять инициативы. Не знаю, чем для меня закончится сегодняшний поход, но уж для Алексея любая самодеятельность могла иметь единственный – и трагический – финал. Меньше всего мне хотелось подставлять Цокина под пули. Должен ведь я быть в ответе за того, кого приручил. Кажется, это Экзюпери, «Маленький принц». Хотя не уверен.
Чтобы попасть в офис агентства «Пряник», надо было войти через центральный подъезд, свернуть по коридору направо и подняться на второй этаж по боковой лестнице. Первый этаж был жилой, и лишь на втором поселилась пара контор. Хотя, по-моему, только пряниковская точка функционировала бесперебойно; его соседи по этажу любили устраивать себе выходные и отпуска. Короче, были несерьезными бизнесменами. Пряник рассчитывал со временем выжить с этажа этих лоботрясов и приобрести все остальные помещения для своего агентства. Тогда здесь можно было бы разместить мини-типографию, печатать буклеты, каталоги книжных выставок и прочую столь необходимую в его деле бумажную чепуху.
Не доходя метров пяти до двери подъезда, я расстегнул верхнюю пуговицу плаща так, чтобы залихватски высунулся край моего фирменного белого шарфика. Кепку же, напротив, я натянул поглубже, а затем перешел с делового шага на неуверенную иноходь довольно-таки подвыпившего плейбоя. Такого, который уже набрался, но еще неплохо держится на ногах и не пьян в дупель. В доппель, черт его подери. Одним словом – навеселе.
– Есаул-есаул, не руби саксаул… под которым присел аксакал… – радостно пропел нетрезвый плейбой, входя в подъезд.
Если не считать моего пения, первый этаж был тих. Я же, со своей стороны, старался не орать, а эдак культурно напевал. Со стороны лестницы послышался шорох. Это были определенно не местные жители и не пряниковские соседи-бизнесмены. Так, засада. Но ждут они отнюдь не элегантного пьяницу. Значит, подпустят поближе.
– Та-ак… – протянул я противнейшим голосом, тычась в каждую дверь, словно молоденький щенок. – Третья квартира… четвертая квартира… пятая… а куда они дели восьмую?… – С каждым шагом я все ближе придвигался к лестнице. Полицейская дубинка в любую секунду могла прыгнуть из рукава в мою правую руку. Но первый ход обязаны были сделать они. Яков Семенович – гуманист. Он, к вашему сведению, старается не бить первым. Если возможно, то только в ответ. – И где же восьма-а-а… – С этими словами я свернул к лестнице.
Мне навстречу выступила немедленно серая тень и замахнулась. Всего теней было две. Они рассчитывали одним ударом вырубить не в меру любопытного алкаша, сунуть его отдыхать под лестницу и продолжать наблюдение. Но вышло по-иному.
– Есаул-есаул… – пропел плейбой в шарфике, ловко уклонился от удара и немедленно опустил свою дубинку на голову серого. Р-раз! И для страховки – еще разок! – Что ж ты бросил баул, и куда потерял саквояж? – Серый сейчас же обмяк, и я швырнул этот груз на руки его напарнику. Тот машинально подхватил обмякшее тело и доверчиво подставил мне голову в серой велюровой шляпе. Подозреваю, что я поступил не по-джентльменски: не стал ждать, пока второй из серых освободит руки от туши первого и примет боевую стойку. А просто с размаху врезал пару раз по серому велюру. Теперь они наконец повалились оба на пол. Обнявшись крепче двух друзей. Я надеялся, что их падение произойдет сравнительно тихо, однако ошибся. Одна из велюровых шляп скатилась с серой головы еще до окончательного падения, и эта голова, ничем не защищенная, ударилась о близлежащую (точнее, стоящую) трубу. Не знаю уж, в какой степени пострадала от этого голова, но тишина была неприятно нарушена звуком удара. Затем я услышал скрип и понял, что на втором этаже начинает медленно открываться дверь из пряниковского офиса. Кто-то, по-моему, был удивлен, что нетрезвое пение закончилось с таким шумом.
Я мысленно прикинул расстояние и понял, что никак не успею добежать до пряниковской двери к тому моменту, как она откроется. Но и стрелять было рано: эти старые подъезды – гулкие, как барабаны. Одного выстрела достаточно, чтобы тут все гремело. Я предчувствовал, что стрелять сегодня еще придется, но торопить это мгновение было самоубийственно глупо. Делать нечего – придется заняться метанием бумеранга. Я взвесил дубинку в руке, тщательно прицелился и представил себя австралийским аборигеном. Значит, вот там, в дверях, сейчас появится носорог, в велюровой шляпе. Домашний такой носорог, уже немного цивилизованный. Дверь послушно отворилась, и я снизу увидел сначала не шляпу, а то, что под шляпой: удивленную голову. В удивленной руке был зажат удивленный пистолет. Я думаю, удивление носорога стало еще более полным и окончательным, когда дубинка со всей скоростью ударила его по лицу. Возможно, в то мгновение он вообразил, что вернулась пора детских сказок и заколдованная дубинка, издали руководимая Емелей, действует в автономном режиме. Когда он очнется, подумал я, интересно будет расспросить его об ощущениях. Пока же любитель сказок шлепнулся внутрь помещения и издал при падении звук, еще более громкий, чем его коллега снизу. Раздумывать было уже некогда: я пулей взлетел вверх по лестнице, на ходу выдергивая из кобуры свой «Макаров». Три секунды неожиданности у меня есть, на четвертой они опомнятся.
В офис Пряника я ворвался точно между третьей и четвертой секундами, когда еще оставшаяся дееспособной парочка захватчиков пыталась переходить к активной обороне. Я навскидку выстрелил в одного из двух, перепрыгнул через уже пораженного дубинкой носорога и заорал оставшемуся:
– Ну!! Руки!! Стреляю!!!
В принципе, можно было так и не надсаживаться. Шумовое оформление создали уже без меня. Захватчик офиса, пораженный моим первым выстрелом в ногу, взвизгнул от боли и повалился на письменный стол, покрытый якобы парчой. Древность стола была поддельной, как и все древности у Пряника, а потому крышка легко разломилась, и раненый, стеная, упал в псевдопарчу и в обломки.
Захватчик, оставшийся невредимым, послушно поднял руки. Я понял, что недаром доверился инстинкту и оставил на развод именно его. Кажется, он и был старшим в этой команде. По крайней мере, у него наличествовала фирменная ивовая борода и вообще он чем-то походил на покойного Петра Петровича.
– О, Яков Семенович! – спокойно сказал очередной бородатый, приглядываясь ко мне. – Даже не узнал сначала, богатым будете… Если, конечно, УСПЕЕТЕ разбогатеть.
– Где Пряников? – крикнул я, угрожающе поводя пистолетом. – Считаю до трех!
Ивовый бородач улыбнулся:
– Здесь ваш Пряников. Да вы не нервничайте так. Я вот поспорил со своими коллегами. – Он небрежно кивнул в направлении поверженного носорога и раненого, который уже не визжал, а тихо поскуливал у стены. – Они были уверены, что после того, как вам подали условный сигнал… да, с аптекой это у него хитро получилось… после сигнала сюда вы точно не придете. А вот я, представьте, был уверен в обратном.
– В чем же вы были так уверены? – подозрительно спросил я. Не нравилось мне это спокойствие. Может, следовало бы для острастки выстрелить у него над ухом и сбить гонор? Но я экономил патроны.
– Вы – честный человек, Яков Семенович, – с укоризной объявил мне бородач, как будто уличал меня в какой-то мелкой, но стыдной детской шалости. Вроде битья лампочек в школьном туалете. – У вас принципы. Вчера, читая ваше досье, я просто наслаждался. Я сразу понял, отчего вы книжками занялись. Вы весь оттуда, с библиотечной полки. Один за всех – все за одного, сам погибай, а товарища выручай… и за прекрасную за даму полсвета вызвать на дуэль.
– Это плохо? – заинтересовался я. Если он решил трепаться, я так и быть, дам ему поговорить. Минут десять, не больше,
– Это глупо, – не задумываясь, отчеканил бородач. Для него, как видно, вопрос был давно решен.
– И тем не менее, – сказал я. – Вы у меня на мушке, а не я у вас.
– Ненадолго, – обнадежил меня бородач. – Вам повезло в «Олимпийце», вам повезло в «Шереметьево». Но раз вы теперь один и за вами никто не стоит… Вам крышка.
– Что значит теперь? – полюбопытствовал я. – А раньше – кто за мной стоял? А?
Ивовый бородач досадливо поморщился:
– Бросьте, бросьте, Яков Семенович! Не разочаровывайте меня, не изображайте тут Красную Шапочку… А то мне придется слово «честный» взять назад. Признаюсь, ваши хозяева – люди очень серьезные и весьма изобретательные. Вы заставили нас изрядно понервничать. Идиотская шуточка с романом Макдональда нам попортила много крови. Но то, что вы не взяли деньги из сейфа, сразу дало нам ключ… Хотя отныне все это не имеет никакого значения. Ровно никакого, Яков Семенович!
– Интересно, почему? – угрожающим тоном осведомился я. Его спокойствие меня раздражало все больше и больше. Словно это именно я стою под пистолетом, а он себе играет в бирюльки.
– Интересно? – с непонятной улыбкой переспросил бородач. – Да потому, что вчера ваши хозяева договорились с моими. Соглашение достигнуто, и вы больше никому не нужны. Вас прикончат либо наши, либо ваши. Третьего, извините, не дано.
Какие еще хозяева? – ошеломленно подумал я. Да за кого они меня принимают? Бред, бред и еще раз бред. Фильм про мафию, которые так любит мой лейтенант Цокин. Моя легкомысленная история про войну кланов была сиюминутной выдумкой, не больше. Кто же кого водит за нос?
Вслух я спросил:
– Но как же дискета? Она, черт возьми, в моих руках! Я могу обнародовать…
– Ничего вы теперь не можете, – с откровенным пренебрежением улыбнулся бородач. – Ваши хозяева… ваши БЫВШИЕ хозяева, не скрою, могли бы нам навредить. Сотворение всех доппелей – штука тонкая, любая накладка создает множество проблем. Но теперь план практически уже сработал. Теперь его охранять вынуждены ВСЕ. Поняли, господин Штерн?
– Всех доппелей? – непонимающе проговорил я. – Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, – нагло засмеялся мне в лицо бородач, – что вы сейчас медленно, очень медленно опустите руку с пистолетом и бросите оружие на пол…
– Бросай-бросай, слушай дядю, – раздался грубый голос у меня за спиной. – Кому говорят?!
Мне ничего не оставалось, как подчиниться, проклиная свою самонадеянность. Пока ивовый бородач морочил мне голову, прибыло подкрепление. А я-то надеялся, что всех вывел из строя по дороге сюда…
– Теперь лицом к стене! – произнес все тот же грубый голос.
Я подошел к стене, завешанной пряниковскими иконами. Справа от меня лежал у стены раненый захватчик. Кажется, он успел потерять сознание. Слева валялся в обломках стола и скатерти захватчик-носорог.
– Пусть повернется, – снисходительно разрешил мне голос ивового бородача. – Неудобно заканчивать разговор, видя ваш затылок, Яков Семенович.
– Повернись! – сказал мне грубый голос.
Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Рядом с ивовым бородачом стоял внушительного вида громила со здоровенной пушкой в руках.
– Я ведь вас заранее предупредил, господин Штерн, – с довольным смешком проговорил ивовый бородач – Я был уверен, что вы придете выручать своего товарища, Пряникова. И принял, извините, кое-какие меры предосторожности Поставил одного бойца последить за подъездом снаружи. Как видите, фокус сработал.
– Где Пряников? – спросил я бородача. – Теперь-то можете мне сказать?
Ивовый бородач лениво мотнул головой в сторону вороха проспектов и плакатов в противоположном углу комнаты, и я с ужасом заметил вдруг, как из-под вороха высовывается бледная ладонь.
– Он слишком суетился, – пояснил посланец «ИВЫ». – Стекло хотел разбить, на меня бросался. Пришлось вашего друга успокоить… Не волнуйтесь, с минуты на минуту вы с ним встретитесь… ТАМ.
– Уже можно, шеф? – переминаясь с ноги на ногу, проговорил громила. – Надо кончать его и сваливать. И так шуму много наделали…
– Прощайте, Яков Семенович, – сказал бородач, взглянув на часы. – С удовольствием бы еще побеседовал, но – дела. Хочу к телевизору, к «Парламентским известиям» поспеть. Там наши доппели начинают нового спикера выбирать. Как вы думаете, кого они выберут?…
Громила радостно заржал. Видимо, последний вопрос показался ему необычайно веселым.
– Давай! – разрешил наконец бородач. – Шутки шутками, а можем действительно не поспеть.
Громила обрадованно прицелился. Ему, как видно, мечталось поразить меня одним выстрелом. Особый бандитский смак. Бац – и в яблочко…
– А-а-а-а!!! – раздался вопль от двери, и в ту же секунду протарахтела длинная очередь.
Громила и бородач инстинктивно обернулись к двери, а я мгновенно скатился на пол и укрылся за тушей лежащего в беспамятстве носорога.
Автоматчик был крайне неумелым стрелком. Он палил не от живота, а картинно держал автомат на вытянутых руках, не отпуская спусковой крючок и явно намереваясь истратить весь запас магазина на одну-единственную очередь. Легонький «узи» прыгал в его руках, плевался огнем во все стороны, наполняя комнату дымом и стрекотом. Со стены сорвалось несколько икон, с грохотом лопнул ящик пряниковского компьютера, братина превратилась в щепки. Говорят, новичкам везет в рулетку. Начинающему стрелку тоже повезло, и из двух мишеней он сразу поразил одну – совершенно случайно. Бородач схватился руками за горло и, захрипев, грохнулся навзничь. Лица его я не видел, но, полагаю, выражение его было недоуменным или обиженным. Дикий автоматчик не вписывался в его планы. Правда, и в мои планы это происшествие тоже не входило. Это была трогательная случайность, на которую я не рассчитывал.
Цокин все-таки нарушил приказ. Наверное, он заметил из окна входящего в подъезд громилу и кинулся спасать своего дона.
Его-то он спас, а себя – не догадался.
В то мгновение, когда очередь из пляшущего в цокинских руках «узи» настигла громилу, тот сам уже успел выпустить несколько пуль в автоматчика. Они одновременно стали падать: громила – грузно, как мешок с картошкой, который швырнули из грузовика на раскисшую землю; Цокин – легко, почти изящно складываясь пополам, как Дон-Кихот, застигнутый врасплох неожиданным ударом крыла ветряной мельницы. Автомат выпал из его рук и со звоном коснулся пола. Цокин еще жил, когда, падая, попытался подхватить оружие, но уже умер, когда его рука коснулась рукоятки «узи».
Отшвырнув тушу носорога, я кинулся к своему лейтенанту, однако ничем помочь уже не мог. Глупые фильмы и книги, оказывается, могут выучить человека благородству – если он воспринимает все всерьез. Монтер Цокин обязан был послушаться моего приказа, но зато верный член семьи Цокин должен был, не задумываясь, пожертвовать собой ради дона. Бог ты мой, в какую идиотскую игру я его втянул! Я ведь только начал, а дальше все правила этой смертельной игры Цокин сложил сам. И вот мы доигрались, только я жив, а он – нет. Игра в мафию нравилась бедняге гораздо больше, чем скучное существование в образе электромонтера. Что же, я и только я навеял монтеру этот киношный сон золотой. Спи спокойно, Цокин, и прости меня, если сможешь.
Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
– Пряник, – сказал я почему-то шепотом. – Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже не узнавал меня и говорил тоже не со мной, с кем-то другим.
– Стас… – произнес он хриплым прерывистым шепотом. – Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
– Пряник! – закричал я, чувствуя, что плачу. – Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
– Пряник, – сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое – и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара – но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!
Я вышел из подъезда и уже бегом бросился к дворику, куда загнал свой «мерседес». Как я и предполагал, ТЕХ пока еще не было поблизости: ОНИ были так уверены в себе, что ожидали где-то в отдалении. У НИХ почти не было сомнений, что этот «мерседес» больше никуда не уедет. Придется этих господ разочаровать. Не заводя мотор, я нагнулся и начал шарить рукой под днищем машины. Перво-наперво я залез за еще теплую трубу глушителя и сразу нашел то, что искал.
Маленькую серебристую коробочку с магнитной присоской.
Подлый, очень надежный радиомаячок. Машину, оснащенную такой штуковиной, можно было засечь даже с помощью одного хорошего пеленгатора. И в самом деле, зачем устраивать вульгарное наружное наблюдение и следовать за мной тенью? Достаточно знать направление движения машины и следить исподтишка. А когда надо, обнаружить и уничтожить. Возможно, ИМ покажется, что сегодня настало это долгожданное когда надо. Раз дед бил-бил и не разбил, и бабка била-не разбила, то в дело обязаны были вступить две мышки. С хвостиком системы М-16.
Только я, граждане, – яичко не простое. И не золотое. Я – яичко работы мастера Кулибина. С часовым механизмом. То самое, что работает по принципу не влезай – убьет. Влезли в дело – пеняйте на себя.
Оставив «мерседес» в том же дворе, я взял с собой радиосоглядатая и быстро вышел на улицу, двигаясь по тротуару строго параллельно обычному ходу машин на проезжей части. Насколько я знал устройства пеленгаторов, яркая точка на дисплее машины наблюдения тоже обязана была прийти в движение. Наблюдателям могло показаться, что искомый «мерседес» по-прежнему движется, только почему-то сильно замедлив скорость. Очень хорошо. Успокойтесь, сейчас мы скорость прибавим. Я запрыгнул в первый подвернувшийся троллейбус и, таким образом, сымитировал для моих шпиков неуклонную езду в незнаемое. Впрочем, я-то знал вектор своего движения – благо маршрут был, на удивление, подходящий: 33-й. Через пять минут троллейбус пересек мост, выехал на Большую Полянку, и я стал всматриваться в грязное стекло, чтобы не пропустить свою остановку. Так, можно выходить, приехали, остановка 1-й Казачий переулок. Место во всех смыслах замечательное, а главное, изученное от и до.
Изображая «мерседес», я мысленно пробибикал встречному автобусу и почти бегом достиг цели. Вот оно, идеальное пространство для ловушки: по левую руку – книжный магазин «Евгений Онегин», место тусовки самых крутых интеллектуалов Москвы. По правую руку – самый шумный дворик во всем районе, объект тихой ненависти интеллектуалов-книжников. Дворик принадлежал какой-то захудалой фабричонке или даже свечному заводику; и там ежедневно – с перерывом на завтрак и обед – что есть мочи тарахтел транспортер. Звуки от свечного заводика попадали в цитадель учености, разумеется, в сильно приглушенном виде, но и в такой форме страшно нервировали ценителей изящной словесности. Я слышал смачную сплетню, что было-де составлено уже некое возмущенное письмо на имя градоначальника с требованием закрыть к черту окаянный заводик или хотя бы остановить громыхающий транспортер. Письмо это, помимо директора «Евгения Онегина» господина Ауэрбаха, подписало два десятка видных деятелей культуры – в том числе секретарь Букеровского комитета Лямшин, проректор ГРРУ Курицын и главный редактор «Московского листка» Боровицкий. К несчастью для подписантов, в последний момент кому-то пришло в голову продемонстрировать широту натуры и дать подписать письмо еще и писателю Фердинанду Изюмову, печально знаменитому писателю-порнографу. Идея была идиотской, поскольку сам Изюмов в магазине «Евгений Онегин» никогда замечен не был и вообще являлся гражданином Франции. Само собой, в высокоинтеллектуальном магазине опусы Изюмова были строго запрещены к продаже. Рассказывают, что Фердик Изюмов, услышав просьбу о поддержке, не раздумывая, украсил петицию своим огромным, хорошо разборчивым факсимиле, сделанным красным фломастером. Злые языки уверяли, что градоначальник, изображающий из себя поклонника изящных искусств (даже танцевал «Танец с саблями» на юбилее Бориса Борисовича Аванесяна!), чуть было бумагу не подписал, однако, обнаружив на самом видном месте автограф автора романа «Гей-славяне», мгновенно передумал и назло наложил резолюцию «Отказать». Мало того: во избежание новых поползновений он поручил будто бы своим референтам немедленно найти законное обоснование присутствия громыхающего транспортера именно в этом самом дворике. По правде сказать, я никогда не любил нашего мэра, но этот поступок мне теперь был очень кстати.
Шумящий конвейер заглушит всякий другой шум.
Я вошел в окаянный производственный дворик и нашел там картинку, отрадную для интеллектуала из «Евгения Онегина»: транспортер, тянувшийся из одного конца шестидесятиметровой колбасы двора-цеха, был отключен. Это была не забастовка, а просто перерыв на завтрак, который весь коллектив свечного заводика проводил в ближайшей частной пельменной. Так я и думал. Ну, Яков Семенович, – полный вперед!
Я достал из кармана радиомаячок и приспособил его на ленту транспортера – приладил к какой-то случайной железной застежке и вдобавок, для надежности, примотал его к ленте проволокой, которую подобрал здесь же во дворе. Вся эта операция заняла у меня меньше минуты, а потом я дотянулся до красной кнопки и врубил механизм транспортера. Дворик тут же наполнился неприятным лязгом металлических частей, изготовленных, по-видимому, до первой промышленной революции, а уж до 1913 года – совершенно точно. Я нисколько не волновался, что меня накроют: для жителей окрестностей шум был привычным злом, а коллектив свечного заводика, увлеченный пельменями, просто не заметил бы неурочного шума; люди эти к процессу приема пищи относились серьезно и не дернулись бы даже в случае пожара.
Серебристая коробочка радиомаяка отправилась в путешествие по ленте транспортера, скрылась из виду, потом снова вынырнула на поверхности и, таким образом, начала накручивать километры на одном месте. Я представлял физиономии моих соглядатаев, у которых на экране мой «мерседес» (так они подумали!) начал совершать странные эволюции, дергаясь туда-сюда на шестидесятиметровке как бегун-паралитик. Я прикинул, что минут через пятнадцать-двадцать они забеспокоятся и пойдут проведать клиента. Что же, подождем.
Я вошел в дверь магазина «Евгений Онегин», пристроился к окну, из которого была видна улица и вход в арку лязгающего дворика, и для конспирации взял со стеллажа первую попавшуюся книжку. Господин Ауэрбах сидел в самом центре зала за крошечным письменным столиком, переделанным, если я не ошибаюсь, из школьной парты. Когда я зашел, директор «Е.Онегина» лихорадочно подписывал какие-то накладные и на меня внимания не обратил. В принципе, мы с ним были неплохо знакомы, но Ауэрбах был подслеповат, а я, в свою очередь, в парике белокурой бестии походил на кого угодно – только не на соплеменного директору Якова Семеновича Штерна.
В магазине – то ли из-за раннего часа, то ли по каким иным причинам – кроме меня и озабоченного Ауэрбаха имели место только два посетителя, лысый и усатый. Краем уха я зацепил их оживленный разговор и сперва чуть насторожился: их пикировка напоминала какой-то шифр или код. Почти все слова по отдельности мне как будто были понятны, но складывались они во фразы абсолютно для меня загадочные.
– Модест Алексеевич, – взволнованно говорил усатый, – чем наступать мне на хвост, обратите внимание на эту знатную белибердяевщину!
Лысый Модест Алексеевич, и не думавший никуда наступать, азартно тянулся к какому-то тому на верхней полке, грозя свалить его прямо на голову усатому. Я хотел было предостеречь зазевавшегося усача, однако опоздал: том вывалился с полки, треснул усатого по самой макушке – и лишь тогда был наконец подхвачен лысым библиофилом.
– Извините, Крок Адилович, – виновато расшаркался лысый Модест Алексеевич, – но вы рискуете.
– А? Что? – рассеянно отозвался ушибленный Адилович, впившись глазами в свою белибердяевщину и только машинально потирая макушку.
– Вы рискуете, препираясь со мной, упустить из виду очередное творение Крейда! – воскликнул лысый, поднимая том, как знамя.
Очевидно, этот Крейд был какой-то редкостной птицей, поскольку усатый отбросил свою белибердяевщину, немедленно вцепился в тот же том, и они оба стали вырывать бедную книгу друг у друга из рук, явно намереваясь разорвать ее пополам. Таких сильных чувств по отношению к книге мне не приходилось видеть даже на ярмарке в «Олимпийце»; там, если и происходила стычка, то менее страстная и в основном из-за оптовой цены и цвета супера. Одним словом, и затурканный Ауэрбах, и интеллектуалы Крок с Модестом в качестве свидетелей меня вполне устраивали: на самом деле ничего не видят, ничего не слышат, а будучи допрошенными, ничего и не скажут. Разве что с потрохами выдадут злодея Крейда.
Засмотревшись на спорщиков, я отвлекся от окна и чуть было не пропустил явление желтого «фиата». Хорошо еще, что это канареечного цвета авто взвизгнуло тормозами с шумом, на короткое мгновение перекрывшим лязг транспортера.
Замечательно. Зверь бежит на ловца. Точнее скажем, зверей было двое, и они сами наверняка считали себя ловцами. В длинном тубусе из коричневого картона находились определенно не чертежи.
Я дождался, пока парочка из «фиата», бдительно озираясь, войдет в арку шумного дворика, и выскользнул из магазина. Оставалось только перейти дорогу. Вокруг не было ни души, поэтому я с чистой совестью вытащил из-под мышки свой «Макаров», передернул затвор и нырнул во двор следом за парочкой Еще издали я заметил, как двое из «фиата» в недоумении застыли перед пустым грохочущим ленточным транспортером, никак не обнаруживая в аппендиксе двора заводика даже намека на странное поведение «мерседеса». Да и вообще не находя тут никакого «мерседеса».
Благодаря шуму мне удалось достаточно близко подойти к хозяевам желтого «фиата» и рассмотреть их со спины. Оба высокие, крепкие, спортивные. Великолепные мускулистые загривки борцов. И стрелки они оба, надо думать, отменные.
– Эй! – крикнул я сквозь шум. Это они должны услышать.
И они услышали, в секунду развернувшись ко мне лицом. Я заметил удивленные гримасы. Ну да: вы нас не звали, а мы уже пришли! Прекрасная винтовка М-16 оказалась всем хороша, кроме одного. Слишком медленно вынималась из футляра. До сегодняшнего утра они ее держали наготове, а тут так оплошали! Должно быть, понадеялись на серых велюровых господ. А теперь – поздно. Хозяину винтовки не хватило всего пары секунд. Второй автоматическим жестом сунул руку за пазуху – но тоже чуть-чуть не успел.
– Привет, – сказал я и выстрелил два раза подряд.
Осваивать новую машину – дело обыкновенное. И уж, конечно, менее трудное, чем бегать по пересеченной местности, стрелять по-македонски на бегу или упаковывать трупы в багажник. К тому времени, когда я нашел подходящий телефон-автомат и притормозил, я уже почти привык к трофейному авто. Мощности теперь было, правда, поменьше, но за мной больше никто и не гонялся. В салоне работал отличный кондиционер, имелись радиостанция и компьютер. Что еще надо для счастья? Разве что немного удачи.
Первым делом я позвонил Франкфурту.
– Хэлло, – начала было его секретарша, – Эндрю Франкфурте литерари…
– Андрюшу позовите! – не дал я ей договорить.
– А-а, грубый господин Штерн, – ехидно проговорила секретарша. – Может быть, для начала поздороваетесь? Или у частных детективов иные нормы поведения в обществе?…
Сказал бы я тебе, тоскливо подумал я, какие могут быть нормы поведения у человека, которого только что не убили, и который расстрелял двоих живых людей в упор…
– Извините, – устало произнес я. – Здравствуйте. Андрюшу все-таки пригласите. Это очень срочно… Пожалуйста.
– Пли-из, – удивленно сказала Франкфуртова секретарша. Она не привыкла к такой покорности с моей стороны. По идее, мы должны были обмениваться колкостями еще минуты три. Однако у меня не было времени сейчас следовать своим вредным привычкам.
– Вэйт э минэт, – проговорила дама на другом конце провода, и я услышал, как она сообщила по селектору «Мистер Франкфурт! Это Штерн».
– Хауду ю ду, Яшька! – жизнерадостно объявил Эндрю-Андрюша. – Я весь внимание.
– Эндрю, – сказал я, – только не задавай сейчас лишних вопросов. Какую сплетню ты привез о Макдональде? Я имею в виду Стивена. Это важно. Я потом все объясню…
– Ради Бога, – легко ответил Франкфурт. – Только не надо никому больше распространяться. Это я только тебе говорю и по-дружески. А вообще-то литературные агенты, как врачи и священники, должны строго охранять тайны исповеди и прочие тайны.
– Я польщен, падре, – произнес я нетерпеливо. – Горд оказанным доверием, оправдаю. Ну?
Франкфурт чуть помедлил и выдал мне свежую новость. Та-ак, нечто подобное я и подозревал. Но лучше один раз услышать, чем сто раз предположить.
– Ты ничего не напутал? – на всякий случай переспросил я. – Сам знаешь, этих Макдональдов – целый полк. Ты не мог ошибиться?
– Не учите дедушьку кашьлять! – ответил мне мистер Эндрю русской идиомой. – Стивен, как и было сказано. Уж кому-кому, а мне путать не положено. Это только мистер Пряник мог не делать разницы между Войнич и Войновичем…
– Пряник умер, – жестко прервал его я. – Его убили сегодня утром в его собственном офисе.
Франкфурт на другом конце трубки издал то ли возглас, то ли вопль.
– Эндрю, – сказал я коротко. – Потом будем плакать. Сейчас поезжай туда и вызови милицию… если она уже туда не приехала. Обо мне ни слова. Непосредственные исполнители уже убиты. Но я ищу организаторов. Ясно?
– Какой кошьмар! – прорыдал в трубку мистер Эндрю. – Что же теперь будет? Как же так! Пряник… бедный Пряник. О-о, годдэм…
– Ты все понял? – строго повторил я.
– Да-да, – потрясение пробормотал Франкфурт, и я не стал больше ждать, а дал отбой. Большая впечатлительность мистера Эндрю нисколько не мешала его практичности: я знал, что, несмотря на рыдания, он все сделает так, как надо.
Я бросил взгляд на лаковую визитку и набрал новый номер. Послышались длинные гудки: третий… пятый… восьмой… Трубку упорно не брали, однако я был терпелив. На двенадцатом гудке отозвался крайне недовольный и заспанный голос.
– Какого черта?! – буркнул голос. – Я же всем ясно передал, что меня не будить! Чего там еще? Террористы захватили мавзолей и взяли мумию в заложники?…
– Дима, это крайне важно, – самым убедительным тоном, на который только был сейчас способен, проговорил я.
– Кто это? – недовольно спросил Дима Баранов по прозвищу Бяша, явно меня не узнавая.
– Мы с вами встречались пару дней назад. Во время одного трагического… – Я сделал паузу.
– А-а, так вы тот самый… – сообразил наконец Баранов.
– Никаких имен, – предостерег я. – Подробности при встрече.
– Да что еще стряслось? – поинтересовался Баранов. – Если честно, я бы еще поспал часик-другой. Может, дело не убежит?
– Послушайте, Дима, – проговорил я с расстановкой. – Вы помните, что за анекдоты вы нам в тот вечер рассказывали?
– Анекдоты? – в некотором обалдении переспросил Дима. – Ах да, про «Поле чудес» и боро…
– Очень хорошо, что вспомнили, – невежливо перебил я. – Ну, так если вы желаете выслушать ЕЩЕ ОДИН анекдот с тем же героем, мы с вами должны непременно увидеться. И немедленно, Дима!
– Анекдот смешной? – деловито поинтересовался Дима. Недовольство из его голоса уже улетучилось. Парень быстро соображал, реакция у него была хорошая.
– Анекдот, увы, не смешной, – ответил я. – Скорее, страшный. Помните стишки такие? «Звездочки в ряд и косточки в ряд»…, «Дяди в подвале играли в гестапо»… Примерно вот в таком духе. Устроит?
– Где мы встретимся? – с ходу взял быка за рога Дима. – Но только если ваш анекдот будет недостаточно страшным…
– Не сомневайтесь, – честно сказал я. – У вас волосы дыбом встанут. А встретимся мы вот где… Минутах в десяти хоть бы от того места, где мы с вами впервые увиделись, есть известная площадь. И там неподалеку памятник… Поняли?
– Вроде бы, – подумав, откликнулся Баранов. – Последний довод королей?
Я удовлетворенно хмыкнул. Если даже Димин номер на контроле, наш обмен этими репликами может показаться белибердой. Такой же белибердяевщиной, как и спор лысого с усатым в магазине «Евгений Онегин». На самом же деле все было элементарно просто. Последний довод королей – это пушки. Следовательно…
– Угадали, – согласился я. – Жду вас там минут через сорок.
– Оружие брать? – молодцевато поинтересовался Дима. – У меня, правда, только шариковая ручка с выкидным стержнем…
– Я вам дам парабеллум, – обнадежил я и повесил трубку.
Дима Баранов появился у памятника Пушкину на Тверском даже раньше намеченного срока, однако я подошел к нему, только когда понял, что никакого хвоста за ним нет. То, что Дима пока не засветился, было для меня сегодня большим подспорьем. Значит, и его профессиональные контакты не под наблюдением. Славно, очень славно.
– Вас и не узнать, Яков, богатым будете, – улыбкой приветствовал меня Дима, опознав, в конце концов, в блондинистом плейбое детектива Штерна.
– Спасибо, коли не шутите, – ответил я. – Сегодня я уже слышал эти слова от одного господина из компании «ИВА». Правда, господин тот скоропостижно скончался. Хотел сделать дырку в детективе Штерне, но сам случайно попал под автоматную очередь…
– А нельзя ли все с самого начала? – предложил Баранов. Он больше не улыбался. – Я что-то не въезжаю пока.
– Извольте, – согласился я и рассказал все с самого начала. Как я всю эту историю себе представлял.
Мой монолог занял минут двадцать, и за это время журналист Дима израсходовал полпачки сигарет – зажигал, затягивался пару раз, машинально выбрасывал начатую сигарету, снова доставал из пачки. Вид у него был ошарашенный, как у посетителя комнаты ужасов в ЦПКиО.
– А почему вы доверились мне, Яков? – спросил он, когда я закончил и тоже наконец позволил себе сигарету. – Вдруг я тоже из ТЕХ?
– Едва ли, – ответил я. – Я просмотрел несколько ваших последних корреспонденции. Если бы вы были из ТЕХ, то писали бы по-другому. Это очень заметно… И потом у меня сейчас нет выбора и почти уже нет времени. Пришлось рискнуть. Но, мне кажется, я не ошибся.
– Польщен, – кивнул Баранов. – Но как-то все это… слишком невероятно! Слишком масштабно. В России ТАКОГО делать не умеют. У нас любят тяп-ляп, подешевле, лишь бы держалось. Вот оно и не держится.
– Прогресс, Дима, – объяснил я. – Общество потребления на марше. У отдельных людей появляются такие деньги, что вполне достаточны для любого фокуса в масштабах Руси. У НЕГО, как вы догадываетесь, именно такие деньги есть. Триллион на триллионе сидит и триллионом подгоняет.
– Согласен, – проговорил Баранов. – И все-таки…
– Ладно, – сказал я. Мы забрались в мою новую машину, и я сперва продемонстрировал Диме винтовку М-16 в картонном тубусе, потом кое-какие документы, найденные в салоне, а напоследок я вывел на дисплей компьютера текст с той самой дискеты.
– Понятненько… – пробормотал Баранов, глядя в экран.
– Двух бывших хозяев этой машины показать вам, дорогой Дима, не могу, – сообщил я. – Это как раз тот случай, когда покойники обеспечивают безопасность живых. В нужное время и в нужном месте.
Баранов изучил содержимое дискеты и откинулся на спинку сиденья.
– Я вам почти поверил, Яков, – задумчиво проговорил он. – Но чтобы ЕГО остановить, нужно больше фактов. Шум можно поднимать, когда на руках есть весомые аргументы.
– Хорошо, – не стал спорить я. – Поехали. Я предоставлю вам аргументы, но тогда уж донести их до ваших друзей и убедить их – будет вашей и только вашей задачей.
– Идет, – с готовностью согласился Баранов, и мы поехали.
Первым нашим адресом был самый фешенебельный в столице Дом моделей – «Ласточка» на Смоленском бульваре, детище Его Портновского Величества Ярослава Цайца. Сам Ярик, по обыкновению, гостил в Париже и еще не вернулся от Кардена, но маэстро нам и не был нужен. Мы искали только потешного старичка, которого я однажды засек по ТВ, в новостях тринадцатой канала. Проникнуть в «Ласточку» нам не составило большого труда – я размахивал МУРовским удостоверением, а Дима изображал молчаливого мальчика-ассистента. Зато отыскать старичка удалось нам далеко не сразу: сначала нас послали на третий этаж, в раскроечную, потом в подвал – в примерочную, и только в зале модельеров наш герой был найден. Старичок, склонившись над столом с раскроем, фантазировал с ножницами в руках; он невнятно напевал под нос какую-то незнакомую песенку.
– Вы – мастер Либерзон? – сурово проговорил я, изображая неумолимого стража закона.
– Я Либерзон, я, – встревожился старичок. – А что такое? Если вы насчет лицензии, то Ярослав Михалыч сейчас в Париже, но все бумаги, все накладные, я вас уверяю… У нас серьезная фирма. У нас члены правительства одеваются, кинозвезды, депутаты Думы…
– Вот именно, – самым мрачным тоном перебил я. – Распространяете, понимаешь, дезинформацию о наших народных избранниках! Депутат Коломиец уже обратился к нам с жалобой…
– А, таки этот толстый шлимазл еще и недоволен?! – с обидой воскликнул Либерзон. – Так я вам скажу, как сказал господам с телевидения: он просто не знает, что хочет! Два месяца назад заказал мне три костюма одного фасона, а неделю назад вдруг пришел опять: это не годится, то не годится, все перешить заново! Я не понимаю, он депутат, он много и хорошо кушает и мог за два месяца поправиться, что все костюмы трещат по швам. Но как он ухитрился за это время подрасти на пять сантиметров? Это чудо природы, но при чем здесь Либерзон?
– Вы говорите – подрасти? – спросил Баранов, держа на вытянутой руке коробочку диктофона. – Но ведь это невозможно.
– Я говорю то, что говорю, – с раздражением щелкнул ножницами портной. Он одной рукой вытянул ящик своей конторки, повозился там и сказал с торжеством: – Вот, пожалуйста! Мерка первый раз и второй. Как будто два разных человека…
– Разрешите. – Я протянул руку и сгреб бумажки. – Ну, что же, если дело обстоит так, то вы ни в чем не виноваты. Мы разберемся.
– И что тут разбираться?! – Либерзон ожесточенно защелкал ножницами. – Когда я ему уже пошил новые костюмы. И денег не взял, и квитанции…
Провожаемые щелканьем, мы с Барановым вышли из зала.
– Ну, как вам это чудо природы? – полюбопытствовал я.
– Впечатляет, – признался Дима. – Но ведь не факт, а фактик. Первый раз мастер мог и ошибиться. Дедушка старенький, дрогнула рука…
– Допустим, – проговорил я. – Поехали в Сандуны, за новым фактиком.
И мы отправились за проверкой еще одной сенсации, которую я отследил из новостей тринадцатого канала.
По дороге я, скрепя сердце, прицепил свою нелюбимую складную бороду из походного набора и спрятал парик. Милиции в банях делать было нечего.
– Похож я на православного чиновника? – осведомился я у Баранова, когда борода была наклеена. Мы уже стояли у входа.
– Бородою, – ответствовал Дима. – А в остальном – на разбойника с большой дороги.
– Можно подумать, что среди священнослужителей нет разбойников, – парировал я. – Один этот, в Питере, чего стоит. Который все любит насчет крови христианских младенцев распространяться. Слышали?
– В семье не без урода, – пожал плечами Дима. – Патриарх – не Господь Бог, за всеми не уследит. Этот ведь, в Питере, сам погромами не занимается, верно? И на том спасибо…
Богословский наш спор был прерван появлением в дверях служебного входа в Сандуны распаренного низкорослого человека, в легоньком комбинезоне на голое тело.
– Что вам угодно? – спросил он, попеременно глядя то на меня, то на Диму Баранова. – Желаете заказать отдельный номер с массажем и пивом?
При слове пиво я сглотнул слюну, но смог подавить искушение и произнес важно:
– Мы – из Московской Патриархии. Проверяем возмутительный факт, о котором сообщало телевидение.
– Это с отцом Борисом, что ли, с Карасевым? – догадался банщик. – Да история выеденного яйца не стоит! Ладно, забыл человек дома нательный крест. Так ведь в баню пошел, не на заседание Думы. И сразу лишать из-за этого сана, отлучать от церкви?…
В отличие от православного банщика, я не имел понятия, за что вообще Патриархия может отлучать или лишать, но держался с уверенностью.
– Нам лучше знать, какого пастыря и за что отлучать, – проговорил я надменно. – К тому же, говорят, отец Борис нечестиво отозвался о тех, кто посмел ему сделать замечание?
– Было такое дело, – смущенно признал банщик. – Послал он подальше одного старого хрыча, который все ему кричал насчет крестика. Так не надо доводить до греха. Отец Борис – пастырь и вдобавок народный избранник. Вот и устает…
– Все равно невероятно, – вмешался в разговор Дима Баранов. – Никогда не поверю, что священник вышел из дому без креста. В голове не укладывается.
– Проведем проверку, – многозначительно подытожил я. – Если понадобится, вызовем на расширенное заседание Патриархии и вас, и его. Вы, надеюсь, не станете лукавить пред оком святой Церкви и расскажете все, как было на самом деле?
Баранов предостерегающе кашлянул. Кажется, я незаметно перемешал ведомства земные и небесные. Возможно, Патриархия не устраивала расширенные заседания. Или устраивала их, но называла как-то иначе. Вселенскими соборами или чем-то в таком роде.
На мое счастье, банщик был тоже не очень сведущ в тонкостях и пропустил мои ляпы мимо ушей.
– Если надо, я могу, конечно, подтвердить, – вяло признался он. – Но вообще-то не хотелось бы. Батюшка к нам в баню с открытым сердцем пришел, а мы устраиваем ему шмон… извините, обыск. Эдак если мы начнем доносить на всех, то клиентуру распугаем.
– Все в руце Божией, – заметил я нравоучительно и, осенив себя крестным знамением, отправил банщика исполнять свои обязанности.
Баранов скептически взглянул на меня:
– Без вдохновения сыграли, Яков Семенович. И текст вдобавок плохо выучили. Несли какую-то, извините, отсебятину.
– Важен не процесс, а результат, – не согласился я. – А результат налицо. Маленький фактик в нашу коллекцию.
– Чересчур маленький, – поджал губы Дима. – Тоже объясняется очень просто: склероз. Может у отца Бориса быть склероз?
– Рано еще, – возразил я. – Депутат Карасев еще в хорошей форме, в футбол может играть… – Я припомнил телекадры, когда отец Борис энергично освистывал Крымова. Прежнего Крымова, а не сегодняшнего.
Мы сели в машину, и я завел мотор.
– Куда теперь? – поинтересовался Дима. Он держал диктофон возле своего уха, следил, хороню ли записался банщик.
– Пленка-то еще есть? – ответил я вопросом на вопрос.
– Навалом, – кивнул Баранов.
– Тогда едем в Кунцевский муниципальный ЗАГС, – объявил я.
Баранов хихикнул:
– Ваше предложение так неожиданно, Яков Семенович. Неужели сразу – в ЗАГС? Мы с вами еще так мало знако-о-мы… – Журналист очень смешно сложил губки сердечком.
– Шуточки у вас, Дима, – пробормотал я, невольно улыбнувшись.
– Это я так нервничаю, – любезно объяснил мне Баранов. – Снимаю стресс. Вы ведь меня здорово испугали, Яков Семенович. Временами мне с криком «а-а-а!» хочется бежать без оглядки. Законопатиться в какую-нибудь заграницу, читать лекции в каком-нибудь Айдахо и попивать джин с тоником.
– Не упоминайте при мне джин, – попросил я Баранова. – Не дразните. Я за рулем…
Кунцевский муниципальный ЗАГС представлял собой одноэтажное здание, выкрашенное светло-коричневой эмалевой краской: что называется, цвет детской неожиданности. Возможно, колер был выбран случайно, а возможно, и с намеком. Брачующимся давали понять, что общество имеет право надеяться на плодотворность брачного союза и на возникновение новой жизни на благо родины. Впрочем, у пары, ради которой мы сегодня посетили ЗАГС, детей не было. Не завели, не успели. А потом грянул развод. И молодая семья депутата Госдумы Яворского распалась за один день.
– Более странной пары я в глаза не видела! – призналась нам дама из ЗАГСа, делопроизводительница столь сурового вида, что, казалось, ничего, кроме «пройдемте!», произнести уже не способная. Тем не менее журналистское удостоверение Димы и моя десятка легко открыли в даме артезианские запасы красноречия. Дима наплел, что пишет ответственную статью о разводах, а я направил активность делопроизводительницы в сторону четы Яворских.
– Она так на него смотрела, так смотрела! – Дама из ЗАГСа попыталась воспроизвести взгляд мадам Яворской: получился не то взгляд кролика на удава, не то гримаса библейской лотовой жены, за секунду до превращения последней в соляной столб.
– Что, со страхом? С неприязнью? – попытался конкретизировать Дима, соображая, что никакие гримасы на диктофон не запишешь.
– Да нет, – махнула дама рукой. – Как бы вам объяснить… Она таращилась на него, словно бы видела впервые… Нет, тоже не так… Она разглядывала его, как будто что-то искала… Ну, если бы ей вдруг сказали, что ее благоверный – по совместительству турецкий султан…
– То есть у него целый гарем, так? – уточнил Дима.
– Да не в этом смысле, – покачала головой дама из ЗАГСа. – Этих-то мы насмотрелись дай Боже. Нет, там дело совсем не в изменах, и разводились-то эти Яворские как раз по обоюдному согласию и, как говорится, из-за несходства характеров. Такая у нас формулировка имеется. Не-ет, она выглядела так, словно после года счастливой жизни обнаружила на месте мужа Бог знает кого…
– Ну, а муж? – не отставал Дима.
– Депутат? – Дама-делопроизводительница поджала губы. – Ну, он-то точно был такой, как всегда в телевизоре. Как будто в Думе своей выступал. Высокий такой, румяный и с женой своей говорил очень ласково. Сердцу, говорил, не прикажешь и все такое. Мне показалось, что на жену ему было наплевать и развод очень устраивал. Детей нет и хлопот нет. Расписались, потом перерасписались. Куда мы катимся? А вот еще позавчера одна пара пришла, так там муж – летчик-испытатель, и жена мне говорит…
– Спасибо-спасибо, – поспешно прервал я. – Вы нам очень помогли. – Я улыбнулся словоохотливой работнице ЗАГСа, и мы стремительно выкатились, чтобы не продолжать семейно-брачных дискуссий.
– Хорошо, что я не женат, – сказал мне задумчиво Баранов, когда мы с ним вновь оказались в машине. – Как представлю, что придется разводиться – всякая охота пропадает узаконивать свои отношения…
– А почему непременно разводиться? – полюбопытствовал я.
– Легкий я человек, – чистосердечно признался Баранов. – Разносторонний. В турецкие султаны я бы, наверное, пошел…
– Яворские, между прочим, разошлись не поэтому, – напомнил я. – Согласитесь, все точно укладывается мою версию. Обратите внимание, Дима. Из всех депутатов в нашем списке больше половины – холостяки, оставшиеся – иногородние, причем из тех, кто не спешит перевозить семью в Москву. Оставался только ОДИН женатый москвич, Яворский. И он-то как раз разводится при довольно-таки странных обстоятельствах.
– Подозрительно, – согласился Дима. – Но не более. Почему бы не предположить, что они действительно не сошлись характерами? Ну, а что она странно смотрела на него – так это, Яков Семенович, не криминал. Иногда наутро и мои подруги так на меня глядят, что впору провалиться сквозь землю… И что же, меня из-за этого прикажете тоже в доппели записывать?
– Вы правы, Дима, – признался я невесело. Каждый случай по отдельности и впрямь казался ерундой, анекдотом. Но вместе они все равно складывались в бомбу. В кумулятивный снаряд. Вопрос в том, сумеем ли мы убедить всех, что гром может вот-вот грянуть.
– Яков Семеныч, послушайте, – проговорил Дима. – В нашем списочке почти сотня имен. И почти с каждым из них, как я теперь понимаю, связана какая-нибудь мелкая странность. Костюмы, развод, забытый английский, родинка на шее…
– И всех, заметьте, связывает еще кое-что, – добавил я. – У всех них случился внезапный бзик на почве «ИВЫ». Вспомните хотя бы Крымова.
– Это тоже к делу не подошьешь, – возразил Баранов. – Человеку свойственно меняться. Вчера был демократом, сейчас вовсю болеет за державу. И наоборот: раньше был инструктором ЦК, а теперь несет коммунистов в хвост и в гриву… Что уж тут удивительного, что думцы разом возлюбили богатую суперкомпанию. В наше время…
Диму прервал резкий и неприятный звук зуммера. На приборной панели замигал красный глазок.
– Что это? – с недоумением поинтересовался Баранов. – Кто-то нас вызывает по рации?
– Это не нас, – обнадежил я журналиста Диму, – а тех милых ребят с винтовкой, которых я… в общем, которые сейчас находятся в другом месте.
Баранов мрачно покивал.
– Будем отвечать на вызов? – спросил он.
– А почему бы и нет? – Я пожал плечами. – Зачем людей разочаровывать? – И с этими словами я снял трубку.
– Восьмой-восьмой, я первый! – пробился сквозь шумы эфира далекий голос. – Почему не докладываете, прием.
– Первый, я восьмой! – проорал я в ответ не задумываясь. – Докладываю. Все идет в соответствии… – При такой слышимости я ничуть не рисковал. Шум и треск разрядов скрадывал индивидуальные особенности любого голоса. Разобрать можно было только слова, и импортная радиотехника была тут совершенно бессильна перед помехами промышленного мегаполиса. Да здравствует московский эфир – самый грязный эфир в мире! Ура.
– Восьмой-восьмой! – опять с натугой прорвался голос из динамика. – Немедленно, повторяю, немедленно доводите до конца работу по плану «Свердлов»!… Как поняли, прием.
– Первый, я восьмой! – отрапортовал я в микрофон. – Работа по плану «Свердлов» уже завершена. Занимаемся утилизацией объекта… Прием.
Из динамика послышались свист, треск, скрежет и чуть ли не вой мартовских котов. Сквозь завывания эфира донеслось короткое: …лодцы! – и я со спокойной совестью отключил рацию.
Дима поглядел на меня с любопытством. По всей видимости, моя наглость ему нравилась. Жаль, что он не видел меня в аэропорту или в образе монтера Скорлупкина. Увы, такие роли на бис уже не исполняются.
– А кто такой Свердлов? – поинтересовался Баранов. – И что такое довести до конца работу?…
– Полагаю, что Свердлов – ваш покорный слуга, – скромно пояснил я. – Хозяева бывших владельцев этой машины любят придумывать очень простенькие прозвища, чтобы все было понятно. Меня зовут как? Яков. Значит, буду Свердлов, для удобства…
– Погодите, Яков Семенович, – не дал мне договорить Баранов. – А какую-такую работу по вам нужно срочно завершить?
Я небрежно мотнул головой в сторону футляра с винтовкой.
– Помните, Дима, что я вам рассказывал о разговоре с бородачом? Вас прикончат либо ваши, либо наши. Как видно, они уже знают, что ребята из «ИВЫ» облажались, и вынуждены сами заштопывать брешь. Теперь я официально покойник, и я надеюсь побыть в этом качестве хотя бы сутки.
Баранов помрачнел:
– Да уж, попали мы в переплет…
– Вы еще можете сойти с этого поезда, – предложил я Диме. – Это действительно очень опасно. Не хочу специально вас подставлять. Еще есть время, подумайте… Я пойму и не буду в претензии.
Журналист Дима обиженно фыркнул:
– С ума сошли! Кто же по доброй воле от такого материала откажется? Раз уж вы меня втянули, то от меня не отвертитесь. В случае удачи – эксклюзив мой, имейте в виду. Я и ребятам своим то же самое скажу…
Я улыбнулся:
– Кушайте на здоровье. Только не подавитесь.
– Это они у нас подавятся, – серьезно произнес Баранов. – Ну, куда теперь? Рискнем в Думу?
– Почти, – ответил я. – В ветеринарную лечебницу. А по дороге заедем еще в одну похоронную контору. Не возражаете?
– Полный набор удовольствий, – пробормотал Дима. – А кладбище в нашу программу не входит?
– Как знать… – философски сказал я, заводя мотор. – Рано или поздно кладбища не избежать. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Это, кажется, Экклезиаст.
– Спасибо, утешили, – кисло произнес Баранов. – Ну что, едем в морг?
Я свободной от руля правой рукой похлопал Диму по плечу:
– Всего лишь в погребальную фирму с хорошим названием «Норд». Для справки: норд – означает север. Ничего страшного.
– Вреден север для меня, – машинально отозвался Баранов. Кажется, и у него голова была набита цитатами на все случаи жизни.
Когда мы притормозили во дворике «Норда» почти у самых дверей, утренний наряд на земляные работы был уже отобран и полдюжины бомжей кучковались у входа просто так, на всякий случай. На лишний билетик. Увидев наше авто, они благоразумно отступили, сообразив, что мы с Димой – им не конкуренты. Однако после того, как я вышел из машины, трое – по меньшей мере – бомжей опешили. Они еще помнили меня как чернявого новичка в таком же непотребном, как и у них, одеянии – рядового соискателя должности третьего могильщика. Теперь же перед их взорами предстал богато одетый господин, да еще и на иномарке, и вдобавок блондинистого вида.
– Эй, – несмело проговорил один из бомжей, готовый к немедленному отступлению. – Это ты, что ли? Ты кто?
Я окинул критическим взглядом эту невостребованную рабочую силу. Конечно, Миша Алехин уже отобрал для «Норда» на сегодня тех, что получше. Но, может статься, понадобятся и эти. Времени мало, придется лопать, что дают.
– Кто я? – повторил я как бы в глубоком раздумье. – Я – ваш счастливый выигрыш в Спортпрогноз. А может, я – ваша белая горячка. Смотря как себя будете вести. Если хотите сегодня попасть в наряд сверх плана, ждите здесь и час, и два, пока за вами не приедут.
Бомжи оживленно переглянулись.
– Аванс бы… – слегка уже обнаглев, протянул все тот же бомж.
Я немедленно показал ему кулак:
– Хватит аванса?
Бомжи потупились: это слово в международном языке жестов они знали.
– И учтите, – твердо добавил я. – Если кто-то из вас примет до работы, разговор с ним будет короткий.
– Мы его снимем с пробега, – с суровым видом поддержал меня журналист Дима. А затем мы, не тратя больше слов, прошли в дверь «Норда» и постучались в кабинет Алехина.
Мы успели вовремя. Мишка уже одевался в свой кожаный эсэсовский плащик и явно хотел улизнуть по своим делам. Однако, увидев нас, отложил эти намерения.
– Привет! – сказал он мне и вежливо кивнул Баранову.
– Дима, это спец похоронного бизнеса Михаил Алехин, – поздоровавшись, представил я. – А это, Мишук, ведущий журналист Москвы Дмитрий Баранов, корреспондент всех газет.
– Всех газет, кроме «Державы» и «Вечера», – счел нужным уточнить Дима. – В фашистские газеты я, извините, не пишу…
– Да и я их, извините, не читаю… – в тон ему отозвался Алехин.
– Вот и познакомились, – подытожил я. – Теперь к делу…
За пятнадцать минут я, не вдаваясь в подробности, изложил Алехину все то, что знал, о чем догадывался и чего боялся. Мишкина реакция была предсказуемой.
– Вы оба спятили, – проговорил он.
Тогда Баранов прокрутил ему пару записей со своего диктофона, а я показал кое-какие бумажки, обнаруженные в трофейной машине.
– Там еще винтовка есть, – заключил я. – Та самая, из которой Черника убили. Если не веришь, могу принести показать…
– Вы спятили, ребята, – произнес Алехин, но уже другим тоном. Почти ласковым, каким общаются с самоубийцами, уже стоящими на карнизе. – «ИВА» вас раздавит, пискнуть не успеете. Слышали последнюю новость? Дума приняла новую поправку к Конституции, подавляющим большинством, между прочим. Теперь спикер нижней палаты будет у нас вроде вице-президента. Чуть что с Президентом – и спикер у руля всей Руси. Как вам новость?
– Ожидалась, – кивнул я. – И спикера, конечно, теперь переизбирают?
– А вы как думали? – криво усмехнулся Алехин. – По телевизору сказали, что голосование будет завтра. Соберут полный кворум, и тогда…
– Не завидую Президенту, – жестко сказал Дима Баранов. – При Иринархове он наверняка не заживется. Как только Авдеича сделают спикером, наш Президент останется последней ступенечкой…
Я посмотрел на очень серьезного Мишку.
– В принципе, – проговорил я, – вашему «Норду» выигрыш Иринархова будет только на руку. У вас сразу работы прибавится. Резко…
Алехин тут же покраснел, надулся и ответил с обидой:
– Оскорблять-то нас зачем, Яшка? Стервятниками-то зачем нас выставлять? Если Авдеич придет, всем хана будет, и «Норд» наш без надобности. Для братских могил наша квалификация не нужна.
Баранов спросил негромко:
– Значит, вы нам все-таки поможете?
– Нет, – отозвался Алехин. – Боюсь, что фирма «Норд» вам помогать не будет. Наших парней лучше не впутывать, да и не поверят они вам… Но вот я вам помогу. Считайте, что у меня тоже крыша поехала.
– Массовый психоз продолжается, – искренне обрадовался Дима. – А я уж боялся, что нам одним все придется делать: ручками, ручками…
– Придется, – успокоил журналиста Алехин – Земснарядов не держим-с. Тонкая у нас работа, можно сказать, ювелирная. Золотых рук требует.
– Не все то золото… – моментально выдал пословицу неутомимый Баранов. – Ой, извините, – поправился он. – Это уже инстинктивно. Однажды имел глупость заучить словарь пословиц и крылатых выражений. Думал, для работы подойдет. Думал, в статьях станет больше искрометной народной мудрости.
Я прервал разговор двух молодых мудрецов.
– Двинулись, – сказал я. – И поторопимся. Присоединяйся, Мишук.
– А куда двинулись? – на всякий случай спросил Алехин, когда мы выехали из дворика. Обнадеженные бомжи-землекопы проводили нашу машину преданными взглядами. Можно было не сомневаться, что они теперь никуда не денутся: появление в нашей компании могущественного нарядчика убедило их в серьезности наших намерений.
– Куда мы двинулись? – повторил я алехинский вопрос. – Да так, собачку проведать.
Новая областная ветлечебница располагалась на окраине Москвы, неподалеку от Окружной. Высокий сутулый главветврач, которого я на всякий случай предупредил по телефону, уже ждал нас. Без лишних разговоров он сразу повел нас среди вольеров с собаками, немного поплутал, но наконец остановился возле большой клетки. Овчарка, лежащая на соломенной подстилке, устало и безразлично поглядела на нас и даже не тявкнула.
– Можете забирать, если хотите, – сказал главный ветеринар. – Мы уже собирались ее усыплять. Отличный экземпляр, но все боялись связываться.
– Отчего же боялись? – не отрывая глаз от овчарки, полюбопытствовал Алехин. Насколько я помню, он с детства нашего босоногого был неравнодушен к собакам. Вечно прикармливал каких-то дворняжек, тайком от родителей.
– Вначале думали, что бешеная, – пояснил наш провожатый. – Чуть было сразу не пристрелили. Хорошо еще, наш санитар заметил, как она воду лакала… Привезли сюда. Хозяин, ясное дело, от собаки сразу отказался после того случая. Ему еще руку толком не успели перебинтовать, а он уже орет: уберите, мол, от меня эту дрянь. Делайте, мол, с этой тварью что хотите. Хоть на мыло отправьте. Вот мы ее и забрали к себе. Думали сначала подыскать ей нового хозяина, какого-нибудь инвалида из общества слепых. Мы часто так делаем. Некоторые даже приходили, но послушают ее историю – и уходят восвояси. Раз она, дескать, одного своего хозяина покусала, то где, спрашивается, гарантия, что и нового хозяина не загрызет… Она, кстати, первую неделю очень нервно себя вела. Вольер трясла, почти ничего не ела, не подпускала никого – и так выла, что нам самим жутко делалось. Как по покойнику выла, честное слово. Сейчас, правда, притихла. Выдохлась, наверное…
Я взглянул на овчарку. Возмутительница спокойствия измученно смотрела на пришельцев.
– Голда, – позвал я. – Эй, Голда, пойдешь с нами?
При звуках собственного имени овчарка насторожилась. Она поднялась со своего места и медленно подошла к сетке.
– Погоди, дай я с ней поговорю, – оттеснил меня Алехин. Он присел на корточки у самого вольера и, по-прежнему глядя на собаку, спросил у ветеринара: – Есть, тут какая-нибудь еда?
Главный ветеринар пошарил у себя в кармане халата, извлек замусоленный кусочек сахара и, протянув его Мишке, предупредил:
– Не станет она его брать. Сколько мы ни пытались, из рук ничего не берет. Если только в миске оставить и уйти, тогда, может быть, и съест.
– Посмотрим, – пробормотал Алехин, взял сахар и положил его на ладонь. – Голда, – сказал он овчарке. – Не бойся, Голда… Все тебя предали, да? Возьми, погрызи, это вкусно… – Держа на ладони сахар, Мишка одновременно приоткрыл дверцу вольера.
Главный ветеринар на всякий случай отошел подальше.
Овчарка сделала шаг в сторону алехинской руки и негромко зарычала.
– Голда, – спокойно сказал Мишка, не убирая руки. – Мы друзья, Голда… Понимаешь?
Дима Баранов шепнул мне на ухо:
– Интересно, почему он собаку так назвал? Есть же нормальные собачьи клички, имена-то человеческие зачем давать…
– Для некоторых в этом и есть особый кайф, – тоже шепотом ответил я. – У нашего отставного вице тоже, говорят, спаниеля Ароном кличут. Удобно. Словно у тебя живет домашний еврей. Если у тебя плохое настроение, можешь эту собачью морду назвать как хочешь. Или задать ей трепку. Кого-то, возможно, это успокаивает…
Главный ветеринар вдруг проговорил изумленно:
– Надо же, взяла!
Мы увидели, как овчарка осторожно слизнула сахар с Мишкиной ладони, а тот тем временем тоже очень осторожно погладил собаку по мохнатой шее.
– Ошейник есть? – отрывисто спросил он у ветеринара. Тот запустил руку в другой карман своего халата и вытащил целый ворох кожаной собачьей амуниции.
– Возьмите, – произнес он, выбрав из вороха ошейник и поводок. – Намордника, правда, у меня лишнего нет.
– Намордник ей не нужен, – строго ответил Алехин, повязывая Голде ошейник с таким видом, словно он завязывал ей бантик. Овчарка больше не рычала. – Она никого не укусит… Пошли, Голда!
И мы уже вчетвером – я, Баранов и Мишка с собакой – покинули прибежище современных айболитов. Главный айболит проводил нас до выхода и распрощался со всеми, а особенно уважительно – с Мишкой.
– Ловко ты, – признал я, когда мы заняли места в машине: я с Димой на переднем, Алехин с овчаркой – на заднем. – Тебе надо клуб собаководста организовывать. Хоронить-то каждый может научиться, а вот с животными ладить…
– Я предпочитаю с животными ладить в неформальной обстановке, – возразил Мишка. – А питомник или там КСС – это как в армии. Общайтесь через не хочу. Собаки – очень чуткий народ. Чиновников не любят, даже чиновников по собачьим делам. Нельзя, понимаешь, сделать любовь к собакам профессией. Это почти все равно, что на панель идти…
Дима Баранов собирался что-то сказать в ответ, но потом передумал. Ему самому, который вовсю эксплуатировал свою любимую музу, это объяснение наверняка показалось неубедительным.
– Поедем по Окружной, – сообщил я, сверяясь с картой. – Помнишь, Михаил, где вы для «ИВЫ» ямы для установки стендов выкапывали?
– Очень приблизительно, – ответил Алехин. – Этих ямок было полным-полно, всех и не упомнишь. К тому же, чуть не забыл, они у нас потом забрали все записи, где и чего мы нарыли. Чтобы конкуренты, дескать, не пронюхали. Так и сказали… Но чего нам гадать? – сообразил Мишка. – Они ведь уже наверняка свои транспаранты поставили. Время-то у них было…
– Поглядим, – неопределенно сказал я, сверяясь вновь то с картой, то с дискетой, чье содержимое я вновь вывел на дисплей.
Через четверть часа я притормозил.
– Здесь копали? – спросил я у Алехина. Тот высунулся из кабины, осмотрел окрестности и сказал без особой уверенности:
– Что-то припоминаю. Но здесь нет никакого транспаранта! Ерунда какая-то.
Дима Баранов уже знал, что я собираюсь сейчас сделать.
– Может, сперва ребят позовем? – тихо спросил он. – Страшновато как-то мне.
– Позовем, – согласился я. – Куда же без них? На них-то вся надежда. Но сначала мы место точно обнаружим. Мишка, выведи собаку и скомандуй, чтобы искала.
– А чего искала? – с недоумением осведомился Алехин, но собаку вывел и попросил: – Голда, ищи! След!
Овчарка потрусила к обочине, затем вдруг замерла на мгновение, натянула поводок и рыскнула куда-то вправо. Мишка едва удержался на ногах, но не упал, а лишь выпустил поводок. Мы услышали шорох листьев, а потом вдруг страшный и жалобный вой. Через несколько секунд мы обнаружили овчарку: разгребая листья и дерн, она отчаянно скулила, и Мишке стоило больших сил оттащить ее от ямки, которую она уже начала копать. Мы замерли. Мне показалось, что на дне ямки мелькнуло что-то синее.
– Теперь вы все поняли? – спросил я у Алехина. – Поверили? – обратился я уже к Баранову. Оба молча кивнули.
– Еще доказательства требуются?
Баранов помотал головой и ответил хрипло:
– Какие тут, вашу мать, еще доказательства?
– Ну, тогда приступайте, – сказал я, еще раз внятно повторил, что кому надлежит делать, и отдал Алехину дискету.
Мы покинули страшное место, молча доехали до ближайшей станции метро, после чего я высадил из машины двух людей и одну собаку.
– Меня не ищите, – объявил я. – До завтра я продолжаю числиться в покойниках. И от вас, ребятки, зависит, вернусь ли я завтра в общество живых.
– А может, тебе тоже с нами? – неуверенно сказал Мишка.
– Правда, Яков Семеныч, – поддержал Баранов. – Все-таки вы не один будете, и собака у нас, и друзей моих позовем…
– Нет, братцы, – твердо возразил я. – Спасибо, но нет. Я эту кашу заварил, мне ее до конца и расхлебывать. Справлюсь сам. Главное – вы не подведите.
Алехин, Баранов и собака Голда скрылись в дверях метро, а я задумался. Сказать было значительно проще, чем сделать. Я чувствовал, что легко эту кашу из топора расхлебать никак не удастся, и мне вдруг безумно захотелось не делать этих последних шагов, не докапываться до всего. Докапываться не до всего. Обмануть себя, уверить, что ТУТ-ТО я ошибаюсь.
Однако я вспомнил Гошку, прокурора Саблина, потом всех остальных и даже Лебедева с удивленным выражением мертвого лица. Даже Лебедева и даже Петрищева, которых мне как будто вовсе не было жаль…
Дом этот я нашел быстро, но вот с подъездом пришлось помучиться. Особняк был старый, многократно перестраивался, достраивался, ремонтировался, и нумерация квартир была весьма запутанной. Однако я был упорен и в конечном итоге нашел нужный номер.
Открыла мне пожилая женщина, невысокого роста, седая. Волосы ее были зачесаны назад, половину лица занимали очки в простой пластмассовой оправе…
– Что вам угодно, молодой человек? – спокойно спросила женщина.
Я продемонстрировал ей свое просроченное МУРовское удостоверение и задал вопрос:
– Ваша фамилия Володина, не так ли?
– Володина, – подтвердила пожилая женщина.
– Я хотел бы с вами побеседовать о Жанне… о Жанне Сергеевне. Можно?
Если вас посетил покойник, постарайтесь оказать ему вежливый прием: не кричите, не заламывайте рук, не делайте резких движений и вообще изобразите всем своим видом, что выходцы с того света для вас – самые дорогие гости. У вас не убудет, а мертвецу – приятно…
К сожалению, Жанну Сергеевну никто не ознакомил с этими правилами обращения с усопшими, поэтому при виде меня она поступила с точностью до наоборот. Издала тихий сдавленный вопль, быстро отскочила в глубь комнаты и посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.
– Ты… ты… – прошептала она, убедившись, что ни крик, ни даже крестное знамение меня не берут.
– Я… я… – с печалью в голосе признался я. – Как ни грустно порой это осознавать, я именно Яков Семенович Штерн, а не тень отца Гамлета. Вчера, уходя из дому, я обещал вернуться. И вот, пожалуйста. Мы, мертвые, очень пунктуальны. До отвращения. Даже самим неприятно.
– Но как же… – проговорила Жанна Сергеевна, немного приходя в себя. – Ты же погиб, Яшенька… Ты сгорел в «мерседесе»… человек без документов, и плащ твой… В «Новостях» вчера показывали.
Поразительно было упрямство птички в ее стремлении доказать мне, что меня же нет в живых!
– «Мерседес», говорите, сгорел? – переспросил я. – Жаль, хорошая была машина. И плащ жаль. Я его действительно в салоне оставил, когда уходил…
Птичка Жанна Сергеевна все еще глядела на меня непонимающе. Кажется, в ее головке еще пока не укладывалось, что обгорелый труп в машине – не я. Пришлось объяснять на пальцах.
– Я. Сменил. Автомобиль, – сказал я медленно, делая длинную паузу после каждого слова. – Завел себе новую. «Фиат». Желтый. Отличная машина, с рацией, компьютером… И радаром, что интересно.
– А кто же сгорел? – тупо спросила птичка. Странный все же народ эти женщины! Вместо того чтобы обнять чудом спасшегося из огня мужчину, они интересуются мерзкими подробностями, которые я и сам бы постарался поскорей выкинуть из головы.
– Кто сгорел? – повторил я. – Понятия не имею. Возможно, какой-нибудь тип. Из тех, кто шастает с американской автоматической винтовкой М-16.
Птичка внимательно посмотрела на меня. Уже как на живого Штерна, что неплохо. На очень живого и теперь вдруг не очень предсказуемого Штерна.
Я дал ей возможность хорошенько себя оглядеть, а затем поинтересовался у Жанны Сергеевны:
– Я могу пройти в комнату?
– Да-да… – проговорила птичка поспешно. – Только, понимаешь… я так вчера испугалась. В общем, я… Ты не думай…
– Я и не думаю, – успокоил я и прошел в комнату. Легкая приятная злость пузырилась во мне веселящим газом. Я же предвидел все, догадался почти обо всем и испытывал странное чувство облегчения. Как приговоренный к гильотине после экзекуции: все уже произошло и, оказалось, ничего страшного! Немного пощиплет и пройдет.
В комнате возле компьютера сидел и увлеченно щелкал по клавишам американский писатель Стивен Макдональд. Он был в халате. Позавчера в этом же самом халате был я.
При виде меня Макдональд приподнялся с места. На его симпатичном американском лице возникла тень озабоченности.
– Сорри… – произнес он вместо приветствия. – Это есть недо-ра-зу-мьенье… Андестенд? Мнье сказальи…
– Ол-райт, – великодушно сказал я, без приглашения усаживаясь на диван. В спину мне тотчас же впилась острая кромка пружины. – Все нормально. Не будем разыгрывать пошлую сцену «Муж вернулся с того света, а жена»… Во-первых, я не муж, а наемный работник. Во-вторых, Жанна… гм… Сергеевна мне не жена, а клиент. И в-третьих, я глубокий интернационалист. Можно сказать, космополит. Близкая дружба представителей двух наших стран по-человечески мне даже приятна. Ю-Эс-Эй – Раша – бхай-бхай. У меня очень широкие взгляды. Индепенденс. Фридом. Прайвиси. Андестенд?
– Йес, – с некоторым удивлением ответил американец. – Да.
– Вот и отлично, – улыбаясь, продолжил я. – А теперь я готов отчитаться перед своим клиентом. О проделанной работе. За этим, собственно говоря, и зашел.
На лице птички отразились разнообразные чувства. Похоже, она раскусила замысел моей комедии: финал детектива, полный сбор, благородный герой режет правду-матку. Публика потрясена и аплодирует, полисмены выводят убийцу, сыщик делает скромный реверанс. Правда, в данном случае публики негусто, а полисменов нет совсем.
– Мистер Макдональд, – каким-то бесцветным голосом произнесла Жанна Сергеевна. – Скьюз ми… – Кажется, она замыслила убрать остаток публики.
Американец стал послушно подниматься с места.
– Э, нет, – покачал я головой. – Ноу. Мистер Макдональд, прошу вас остаться. Вам тоже будет интересно. Может быть, пригодится для новой книги. Триллер. Хоррор. Много-много экшн.
Стивен поглядел на птичку. Та, подумав, кивнула, и американец вернулся на свое место, за компьютер. Очень такой симпатичный, приветливый янки.
– Итак, Яшенька, – сказала птичка непроницаемым тоном. – До чего же докопался знаменитый частный детектив Штерн?
– До всего, – скромно признался я. – Осталась только пара деталей… но это мы решим в рабочем порядке.
– Ты меня интригуешь, дорогой Яшенька, – проговорила птичка спокойно. Ну, почти спокойно. Поняв, что я не воскрес, а просто не умирал, Жанна Сергеевна быстро взяла себя в руки. Очень устойчивая психика и короткий период релаксации. Наталья бы на ее месте… Впрочем, черт с ней, с Натальей. Пора начинать свой устный отчет, пауза и так затянулась.
– В самом деле, – согласился я, – не стоит интриговать. Тем более что из меня интриган – как из тети Мани английская королева. Я, Жанна Сергеевна, по сравнению с настоящими мастерами интриги – мальчик сопливый. Вообще, в этой истории лично у меня оказалась очень смешная роль. Маленький придурок весь вечер у ковра…
– Не прибедняйся и не юродствуй, пожалуйста, – прервала меня птичка холодно. – Если есть что сказать – говори.
– Нисколько не прибедняюсь, – сказал я неторопливо. До полудня еще оставалось тридцать пять минут, и у меня был солидный запас времени. Можно было немножко потянуть нервы. Для пущего интереса. – Нисколько не юродствую, дорогая Жанна… Сергеевна. Просто в этом деле так много всего большого – большой крови, большой лжи, больших денег, большой политики, наконец, – что я на этом фоне с самого начала выглядел очень маленьким. Моськой между двумя слонами. Вы спросите, конечно, почему двумя?
Птичка промолчала. Правда, спокойствия в ее глазах немного поубавилось. Самую малость.
– Хороший вопрос, – одобрил я. – По существу. Однако не стоит забегать вперед. Представьте себе для начала некое акционерное общество. Но не мелочь пузатую, не компанию «Фига и сын», а солиднейшее предприятие, очень богатое. Настолько богатое, что может профинансировать какую-нибудь маленькую страну, наподобие Бельгии или Люксембурга. Акционерное это общество называется, допустим, «БЕРЕЗА». Или «ОСИНА», не важно. Увесистое, надежное деревянное название. Стабильность и покой, государство в государстве, миллионы вкладчиков ждут дивидендов и кое-кто получает. Однако у этой «БЕРЕЗЫ» или «ОСИНЫ» есть одна маленькая, ерундовая проблемка. Дело в том, что миллионы акций, по существу, не обеспечены НИЧЕМ. «ОСИНА» торгует воздухом. То есть официально, на бумаге эта «БЕРЕЗА» владеет, предположим, лицензией на промышленную разработку залежей молибдена в Антарктиде. А может быть, редкоземельных элементов на Марсе – не имеет принципиального значения. На самом деле никаких разработок никто, разумеется, не ведет: в Антарктиде холодно, а на Марс еще вообще не летали. Ни с промышленными целями, ни даже с научными. Однако документ есть документ, формально – придраться трудно. Покойный наш Генеральный прокурор честно хотел придраться к «ОСИНЕ», но все бумаги в порядке. Докажите, где обман? Все законно, гражданин начальник… Впрочем, к прокурору, если вы не возражаете, мы вернемся немного после. Договорились?
Птичка и американец опять промолчали.
– Спасибо, – проговорил я. – Рад, что вы меня понимаете. Тогда продолжим. Итак, наш замечательный суперколосс «БЕРЕЗА» распространяет свои марсианские акции и гребет денежки лопатой. Но в любой момент эти денежки могут сгинуть, как червончики в булгаковском варьете… Хотя нет, неточное сравнение, – поправил я сам себя. – Никакого вдруг, момент приблизительно известен. Чем больше бабушек вкладывает свои рублики в копилку этой «ЛИПЫ», тем быстрее растет сумма, но уменьшается время жизни такой липовой пирамиды. Недалек день X, когда расплодившимся вкладчикам придется, по идее, отдавать больше, чем владеешь. По законам экономики такого дня избежать нельзя: можно торговать воздухом, но из пустой шляпы кролика доставать умеет только Кио. Любое волшебство имеет свою изнанку, и ровно в полночь вкладчики обнаружат, что Золушкина карета превратилась в тыкву, форейторы – в лягушат, а Золушка, прихватив наличность, элементарно сбежала… Увы, это закономерный итог практически для всех предприятий такого рода. Трест лопается, поскольку его слишком сильно накачали воздухом. Кто не успел – тот опоздал.
Я оглядел свою публику. Выражение лица птички, как и прежде, было непроницаемым. Американский Макдональд чуть заметно зевнул.
– О'кей, – сказал он. – Но где есть триллер?
– Уже скоро, – обнадежил я. – Итак, у руководителя этой «ЛИПЫ»… назовем его, для простоты, Авдеем Витальевичем… имеется вроде бы только один счастливый выход из положения. В нужный срок собрать чемоданчик – и адью. Здравствуй-здравствуй, Швейцарский банк плюс тридцать три удовольствия! Прощайте, родимые вкладчики и вы тоже, товарищ прокурор! Но для нашего Авдея Витальевича это слишком скучно. Конечно, он держит себе в уме такой план, на всякий пожарный. Но просто взять и убежать – обидно. Превратиться из королевы бала опять в никому не известную замарашку – даже при больших деньгах! – Золушке страсть как неохота. А охота ей и на родине остаться, и денежки не потерять, и могущества былого не лишиться. Какой вывод отсюда следует? Золушка обязана стать королевой еще до того, как часы пробьют полночь и обман раскроется. Интересно, да?
Макдональд перестал зевать. Птичка рассматривала меня, не мигая.
– Дальше будет еще интереснее, – заверил я. – Однако скоро только сказка сказывается. Чтобы Авдею, допустим, Витальевичу законным путем попасть в президенты, требуется много денег, много времени и нет никакой гарантии, что и деньги, и время не будут потрачены впустую: наш избиратель, мистер Макдональд, – это не то, что ваш. Наш непредсказуем. Если встанет утром не с той ноги, проголосует за черта лысого. Или за ангела волосатого, кто первый под руку попадется. Да и времени нет ждать выборов. Они, видите ли, по закону только через полтора года, а полночь близится, а Золушка нервничает, а Германа все нет… А что есть? Есть фантазия, есть полная неразборчивость в средствах и есть деньги. Деньги плюс фантазия плюс криминал могут сделать больше, чем просто фантазия плюс криминал. Возможности несравнимо другие. – Я широко развел руками, изображая широту возможностей. Так рыбак демонстрирует протяженность пойманной рыбы.
Американец уже следил за моими движениями с явным любопытством. Птичка безмолвствовала.
– Мог ли наш Авдей Витальевич баллотироваться в Думу? Обычным, так сказать, путем? – задал я самому себе вопрос и тут же ответил: – Мог бы. И с его деньгами победил бы в каком-нибудь территориальном округе. И стал бы рядовым депутатом, одним из четырех сотен. Перспективно? Для кого-нибудь, возможно, да, но вот Виталия Авде… то есть, конечно, Авдея Витальевича, директора компания «ЛИПА», этот путь не устраивал. Думе надлежало поработать пока без него, наделать глупостей и возжелать новых людей. Поэтому наш Авдей, допустим, Витальевич начал с того, что сел в тюрьму. Нет, не за марсианские акции, а за какую-то ерунду: хранение гранаты. Одновременно с этим начался рекламный прессинг по всему полю. До полуночи было еще далеко, вкладчики горой стали за «ЛИПУ», прессе и ТВ приплатили. О добродетелях этой «БЕРЕЗЫ» стали трубить до небес, обработка шла очень капитальная. Я уж не знаю, скольким отставным ватерполистам вручили памятные акваланги, сколько конкурсов двойников и бальных танцев профинансировали, скольким придурочным ворокиным швырнули в зубы подачку на какую-нибудь немыслимую фигню. Полагаю, что не так уж много прижимистый арестант N 1 вложил в это дело: шуму было поднято больше. А шум – всегда был и есть главная движущая сила любой предвыборной кампании. Кстати, вы не помните, как вдруг в Щелкове уже после первого года работы Думы образовалось вакантное место? И я не помнил, а потом навел справки. Депутат Сиротинин скоропостижно скончался. Поскользнулся, упал, потерял сознание… Рядовой случай для пешехода. Граждане, при гололеде эта сторона улицы наиболее опасна! Никаких подозрений, только ма-а-аленький нюанс, который лично я открыл дли себя лишь сегодня утром. Заказы в типографию на печатание предвыборных плакатов директора нашей «СОСНЫ» поступили буквально на следующий день после несчастного случая. Вечером депутат поскользнулся, а утром уже завертелись типографские машины. Похвальная оперативность, не так ли, Жанна Сергеевна?
– Зачем ты нам все это рассказываешь? – подала голос Жанна Сергеевна – Зачем столько подробностей? Разве мы и раньше не знали, что они жулики?
– Жулики – это вы мягко сказали, – не согласился я. – Тут штука покруче Уотергейта.
– Йес, Уотергейт… – закивал Макдональд. – Рашен Уотергейт. Интерьесно.
– То ли еще впереди, – пообещал я. – Пальчики оближете, господин писатель. Триллер чистой воды, ничего и придумывать не надо.
– Ты, Яков, остановился на том, как депутат Сиротинин поскользнулся, – вполголоса заметила птичка. Я обратил внимание, что сердечное Яшенька из ее уст как-то очень быстро испарилось. Ну вот…
– Итак, депутат поскользнулся, – продолжил я бойко, – и нашего директора «СОСНЫ» должны были избрать на его место. Громко, с помпой, со всероссийским скандалом… Но это еще отнюдь не значило, что коллеги-депутаты немедленно начнут двигать народного героя на руководящий пост в Думе. Экспромт надлежало тщательно организовать. Для этой цели опять понадобились… – Я пощелкал пальцами.
– Компенсейшн, – догадался Макдональд – Деньги.
– Верно, – кивнул я. – Но тут была небольшая загвоздочка. Голоса далеко не всех депутатов, оказывается, можно купить за деньги. Думаю, с теми, кто хотел брать и брал, была заранее проведена определенная работа. Однако оставались еще и те, кто не брал, и их несговорчивость могла все испортить. Таких неуступчивых набралось около ста человек… – Я сделал паузу, а затем произнес, обращаясь уже непосредственно к птичке: – Как только я понял, что буквы на дискете означают сокращенные фамилии, у меня сразу зародились некоторые сомнения. По всем признакам выходило, что этот список взяточников, доппельфердинеров… к тому же депутаты, означенные в списке, громче всех драли глотки за нашего кандидата и за возглавляемую им компанию. И все же это было больше похоже на массовый психоз, чем на поведение мздоимцев. У меня никак в голове не могло уложиться, как Яворский, Луговой, отец Борис и другие, до недавних пор честные и здравомыслящие депутаты, могли превратиться в вульгарных крикунов. Да что там Яворский! Писатель-депутат Крымов из Консервативной партии, никогда мною особенно не любимый, не был похож на ренегата. Даже откровенно неприятный мне Полуэктов – и тот, при всей своей дремучести и при всем хамстве, все-таки слабо подходил на роль подкупленного перевертыша. Что-то не складывалось тут, была тут некая пугающая странность…
Я прервал свой рассказ и посмотрел на слушателей. Выражение лица птички мне отчего-то не очень понравилось. Что-то она уже прикидывала, эта маленькая женщина с огромными глазами.
– Я могу продолжать? – поинтересовался я у птички. – Музыку вы заказали сами, извольте теперь слушать…
– Я слушаю, – кротко сказала Жанна Сергеевна. – По-моему, я тебя не перебивала. Рассказывай дальше, раз уж начал. Только, если можно, покороче.
– Как получится, – ответил я. – Я, видите ли, волнуюсь и не могу слишком коротко. Боюсь что-то опустить важное… Ладно, двигаемся дальше. – Я помассировал виски и продолжил: – Не буду притворяться, что я сразу все понял. Некоторое время я вообще упорно двигался вслепую и в том направлении, по которому меня продвигали разные хитрые и умные люди. К тому же слово, часть из которого я услышал в «Олимпийце» от одного умирающего деятеля, направило сначала мои поиски не туда. Слово доппельдинст очень хорошо укладывалось в схему некоего плана целенаправленного подкупа депутатов. Поэтому я не обратил внимания на другое слово, которое и было ключом к разгадке. Доппельгангер, конечно. Двойник. Конкурсы двойников, как я понял гораздо позже, были не просто частью рекламной компании нашего АО «БЕРЕЗА-ОСИНА-ИВА». По всей России искали не только людей, похожих на Сталина, Брежнева, Гитлера или Николая II, но и попутно тех, кого трудно было отличить от тех же Яворского, Полуэктова, Карасева и других… Наверняка всякий раз отбирали одного из многих кандидатов – самого похожего и самого жадного. Такого, для кого бы деньги перевесили страх разоблачения… Впрочем, подозреваю, что денег было ОЧЕНЬ много, а угроза разоблачения – не так уж велика. ОДИН депутат-самозванец мог бы, допустим, и трястись в страхе, но если уж самозванцев СОТНЯ… они всегда могут подыгрывать друг другу. Конечно, были накладки. Конечно, кое-что замечали журналисты. Но для одних парламентских корреспондентов Дума была чистым цирком и любую странную нелепицу они сами охотно превращали в анекдот. Других журналистов эта компания купила – как она покупала время в эфире для показа картинки с деревцем под гитарный перебор.
– Доппельгангер, – медленно повторил Макдональд, словно пробуя слово на вкус. – Это есть красивая энд опасная затея. Наш Уотергейт простой. Ваш…
– Ничего красивого, – перебил я этого американского эстета. – Подлая энд кровавая затея. Андестенд? Вы, наверное, знаете, что наш Авдей, допустим, Витальевич, а точнее – хватит играть в слова! – Виталий, конечно, Авдеевич Иринархов в молодости был однажды подозреваем в убийствах дюжины человек. Жестоких и бессмысленных убийствах. В ту пору никаких улик не нашли, но я теперь охотно верю, что это мог быть именно он. Человек, приказавший безо всякой жалости уничтожить сотню людей. Представляете, КАКИМ он будет Президентом? А ведь его цель – президентство, это яснее ясного. Вчера подкупленные плюс доппели проголосовали за новую форму преемственности. Сегодня двойники и те, кого «ИВА» уже давно кормит с рук, выберут новым спикером именно Иринархова. Заочно. Он, как вам известно, отдыхает дома от тюрьмы… Легко предугадать, ЧТО нас ждет завтра. Наш Президент уже стар. К тому же пресса, купленная «ИВОЙ», давно распустила слухи о его алкоголизме. Если уж Иринархову удалось без шума организовать сотню убийств, то сымитировать президентский инфаркт – вообще пара пустяков. И тогда власть автоматически и ЗАКОННО переходит в руки Иринархова. По Конституции, на три месяца, до новых выборов. Но, как вы убедились, Конституцию может менять сама Дума, а в Думе сидит кто? Нет вопросов. Да здравствует пожизненный Президент Российской Федерации Виталий Авдеевич Иринархов!…
Я остановился, чтобы перевести дыхание. Я вообще-то не умею говорить долго и не люблю. Ораторских способностей у меня тоже кот наплакал. Ну, что же: за неимением гербовой пишем на простой. Любимая поговорка при наших стесненных обстоятельствах.
– Итак, первая часть нашего сюжета завершена. Та самая, в которой ваш покорный слуга участия не принимал. А если принимал, то в основном как свидетель у телевизора. Теперь начинается сюжет второй. На мой взгляд, сюжет не менее мерзкий. Кто такой слон номер 1, мы обрисовали. Переходим к слону номер 2, по-прежнему резервируя для себя должность моськи. Такой глупой, брехливой, блохастой моськи…
– Не паясничай, пожалуйста, – тихо попросила вдруг Жанна Сергеевна. – Это тебе не идет, Яшенька…
Возвращение к Яшеньке от Якова меня несколько удивило. Правда, никакой особой сердечности в этом слове я не расслышал. В пору, когда мы с птичкой устраивали ночные спектакли для двоих, имя мое звучало в ее устах с совершенно другой интонацией. Кажется, птичка сейчас открывала меня заново. И каждое новое открытие ей отчего-то не слишком нравилось. Что ж, бывает. Яков Семенович Штерн – не доллар, чтобы всех устраивать. Он, конечно, может позеленеть, но не настолько, чтобы превратиться в крокодила или в самую устойчивую в мире валюту…
Я улыбнулся своим мыслям. Ирония вечно меня спасает. Теперь у меня снова есть силы, чтобы продолжить свой отчет. Свои свидетельские показания. Свое обвинительное заключение. Свою судебную речь. Короче, все вместе. Приходится, увы, совмещать для пользы дела, ибо второго такого Штерна нет и не предвидится. Да и первый под вопросом: гляди, Яков Семенович, как птичка нахохлилась, вот-вот клюнет.
Я поглядел и продолжил:
– Первым смутил меня некто, назвавшийся Петром Петровичем. Еще до нашей встречи в «Олимпийце», которая для него, правда, вышла боком, он упомянул о людях, на которых я, детектив Штерн, будто бы работаю. Признаюсь, я тогда не придал тем словам должного значения. Понадеялся, что меня принимают за кого-то другого, даже порадовался, что я-де такой хитрый. Но затем почему-то и иные представители компании «ИВА» стали петь мне всю ту же песенку: дескать, мои хозяева, меня послали и все такое. Один деятель даже усомнился в моей честности, когда я стал переспрашивать… И пару дней назад я вдруг подумал: а может, у меня действительно есть хозяева? Только мне их забыли представить, а?
– Ты заболтался вконец, – произнесла с досадой птичка. – Какие еще хозяева? Тут не отчет выходит, а какой-то фильм ужасов. Двойники, сотня убитых…
– Здесь натуральные ужасы, – отчасти согласился я с Жанной Сергеевной. – Но в кино вам такого не покажут. Там будут каскадеры и свекольный сок вместо крови. А тут полный эффект присутствия. С самыми настоящими пулями… Так вот, о хозяевах, – вернулся я к теме. – Здесь у меня возникло только две версии. Одна – что меня тайком наняли обитатели планеты Марс с целью мести компании «ИВА». Мести за то, что «ИВА», взяв лицензию, до сих пор не разрабатывает их замечательные залежи полезных ископаемых. С чувством громадного сожаления я вынужден был эту версию исключить. Понимаете, знакомый астроном уверил меня, что на планете Марс нет разумной жизни. И значит, Жанна Сергеевна, вы не с Марса и вы не Аэлита.
– Откуда же я? – медленно спросила птичка. – С Альфы Центавра?
– О, ближе, гораздо ближе, – печально улыбнулся я в ответ. – Мы с вами земляне и даже земляки. Есть, знаете ли, такая хитрая организация с большим прошлым и целой кучей имен. Назовем организацию для простоты Конторой. Раньше она у нас называлась Конторой Глубокого Бурения, а теперь более интересно – Феноменальной Секретной Конторой. Но здесь, как в математике, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
– Чушь, – спокойно проговорила птичка. – Яшенька, у тебя в ушах бананы. Ну, скажи, зачем бы Конторе, как ты говоришь, подсылать меня и городить весь этот огород? Взяли бы Иринархова тепленьким, увезли бы на Лубянку и получили от него все, что хотели. И к чему тут роман Макдональда, скажи на милость?
Услышав слово Макдональд, американец встрепенулся.
– Лубьянка, – воскликнул он. – Колоссаль!
Я одобрительно покивал Жанне Сергеевне:
– Очень верно вопрос поставлен. В самом деле – зачем? Взять, прижать к ногтю… Только вся штука в том, что ПРИЖИМАТЬ к ногтю Виталия Авдеевича Контора не хотела с самого начала. С одной стороны, и в Конторе сидят не дураки: если резко взять Иринархова за жабры, то этот шаг только приблизит падение пирамиды. «ИВА» обрушится, вкладчик встанет на дыбы – прости-прощай, денежки. Иринархову, конечно, будет плохо, но от такого обращения Феноменальная Контора ничего себе не выгадает. Поэтому принимается иное решение…
– Ты сказал с одной стороны, но забыл сказать, что же с другой… – укоризненно произнесла птичка. – Спешишь.
Я действительно немного прибавил темпа. Затянув преамбулу, я вдруг глянул на часы и убедился, что до полудня остается четверть часа. Мой план требовал точности. Тем не менее я быстро поправился:
– Да, с другой стороны. С другой стороны… нравится Конторе наш Иринархов, вот что. Умный, жестокий, властный. Без сантиментов. Даром, что ли, он штурмовичков Карташова на корню уже скупил? Недаром. Ясно, что такой президент страну возьмет в кулак. А где кулак, там и ГУЛАГ, извините уж за каламбур. Я даже уверен, что Контора вела сначала с Авдеичем свои переговоры. Но не договорились. Возможно, не сошлись в цене. Из того, что знаю, я заметил: на господина Иринархова иногда нападают нелепые приступы скупости. Миллион выбросит, а рублик зажмет. На издание речей депутатов и на свои мемуары денежки даст, а землекопов обсчитает… Да и для моей поимки пожадничал выделить побольше людей. Понадеялся взять малой кровью, а вон оно как вышло… – Я с притворной скорбью повздыхал. На самом деле, конечно, я ничуть не горевал, что так вышло.
– ГУЛАГ, – подал голос американец. – Сталин, анкл Джо.
– Именно, – поддержал я Макдональда. – Вы в самую точку. Сейчас многие по тем временам заскучали, и у нас, да и у вас. Чтобы опять железный занавес, и много-много красного острого соуса Анкл Джо… Но мы, кажется, чуть отвлеклись от темы. Итак, Контора принимает иное решение – слегка понервировать Авдеича и заставить его пойти на уступки. Причем сделать все так, чтобы официально Контора была тут как бы ни при чем, но чтобы Иринархов сам понял, откуда ветер дует. Короче, немного пощекотать нервишки: пусть Авдеич станет сговорчивее. И вот тут на подмостки выходит жизнерадостный кретин по фамилии Штерн. Контора знает квалификацию этого типа и также знает, что кретин Штерн может немножко пренебречь буквой закона. Кадр что надо. Думаю, что в досье на Штерна были еще какие-нибудь пикантные мелочи вроде обстоятельств его развода… Все это, подозреваю, было внимательно изучено – и только тогда в дверь квартиры детектива Штерна позвонило нежное существо по имени Жанна… Кстати, вас что, на самом деле зовут Жанна?
– Меня зовут Жанна Сергеевна Володина! – несколько строже, чем требовал момент, заявила птичка. – Я возглавляю издательство «Вита»…
– Да будет вам! – усмехнулся я. – Возможно, вы и Жанна, но никак не Сергеевна и уж точно не Володина. Я вчера повстречался с настоящей Володиной. Милая интеллигентная старушка. Действительно, два года назад зарегистрировала издательство «Вита». Собиралась издавать книжки по цветоводству, но так ничего и не издала. Она мне как раз вчера жаловалась, что цена типографских услуг оказалась для нее непосильной… Однако издательство попало во все справочники, и когда я для порядка взглянул – все совпадало. Название. Фамилия, как и положено. Фотографий-то справочник не печатает, да и возраст не указывает. А глубоко проверять «Виту» я, естественно, не стал: я ведь уже работал на вас, а не против вас, верно?
Птичка потупилась. Американец таращил глаза то на нее, то на меня.
Я взглянул на часы – без десяти двенадцать. Пора было закруглять свой монолог.
– Дальше – просто, – сказал я. – Меня вы использовали втемную, и весьма умело. Очень скоро «ИВА» и подведомственный ей «Меркурий» сообразили, что дискету выкрал не сумасшедший, а некто по наводке Конторы. Само название романа «Второе лицо» должно было послужить намеком, что Конторе все известно про двойников, есть дискета с нужными координатами и, в случае чего, можно загрести всех доппелей. Не знаю уж, как происходили переговоры и участвовал ли в них Иринархов лично. Тем более не знаю, до чего все договорились и что выторговала Контора. Но только ко вчерашнему утру нужда в моих услугах отпала. Это ведь вы, Жанна, сообщили куда следует, что я направляюсь к Прянику, а тот что-то раскопал? Так? Ваши хозяева связались с «ИВОЙ», и в литагентстве меня уже ждали… А на тот случай, если бы у «ИВЫ» дрогнула рука, она бы в этот день не дрогнула у двух парнишек в желтом «фиате». Надо признать, ваши довольно плотно меня контролировали. Хотя и быстро отказались от элементарной уличной слежки. Зачем им нервировать меня обычным хвостом? Если я не брал машину, они узнавали о моих передвижениях от вас. А если я садился за руль, срабатывала коробочка радиомаяка… – Я перевел дыхание. – И веселые автобусики якобы с засадой возле моего дома – тоже были от вас. Я их ДОЛЖЕН был заметить и идти просить убежища у вас. А вы легко смогли удержать меня вблизи себя и хорошо мне подыгрывать… Между прочим, знаете, где я провел эту ночь? Вы не поверите – у себя дома! Поскольку я вчера сгорел в «мерседесе», никто меня не пас, все наблюдение сняли… Сплошные удовольствия. Насладился бабушкиной кашей, проверил шторы. Все работает.
На моих часах стрелка неотвратимо приближалась к двенадцати, но я еще не все сказал.
– По правде говоря, – проговорил я, – для меня долгое время очень загадочно выглядели все эти убийства вокруг меня – Петрищева, Лехи Быкова, Лебедева. Словно кто-то меня оберегал. Теперь уже ясно, что этот кто-то действовал по приказу Конторы. Пока я был нужен Конторе, меня старались охранять, чтобы я не погиб раньше времени от руки мстительного подонка. Как только я рассказал Жанне, что эти трое на меня охотятся, их участь была предрешена. Ребята из желтого «фиата» легко расщелкали хозяев «Папируса», «Клязьмы» и «Сюзанны». Гошку Черника они застрелили случайно, а может, просто под горячую руку попал. А вот покушение на Генпрокурора Контора спланировала очень тщательно. Его-то нельзя было просто шарахнуть из винтовки в лоб. Требовалось изобразить хоть что-то наподобие несчастного случая…
– Ты ненормальный! – вскинула головку Жанна. – У тебя бред! Ты ведь мне недавно сам говорил, что прокурора убила «ИВА»! Зачем же нам… – тут она прикусила язычок. Словечко нам выдало ее с головой. Хотя маскироваться СЕЙЧАС было уже просто глупо. Слова сказаны, точки над i практически расставлены.
– Да, – согласился я. – Я ДУМАЛ, что Саблина убила «ИВА». И возможно, в конце концов, она бы так и сделала. Но Контора еще раньше узнала, что Генпрокурор начал вдруг докапываться до тайны доппелей. Он ведь даже мне пытался что-то намекнуть, но не успел. Человек, который до подмены знал английский, а потом забыл – это ведь депутат Яворский! А повесть Достоевского называлась как раз «Двойник». То есть Доппельгангер. История про двух Голядкиных, плохого и хорошего. И о том, как самозванец занимает чужое место, а настоящего отправляют в психушку. Только у Достоевского история была не такой кровавой: настоящего Голядкина никто, по крайней мере, не убивал, чтобы дать дорогу двойнику… Одним словом, упрямый Генпрокурор мог ненароком сорвать операцию и нарушить торг между Конторой и «ИВОЙ». Да и его требования не допустить выборов по Щелковскому округу кое-кому действовали на нервы. Вот так все и случилось…
– Сорри, мистер Штерн, – неожиданно проговорил американец. – Ваши слова мне есть ньюс… новость. Я не знал…
– А-а, мистер Макдональд! – Я всплеснул руками. – Про вас совсем забыл. Как ваша нога?
– Сорри?… – уставился на меня американец.
– Совсем зарапортовался, – объявила птичка.
– Вовсе нет, – обиженно возразил я. – Я просто хочу сказать, что, пока вы, Стив, сломав ногу, отважно рискнули здоровьем и примчались в Москву, тот жалкий тип в Нью-Йорке, который приковылял на костылях на вечеринку в издательство «Дабл-Ю», имел наглость утверждать…
– Факин маза! – злобно выругался американец. – Объясняли ведь этому алкоголику, чтобы сидел и… – Тут он осекся.
– Говорите-говорите, – улыбнулся я. – Оказывается, по-русски вы тоже спикаете очень прилично. Впрочем, в вашем Агентстве недоучек не держат. Вы все рассчитали правильно. И вы не виноваты, что настоящий Макдональд, обалдев от скуки, плюнет на запрет и выйдет на люди… И тем более вы не виноваты, что на эту вечеринку был приглашен некто Франкфурт… Это уж скорее ваше упущение… – обратился я к птичке. – Могли бы знать о моем знакомстве с Эндрю. Хотя что я говорю! Ведь Контора с Агентством договорились только-только. Времени не хватило на все детали, понимаю… Не понимаю одного: с чего бы Америке-то так приглянулся Авдеич? Я всегда почему-то был уверен, что вашему Президенту симпатичен наш Президент…
– Вы правильно были уверены, мистер Штерн, – сказал Макдональд. Гнев его улетучился, и он поглядел на меня тоже с милой улыбкой во все тридцать два зуба. – Но у Белого дома и нашего, как вы назвали, Агентства точки зрения иногда не совпадают. В Капитолии полагают, что Россия – друг и этот тошнотворный слюнявый детант Америке во благо. У нас же – иное мнение. Гарант стабильности в мире – это соревнование двух систем. Только тогда страна может наращивать мускулы; без хорошего противостояния сила уходит в песок. Саддам слишком мелок в качестве мальчика для битья. Мы теряем форму. С распадом Союза мы приобрели весь мир? Черта с два! Мы растеклись киселем по всему миру. Мы разучились воевать. Мы даже в Африке не смогли, в этой чертовой Руанде… Нам нужен людоед в России, мистер Штерн. Мы тоже ставим на Иринархова. Такой человек на посту вашего Президента стал бы хорошим пугалом для наших идиотов. Андестенд?
– Почти понял, – сказал я печально. – Так вы прибыли сюда, чтобы договориться с Конторой?
– И для этого тоже, – согласился Макдональд. – Но сперва я хотел выяснить обстановку в «ИВЕ». Ведь «Меркурий» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО приобрел права на Макдональда и «Второе лицо» имел право издать на вполне законных основаниях. Собственно говоря, это МЫ помогли этой сделке. Мы искали повод для контакта… Если уж вам совсем интересно, именно Агентство позавчера помогло «ИВЕ» договориться с Конторой. Мы поняли, что делаем одно общее дело. Теперь вам все ясно?
– Теперь – все, – произнес я совсем грустно. Американец и птичка невозмутимо смотрели на меня. Она и он, такие симпатичные, такие уверенные в своей правоте. – «Второе лицо»… – сказал я после небольшой паузы. – Какое, однако, точное название. В этой истории у всех оказались вторые лица. Депутаты – фальшивые, Жанна – сотрудник Конторы, писатель Макдональд – тоже двойник. Вероятно, только я один и есть настоящий…
– Дорогой Яшенька, – проникновенно ответила Жанна. – Мне очень досадно, что так вышло. Честное слово, ты мне даже понравился. Это была моя идея – убрать ту троицу, чтобы облегчить тебе работу…
– Благодарю, – не без сарказма заметил я. – Тронут.
– Жаль все-таки, что ты воскрес, – проговорила задумчиво птичка. – У меня бы остались о тебе самые лучшие воспоминания… Но раз уж ты погиб один раз, – томно сообщила мне она, – что помешает тебе это сделать вторично?
Последнюю фразу она уже не проговорила, а буквально промурлыкала. В ее руке вдруг возник и уставился прямо мне в лоб маленький пистолетик.
– Стивен! – попросила Жанна у американца. – Сделай мне еще одну любезность. На кухне веревка, принеси ее и свяжи мистеру Штерну руки.
– Сорри! – пожал плечами американец. – Раз дама просит…
Я внимательно пригляделся к Жанне. И понял неожиданно, что она в эту минуту перестали быть похожей на птичку. Если уж кого-то она мне сейчас напоминала, так скорее уж кошку, которая только что птичкой позавтракала. Вечная тебе память, воробышек…
Через минуту я со связанными сзади руками сидел на том же диване, и в спину мне по-прежнему упиралась острая кромка пружины.
– Жанна, – спросил я, искоса поглядывая на пистолет. – Вы случайно не любите кошек?
– Не люблю, Яшенька, – ответила Жанна. – Предпочитаю собак. Лучше всего – бультерьеров. У них отличные зубы, руку прокусывают до кости.
– Никогда раньше не замечал в вас этой жестокости, – с огорчением признался я.
– Ты многого раньше не замечал. – Жанна взвесила на руке пистолетик. Это была миниатюрная, но очень серьезная машинка. – Иначе бы ты бежал отсюда со всех ног, а не устраивал здесь игру в детектив.
– Признаюсь, свалял дурака, – не стал я спорить. – Но поскольку я все равно приговорен, нельзя ли исполнить мое последнее желание?
Бывшая птичка с сомнением прищурилась:
– Тебе действительно этого хочется?
– О да! – сказал я искренне. – Больше всего на свете.
– Ладно, – подумав, сделала мне одолжение Жанна. – Только без глупостей, рук я тебе все равно не развяжу…
– А при чем здесь руки? – удивился я. – Для этого дела необходимы совсем другие органы… чувств.
– Наглец, – с одобрением сказала Жанна. – Нет, все-таки у меня от тебя останутся хорошие воспоминания… Стивен, – бросила она американцу. – Посиди на кухне, пока я не позову. Разрешаю прислушиваться…
– Да, мэм, – дисциплинированно ответил американец. Как я заметил, между Конторой и Агентством уже установилось трогательное взаимопонимание. Не об этом ли мечталось в самом начале перестройки, когда никто не верил, будто эти два ведомства могут подружиться. И вот – пожалуйста. Дружат. Невзирая на бывшую холодную войну. И на будущую, которую сами же готовят сегодня. Идиллия.
– Нет-нет, – произнес я. – Стивен… или как вас там… прошу вас, оставайтесь с нами. Вас это тоже развлечет.
– Группенсекс? – заинтересовался американец.
– А что? – проговорила бывшая птичка. – Идея, в принципе…
Я деликатно хмыкнул:
– Жанна, Стив! Вы меня превратно поняли. Мое последнее желание – всего-навсего посмотреть по ТВ выпуск дневных новостей. Напоследок… Сейчас как раз ровно полдень.
Бывшая птичка покраснела, потом побледнела. Видимо, мое последнее желание ее отчего-то чрезвычайно обидело.
– Извращенец! – произнесла она наконец ледяным тоном.
Тем не менее телевизор она включила и вновь швырнула пульт на диван.
Пошла заставка «Новостей» первого канала, потом мелькнула дежурная ива, потом возник диктор. Если ребята опоздают, я погиб, подумалось мне вдруг. Умирать почему-то не хотелось, даже от руки таких милых людей, как Жанна и Стив.
– Передаем дневной выпуск новостей, – торжественно изрек диктор. – Сегодня в Государственной думе…
Руки мои были связаны на совесть – Стив постарался. Чувствуется, у них в Агентстве учили все делать основательно, с двойной гарантией. Жаль только, что в Агентстве не приняли во внимание качество наших веревок и состояние наших диванов: острая загогулина, упершаяся мне в спину, медленно, по волоконцу перетирала мои путы. Со стороны мои телодвижения могли выглядеть обычным ерзаньем человека, озабоченного неудобной позой. Или, может быть, крайне взволнованного событиями на телеэкране.
Правда, пока никаких поводов для волнения как будто не было.
Изображение думского здания в Охотном ряду, мелькнув в кадре, утвердилось в качестве фона за спиной торжественного комментатора.
– Итак, сегодня депутаты Государственной думы, – проговорил тот значительным голосом, – завершают прения по кандидатуре нового спикера нижней палаты. Напомню, что после вчерашнего изменения Конституции пост этот становится вторым по значению в государстве. Сами понимаете, какова мера ответственности. Включаем прямую трансляцию из Думы. Костя, ты в эфире, – добавил комментатор уже кому-то за кадром. Техника, как это всегда бывает в ответственный момент, сделала ведущим новостей маленькую подлянку, Костя не появился, зато куда-то в сторону поползло изображение. – Простите за накладку, это… – успел пробормотать расстроенный ведущий, после чего пропал и звук. На секунду весь экран занял огромный молчаливый циферблат, потом в динамик прорвалась сбивчивая ругань, после чего наконец появилась картинка думского зала заседаний.
Тут же послышался голос парламентского комментатора Кости. По всей видимости, он-то был уверен, что уже давно в эфире, и поэтому мы услышали его речь откуда-то с полуслова.
– …Практически все выступающие, каждому из которых по регламенту положено три минуты, – бодро понес невидимый Костя, – призывают голосовать коллег за одного и того же кандидата…
– Вот видишь, дорогой, – с улыбкой сказала мне Жанна, – как полезны эти доппельгангеры! Они в Думе самые активные, потому что работают не за страх… Вернее, не только за страх, но и…
– За деньги, – подсказал я машинально Просто чтобы поддержать интересный разговор. На самом деле думал я о том, что сейчас тихонько подвинусь и сгребу под себя пульт. Благо при помощи острой загогулины в диване пальцы мои стали чуть свободнее. Достаточно для того, чтобы поиграть с кнопочками дистанционного пульта. Люблю это занятие. Чувствуешь себя магом, вызывающим различных духов. Преимущественно из бездны. Ну-с, подождем еще секунд тридцать для разогрева аудитории…
Камера между тем демонстрировала нам панораму зала. Общий план, затем лица депутатов крупно. Возникали, неторопливо сменяя друг друга, изображения самых активных парламентариев, безусловных любимчиков всех телеоператоров. На трибуне царил сам Михаил Николаевич Полуэктов. Глядя исподлобья, он медленно ронял тяжелые кирпичи слов. Слова грудой падали возле трибуны, и скоро их можно было бы уже вывозить на самосвале.
– Лично я, как председатель парламентского комитета по телевидению, – увесисто говорил Полуэктов, – убежден: при всем богатстве выбора альтернативы Виталию Авдеевичу Иринархову нет и быть не может. Все попытки властей дискредитировать этого мужественного человека оказались безрезультатными. Лопнули, как мыльный пузырь. И наш новый коллега…
Оператор вновь показал нам лица видных активистов. Вот кудрявый Яворский с выражением искренней радости глядит в камеру. Вот отец Борис Карасев энергично обмахивается какой-то газеткой-таблоидом, типа «Скандалов». Вот мрачноватый шишколобый Крымов удовлетворенно откинулся на спинку своего кресла. Тут же и грузный Коломиец весело ковыряет в зубах, вольготно развалясь на своем седалище. А кто там еще? Кругликов, потерявший память? Муравин с Зенкиным, шерочка с машерочкой? Все промелькнули перед нами, все побывали тут…
Камера обозрела все ряды, но Полуэктов еще продолжал, и оператор поехал по второму кругу. Снова возник Михаил Николаевич на трибуне в окружении кирпичей своего красноречия, потом… Пора, решил я и, изловчившись, ткнул кнопку тринадцатого канала.
На экране появилось расстеленное полотно армейского брезента, вокруг которого прохаживались озабоченные люди в милицейской форме, что-то измеряя и записывая. Щелкали блицы фотоаппаратов, люди разговаривали вполголоса. Оператор тринадцатого канала приблизил объектив к тому, кто лежал на брезенте… Вернее, ЧТО лежало.
– Сорри! – булькнул американец и выскочил за дверь. Даже для профессионала из Агентства увиденное оказалось тяжеловатым испытанием. Одно дело – просто знать и совсем другое – наблюдать самому. Я услышал, как за стеной, в ванной фальшивого мистера Макдональда буквально выворачивает наизнанку. Я тоже испытывал тошноту, но держался: злость помогала мне сохранять форму. У Жанны, как я и ожидал, нервы оказались покрепче, чем у ее американского бой-френда и коллеги. Мельком я заметил, как побелели костяшки ее пальцев, вцепившихся в спинку соседнего стула.
– Смотрите, – сказал я Жанне сквозь зубы. – Вы ведь ЭТОГО хотели?
Зрелище в самом деле было ужасным. Нечто подобное мне доводилось видеть только в кинохронике, посвященной Освенциму или Треблинке. Но то были черно-белые размытые и нечеткие кадры-документы, а здесь отличная японская оптика плюс видеопленка «Кодак» создавали невыносимый эффект присутствия. Казалось, что именно здесь, в нашей комнате на длинной полосе брезента, были разложены люди, перепачканные землей. Мертвые люди, мертвее не бывает. Некоторые из них, видимо, были закопаны недавно, и тление еще не скрыло черт их лиц. Ближе всего к камере лежало тело грузного человека в синем костюме. Возле него сидела овчарка со свалявшейся шерстью и уже не выла – наверное, выбилась из своих собачьих сил, – а только тихо поскуливала. Тоненько-тоненько, как ребенок.
– Узнаете? – спросил я в пространство. Голос у меня был хриплым, будто тоже чужим. – Это депутат Полуэктов. Настоящий. А это, – я щелкнул клавишей, и на экране возникла снова трибуна, – тоже Полуэктов. Доппельгангер… – Надо отдать должное мастерам из «ИВЫ». Двойник Полуэктова был буквально братом-близнецом оригинала, и это-то выглядело страшнее всего! Один и тот же человек, как в кошмарном сне без названия, одновременно лежал на брезенте, обратив к небу мертвое лицо, и важно разглагольствовал с трибуны. Думаю, что сейчас многие москвичи, как и я, не могли оторваться от экранов и в панике щелкали переключателями своих телевизоров. Щелк – и муха садится на зеленоватый лоб мертвеца. Щелк – и живой оратор отпивает из стакана глоток витаминизированного молочка. Одно и то же лицо: первое – и второе. Кто поймет, какое – где?…
– Мы обнаружили уже более полусотни захоронений вдоль всех магистралей, ведущих из Москвы… – произнес за кадром усталый милицейский голос. Кажется, это был мой бывший начальник майор Окунь. – На Можайском шоссе, на Варшавском, на Волоколамском, на Киевском… Несколько могил было на Окружной… работы продолжаются, мы задействовали армейских саперов и добровольцев из похоронной фирмы «Норд». Точное число погибших пока не…
Я щелкнул кнопкой пульта. Камера показала румяного кудрявого Яворского, капризно сжавшего губы. Щелк – и точно такие же кудри, только измазанные черноземом, возникли перед нашими глазами.
Щелк – депутат Крымов сосредоточенно чешет в затылке.
Щелк – мертвый Крымов с родинкой на шее неподвижно раскинулся на брезентовом ложе, задрав кверху кадык.
Щелк – отец Борис Карасев зевнул и раскрыл газетку с певицей Мадонной на обложке.
Щелк – у мертвого отца Бориса Карасева ряса нелепо задралась, приоткрыв простые цивильные брюки.
Щелк – мертвый.
Щелк – живой.
Мертвый-живой-мертвый-живой-мертвый. Живые и мертвые, серия последняя.
– Сорри, – еще раз извинился слабым голосом американец, входя.
Жанна, очнувшись, резко ткнула меня в бок и завладела дистанционным пультом. Хорошо, что не догадалась проверить крепость веревок.
Мелькание первых и вторых лиц прекратилось. На экране устойчиво возникла Дума, но в зале уже не было никакого порядка. Депутаты вскакивали с мест, что-то выкрикивали, бегали от микрофонов к президиуму, к дверям… Очевидно, весть о прямом эфире тринадцатого канала вызвала смятение в думских рядах. Полуэктов-доппель на экране изменился в лице, и зеленоватая бледность его лба страшно совпала с только что увиденным цветом мертвой кожи. Закадровый парламентский комментатор Костя, поняв, что происходит что-то не по программе, на пару секунд заткнулся. После чего пискнул: «По техническим причинам…» Картинка опять уплыла, звук заглох. Секунд десять на экране красовался безмолвный циферблат, у которого секундная стрелка двигалась в обратную сторону. Затем часы перевернули, стрелка пошла в правильном направлении, однако кадр тут же сменился. По экрану быстрым аллюром промчались в молчаливом танце несколько маленьких лебедей, а следом за ними появился поющий Кобзон, беззвучно раскрывающий рот. Судя по тому, что Кобзон здесь был молодой, запись была старая.
– Финита ля комедия, – проговорил я по-прежнему хриплым, чужим голосом. – Не бывать Авдеичу спикером. Вообще ничему не бывать.
Беззвучного Кобзона наконец-то сменил звучащий диктор. Уже не тот, что вел программу с самого начала.
– Приносим извинения за технические неполадки в прямом эфире, – произнес он дежурным тоном. – В Думе возникли небольшие проблемы. Наш корреспондент сейчас вникает в курс дела, и минут через пятнадцать мы опять дадим ему эфир для разъяснений. Продолжаем новости. Забастовка строителей храма Христа Спасителя продолжается, Патриархия по-прежнему не может согласовать с Минфином процент участия в ассигнованиях на строительство каждой из сторон… – В кадре появились хмурые дядьки в робах, покуривающие возле возведенного фундамента… – Премьер-министр России Степанов продолжает свой визит в Соединенные Штаты, сейчас его принимают фермеры штата Техас… – Камера показала премьера в огромной ковбойской шляпе и в окружении таких же ковбоев помельче…
Жанна выключила звук, но пульт из рук уже не выпустила.
– Ч-черт… – тускло произнесла она и добавила не мне, а Стивену: – Как вы понимаете, Стив, наше Управление к этому никакого касательства не имеет. Мы потрясены этой трагедией, и тех, кто виновен в убийствах, строго накажем…
– О'кей, – бросил в ответ фальшивый Макдональд, поспешно одеваясь и собирая вещи. – Наше Управление приносит соболезнование вашему. Надеемся, что мистер Иринархов не уйдет от справедливого суда… Но мне, извините, пора. Я решил вылететь обратно в Штаты сегодня же. Увы, посещение музеев придется отложить до следующего раза…
– Счастливо долететь, мистер… э-э… Стивен, – проговорил я. После того как страшные кадры исчезли, мой голос, кажется, начинал возвращаться к норме. – Надеюсь, что не вас сделают козлом отпущения за провал операции. В вашем Агентстве, я слышал, работают суровые люди, которые не любят проигрывать. Валите все на русских коллег, вам поверят… А вам, Жанночка, – обратился я к бывшей птичке, – придется обвинять во всем тупых американцев, наломавших дров. Никто ведь не поверит, что такой замечательный план разрушил какой-то посторонний агент-подставка. Тем более Штерн. Правильно я говорю?
– Благодарю за совет, – на ходу ответил американец. – Очень жаль, мистер Штерн, что вы были не с нами… Убейте его, – обратился он к Жанне уже на пороге дверей. – Или договоритесь с ним. Но меня уже тут нет. Андестенд?
– Убегаешь, Стив, – тоскливо сказала Жанна. Она вертела в правой руке пистолетик, словно раздумывая, не пустить ли его в ход немедленно.
– Отступаю, мэм, – с достоинством возразил американец. – И вам советую прислушаться к словам мистера Штерна. По-моему, сегодня выиграли не мы с вами…
Дверь хлопнула, и мы остались наедине с Жанной. И с молчащим телевизором в придачу. По экрану бегали какие-то камуфляжные солдаты по пустыне. Если не ошибаюсь, соотечественники сбежавшего Стивена. Скорее всего, передавали международные новости. Корреспондент Костя, стало быть, еще вникал в курс новых думских дел. Впрочем, первый канал ТВ меня на сегодня уже не интересовал. Чего бы я хотел – так это вернуться еще на тринадцатый, к «Чертовой дюжине». Сегодня был ИХ день.
Я вновь попробовал крепость веревок. Пока американец собирался, мне удалось оборвать еще несколько волокон о загогулину. Очень надеюсь, что Жанна не начнет стрелять в меня немедленно. Пожалуй, ее следует отвлечь.
– Ваш коллега вас покинул, – кротко заметил я Жанне. – Самое время уходить и вам самой. Но прежде – отпустить меня.
– Прежде я убью тебя, – спокойно ответила мне Жанна – Тебя, Яшенька, никогда не планировалось оставлять в живых. В любом случае ты бы слишком много знал. А теперь ты знаешь ну о-о-очень много. Без твоих показаний все эти милицейские гробокопатели смогут разве что похватать доппелей. Возможно, возьмут и Иринархова, хотя едва ли живым… Зато про участие, как ты выражаешься, Конторы в этом деле из посторонних знаешь только ты. Нет человека – нет и проблемы. У меня, конечно, теперь будут неприятности. Но за то, что я тебя все-таки убью, мне, надеюсь, будет сделано снисхождение…
– Не думаю, – твердо сказал я. – Скорее наоборот. – Веревки уже достаточно ослабели и, в принципе, их можно разорвать уже одним рывком. Но для страховки ликвидируем еще одно волоконце.
– Что ты имеешь в виду? – непонимающе спросила Жанна. – Опять фокусы?
– Целый аттракцион, – кивнул я и продолжил: – Переключите на тринадцатый канал – увидите.
Бывшая птичка Жанна, упрямо наставив на меня пистолетик, свободной рукой щелкнула по клавише. На экране возник кабинет внушительного вида; двое людей сидели друг против друга.
– Тот, что справа, – прокомментировал я, – журналист и мой приятель Дима Баранов. А тот, что слева, – не ваш ли начальник? Этот-этот, лысый, в штатском. Неужели своего шефа не признаете?
Жанна пыталась одновременно и держать меня в поле зрения и под прицелом, и глядеть на экран. В конце концов, она мудро выбрало первое. Смотреть, собственно, было необязательно. Достаточно было слушать.
– Как же так получилось, – вкрадчиво спрашивал Дима, – что ваше компетентное ведомство ничего не знало об этих двойниках? Или знало?
Лысый деятель из Феноменальной Секретной Конторы слушал Диму с кривой полуулыбочкой. Любой ответ был чреват скандалом. Поэтому был избран третий путь.
– Мы будем разбираться, – обтекаемо ответствовал лысый. – Вы со своим прямым эфиром застали меня буквально врасплох. Я пока не имею инструкций, какую информацию следует передать прессе…
Дима засмеялся оскорбительным смехом. Кадр подпрыгнул, и я сообразил, что это телеоператор «Чертовой дюжины», наверное, тоже не выдержал и хихикнул.
– Чего уж тут разбираться, – проговорил Баранов, – если не вы прессе, а пресса вам только что передала сенсационную информацию. А вот насчет чего вы не имеете инструкций, было бы крайне интересно узнать…
– Мы разберемся и примем меры, – повторил лысый всю ту же песню, причем его последние слова прозвучали с явной угрозой.
Но Дима, по-моему, ничуть не испугался.
– Разберитесь, – сказал он. – И мы, журналисты, тоже будем разбираться. А потом телезрители увидят, у кого лучше выйдет… Кстати, – проговорил Баранов уже не лысому, а прямо в камеру. – Мы располагаем данными о причастности здешнего ведомства ко всей этой истории. Данные были нам любезно предоставлены неким частным сыщиком, имя которого и нам, и вам, – тут Баранов сделал жест в сторону примолкшего начальника из Феноменальной Конторы, – известно. Предупреждаем вас, что, если с этим человеком хоть что-нибудь случится, все материалы будут немедленно обнародованы безо всяких дополнительных проверок и в полном объеме…
– Какие еще данные? Какой сыщик? – повысил голос феноменальный конторец. Кажется, ему еще не доложили, что труп в «мерседесе» – не я. Ничего, через десять минут доложат. Так, Дима, так.
– Такие данные и такой сыщик, – нагло ответил Баранов. – Я рад, что вы хорошо меня поняли. На этом мы заканчиваем наше интервью в прямом эфире с… – Дима назвал должность и звание собеседника. – Следите за новостями, дорогие телезрители. Вел передачу Дмитрий Баранов, специально для тринадцатого канала.
Жанна со злостью выключила телевизор. Я сказал:
– Милая Жанна, теперь убивать меня нельзя ни в коем случае. Вы меня охранять должны – чтобы на меня пылинка не упала. Потому что моя безвременная кончина будет самым лучшим и самым убедительным доказательством причастности вашей Конторы к этому грязному делу… Правда, – произнес я задумчиво, – я буду против, если охранять меня поручат именно вам, Жанна. Пожалуй, тогда мне придется отказаться от такой чести. Не люблю людей с двойными лицами. Даже если одно из них когда-то мне было симпатично. Андестенд?
Жанна в бешенстве посмотрела на меня, не опуская пистолета. Дуло было направлено прямо мне в лоб.
– Это блеф! – воскликнула она. – Меня-то не проведешь, я твои штучки знаю. Нет у тебя никаких данных, сведений и материалов…
– Отчего же, – не согласился я Последнее крепкое волоконце истерлось, и теперь я мог бы освободить руки. – В желтеньком «фиате» нашлось кое-что любопытное. Бумаги кое-какие, записи переговоров, а уж память компьютера была под завязку набита всякими штуками… Например, подготовительными наблюдениями за Генпрокурором и расчетами, как сделать, чтобы пегасы наверняка зацепили Саблина. Пунктуальные были ребятки, все фиксировали, на память не надеялись. Точнее, надеялись, но не на свою… Это ясно?
– Я убью тебя все равно! – крикнула Жанна. Она уже слабо контролировала себя. – Пусть начальство само разбирается, а я тебя прикончу… Ты, ты во всем виноват! – Господи, куда подевалась нежная тихая птичка, чей голос с легкой хрипотцой еще недавно сводил меня с ума? Неужели это и есть ее второе лицо? Смотри-ка, печально сообразил я, сейчас ведь цапнет. Стюардесса по имени Жанна. Котенок по имени Гав.
Раздумывать дальше было нельзя. Я подпрыгнул, оттолкнувшись от дивана обеими руками – уже свободными. Пуля, как водится, ударила не в меня, а в спинку дивана и разворотила хлипкую обивку. Все, дивану крышка, машинально сообразил я, а сам уже падал сверху на Жанну, на лету выворачивая у нее из руки пистолет. Маленькие пистолетики плохи тем, что трудно за что-то ухватиться, и пока их выкрутишь, пули успеют натворить немало бед. На этот раз никто не пострадал, однако разрушения были произведены изрядные. Последним лопнуло оконное стекло, которое, в свою очередь, протаранил обломок люстры.
– Сколько убытков Конторе… – произнес я, тяжело дыша. Как только обойма опустела, Жанна перестала сопротивляться и я наконец выкрутил оружие из ее ладони. Только сейчас я обратил внимание, что осколочный дождь и прочие разрушения застали нас хотя и совершенно одетыми, но в традиционной позе. Совершенно классической: партнер наверху, партнерша под ним. Хотя, конечно, сейчас мы были всего лишь карикатурой на любовников. И довольно нелепой, доложу я вам. В наши отношения вмешался некто третий – Контора, но брать ее дополнительным партнером для групповухи у меня не было ни малейшего желания. Для ТАКОГО извращения я был слишком целомудрен. Вуаля!
Я поднялся с полу, сунул пустой пистолет в карман и спокойно сказал Жанне:
– Вставайте тоже. Ситуация не та. И верхи не хотят, и низы не хотят…
– Ненавижу тебя, – ответила экс-птичка, медленно поднимаясь и отряхиваясь. Слова эти были произнесены безо всякого энтузиазма, скорее всего по инерции. Пружинка завода уже раскрутилась до упора, а механическая машина еще едет. Вот-вот остановится.
– Не верю, – проговорил я, беззастенчиво подражая отцу-основателю театра МХАТ. – Все эти дни вы прекрасно, очень убедительно играли Жанну Сергеевну Володину. Но сейчас вы устали, раздражены и начинаете путать реплики. От любви до ненависти, как известно, один шаг. Но вы меня никогда не любили – значит, и шагать вам неоткуда. Мы расстанемся по-хорошему. В конечном итоге лично вы никого не убивали – ни Гошу, ни Саблина, ни Пряника с Цокиным. А подлость – вещь такая, что ни под какую статью не подпадает… Да и какая тут с вашей стороны особенная подлость? Профессия у вас такая, только и всего.
– Ты… меня не убьешь? – спросила Жанна. Как мне показалось, несколько растерянно. В мирный исход нашей встречи она отчего-то поверить никак не могла.
– Нет, – кивнул я. – Вы, Жанна, меня не убьете, потому что Конторе пока это стало невыгодно. А я вас не убью, потому что…
Я сделал драматическую паузу, раздумывая, что бы сказать. Не говорить ведь правды: мол, не могу убить женщину, с которой был счастлив, пусть даже и три дня. Сказать это – означало бы расписаться перед Конторой в собственной слабости. А это мне ни к чему.
– …потому что хочу, чтобы вы напомнили еще раз своему начальству: Якова Семеновича Штерна сейчас полезнее не трогать. Так и передайте – полезнее. И про «фиат» скажите. Кстати, вот вам ключи, можете их возвратить. Все, что я хотел, я из салона давно забрал и припрятал. И вы ни за что не догадаетесь где.
По-моему, объяснение получилось убедительным. Я оставлял Жанну в живых на правах моего курьера с моим сообщением Конторе. Если в Конторе сегодня нет обыкновения ликвидировать гонцов с плохими новостями, бывшая птичка, возможно, и уцелеет. И еще постучится в дверь какому-нибудь новому придурку, и будет глядеть во все глаза и смешно, по-птичьи, склонять головку набок.
– Прощайте, – проговорил я. – Надеюсь, что больше не свидимся. – Я положил ключи от «фиата» на стол и вышел из квартиры, тщательно притворив дверь за собой. Жанна меня не провожала.
Выйдя на улицу, я стал соображать, куда бы мне пойти и что, собственно говоря, теперь делать. Все сказано, все сделано. Диме Баранову подарена сенсация, и он уже справляется без меня. Майору Окуню и моим бывшим коллегам с Петровки доверена приятная обязанность раскрыть громкое дело и посадить в калошу коллег с Лубянки. Даже стюардессе по имени Жанна поручена ответственная миссия предостеречь Контору. Все заняты, все при деле. Пойду-ка я просто прогуляюсь. Я неожиданно понял, что все эти последние дни я ни разу ПРОСТО не гулял по своей любимой Москве, а только рыскал в поисках чего-то и маскировался. Все, на сегодня работы не будет. Правда, Виталия Авдеича так просто не возьмешь, и майор Окунь мог бы… Нет, на сегодня – все. Гулять – так гулять.
Я сел в метро, доехал до Арбатской и с наслаждением влился в толпу, текущую мимо киосков, продуктовых, галантерейных и книжных – о Господи, книжных! – лотков. Как и все, я задерживался возле каждого яркого прилавка, интересовался, приценивался, а в подземном переходе чуть было не поддался на уговоры веселого художника попозировать ему за символическую плату в десять баксов.
Двигаясь неторопливо по Новому Арбату, я последовательно заходил то на почту, то в аптеку, добрел до Дома книги и вдумчиво обследовал все отделы, даже букинистический, который здесь не любил. В отделе канцпринадлежностей на первом этаже я разжился отличной разноцветной сумкой с картинками. С одной стороны сумки мне улыбнулась златовласка Белоусова, а с другой – хитро и весело прищуривался толстощекий Борис Борисович Аванесян. В сумку между златовлаской и Борисом Борисычем поместился десяток книг, которые я уже видел в «Олимпийце» и давно хотел приобрести… Что бы еще такого сделать? Ах да, конечно.
Из автомата под лестницей я позвонил в «Книжный вестник», Властику Родину. Первый раз в жизни просто так, справиться о делах, честное слово!
– А, Яшка, привет, – скороговоркой ответил Властик на мое здрасьте. Я слышал в трубке какой-то шум и какие-то далекие голоса. Кажется, у Родина был включен телевизор. – Только, Яш, если тебе нетрудно, давай попозже созвонимся, ладно? Я тут тринадцатый канал смотрю, тут ТАКОЕ…
– Что-то случилось? – поинтересовался я. – Военный переворот?
– А ты что, не в курсе? – удивленно выдохнул Властик. Чувствовалось, он разрывается на части между желанием досмотреть свой телевизор и немедленно просветить меня, убогого.
– В курсе чего? – осведомился я.
– Яшка, ты болван! – восторженно прокудахтал Родин. – Нельзя же совсем не интересоваться политикой! – Голос в трубке то усиливался, то затихал: очевидно, по ходу разговора Властик то и дело отвлекался к телевизору.
– Почему же, я интересуюсь, – произнес я, изображая смущение. – Вот сегодня, я слышал, нового спикера хотели избрать. Чуть ли не Иринархова из «ИВЫ». Что, уже избрали?
– Накрылся Иринархов! – победно провозгласил Родин. – Я тебе давно говорил, что он настоящий Джек-Потрошитель! Так и оказалось. Запустил в Думу полсотни двойников депутатов, чтобы агитировали за него…
– Полсотни? – переспросил я. В списке на дискете было около ста фамилий. Ох, медленно Окунь работает.
– Даже больше, – живо откликнулся Родин. – Еще не всех отрыли.
– И что теперь? – уже с неподдельным интересом осведомился я. За эти дни свежие новости для меня стали чем-то вроде наркотика.
– Хана Думе! – весело произнес Властик. – Только что Президент аннулировал ее последние решения и вообще приостановил ее работу, вплоть до полной проверки всех депутатов. И компании «ИВА» тоже хана. Как только передали про Думу, акции тут же упали до земли. Толпы штурмуют офисы компании, требуют деньги назад…
Вот и полночь, Золушка, подумал я про себя. Пирамида рухнула. Получите вашу тыкву-карету и лягушат-форейторов.
– …А Иринархова обложили со всех сторон, – продолжал между тем Родин. – Сейчас как раз прямая трансляция, по тринадцатому. Спецназ окружил дом, предлагает сдаться. Те пока молчат… Ага, смотри-ка… – Голос Властика затих и через пару секунд возник вновь. – Спецгруппа через балкон полезла… Яшка, черт, ну перезвони мне попозже. Дай посмотреть!
– Смотри, – милостиво разрешил я и повесил трубку. Мое место у телефона тут же заняла деловитая дама средних лет. В одной руке у нее была стопка каких-то серьезных брошюр, а в другой она придерживала прозрачный пакет, наполненный пирожными.
Глядя на эти пирожные, я внезапно почувствовал голод. Утром я не успел поесть, а затем ужасные кадры по ТВ отбили всякую мысль о еде. Однако сейчас организм взял свое. Решено, подумал я. Преступника всегда тянет на место преступления. По местам его боевой и одновременно трудовой славы.
Через двадцать минут я оказался на Полянке. Там все было, как и прежде: свечной заводик шумел, в магазине «Евгений Онегин» кучковались интеллигенты. Когда я вошел в магазин, сам хозяин сидел за своим столиком, склонясь над грудой накладных, а интеллектуалы с раздумчивым видом терлись вокруг стеллажей. Тоже все, как всегда. Хотя нет; в углу какой-то гуманитарий с техническим уклоном настраивал переносной телевизор. Технический уклон, по всей вероятности, был слаб, потому ящик не желал никому ничего показывать, а только шипел, как сало на сковородке.
Сегодня я не собирался маскироваться от Ауэрбаха, как позавчера, а, напротив, надеялся быть замеченным. Своим тут давали чай и бутерброды.
Мои надежды оправдались: хозяин меня заметил.
– А-а, книжный детектив Штерн пожаловал! – провозгласил он, когда я почти вплотную приблизился к его рабочему месту, разве что не наступив ему на ногу. Дальше трех шагов близорукий Ауэрбах уже не узнал бы родную жену, поэтому я постарался держаться к нему как можно ближе.
– Это именно я, – сказал я. – Чаю нальешь?
Несколько интеллектуалов поглядело на меня с упреком: я еще как следует не потусовался у книжных полок, а уже требую чая. Мне стало неловко, и пока Ауэрбах гонял свою Верочку (или Галочку, или Томочку – текучесть кадров в «Е.О.» была высока) за ложками и сахаром, я глубокомысленно обозрел ближайший стеллаж и поинтересовался:
– Говорят, Крейд опять в своем репертуаре? Книжечки не завалялось?
Честно говоря, я понятия не имел, кто такой Крейд – поэт ли, прозаик, критик, а может быть, составитель какого-нибудь сборника. Я вообще услышал эту фамилию только позавчера, из разговора лысого Модеста с усатым Кроком. Но мне казалось, что эта тема в разговоре немного реабилитирует меня в глазах местной публики. И я угадал.
– О, Крейд! Крейд!… – загудели по углам интеллектуалы, и я был немедленно зачислен в ряд своих, достойных чая и бутербродов.
– Увы, ты опоздал, Яков, – сообщил мне Ауэрбах. – Позавчера у меня купили два последних экземпляра. Не знаю, правда, зачем Модесту два? Боюсь, что они с Кроком и Делей собираются устроить хеппенинг в виде аутодафе…
– И правильно, – кровожадно проговорил какой-то очкастый, в свитере, из-под которого выглядывала гимнастерка. – Я и самого бы Крейда… туда же…
Интеллектуалы загудели, что, действительно, не худо бы. Откусывая бутерброд и запивая его сладким чаем из выщербленной ауэрбаховской кружки, я прикидывал, что за преступление должен был совершить этот Крейд, чтобы подвергнуться аутодафе. Не меньше, чем массовое убийство. Как Виталий Авдеевич Иринархов, не к ночи будь помянут…
– …Авдеевич Иринархов! – вдруг выкрикнул хриплым голосом телевизор. Очевидно, гуманитарий с техническим уклоном все-таки настроил телеприемник на тринадцатый канал. – Охранники утверждают, что смерть произошла в тот момент…
Пока я ехал в «Евгений Онегин» и потом беседовал о литературе, спецназовцы все-таки захватили квартиру Иринархова. Практически без жертв. Кроме одной. Сам Иринархов был найден в своем кабинете с пистолетом в правой руке и с простреленным виском. Телохранители, ражие парни с короткой стрижкой, уверяли, что шеф заперся в своем кабинете, и они ничего не могли поделать.
Бедняга Крейд, которому грозило сожжение, был немедленно забыт. Интеллектуалы, столпившись у телевизора, стали обсуждать увиденное. Даже Ауэрбах отвлекся от своих листочков-накладных и подался к экрану.
– Надо еще проверить, – высказался очкастый в свитере и гимнастерке, – настоящий ли это Иринархов. Может быть, тоже двойник?
– Да нет, точно он, – авторитетно заявил другой посетитель «Евгения Онегина», чуть ли не влезая в экран. – По лицу же видно…
– У тех, в Думе, лица были тоже в порядке, – не отступал очкастый. Его волновала возможность того, что глава «ИВЫ» может ускользнуть от расплаты. Меня, по правде говоря, тоже.
На экране появился Дима Баранов собственной персоной. Он держал в руках какую-то бумагу.
– Есть официальное заключение экспертов, – объявил он всем нам. – Труп в квартире Иринархова – действительно Иринархов. Когда он сидел в Лефортово, у него взяли отпечатки пальцев. Они совпали…
– Подумаешь, отпечатки, – не сдавался очкастый в свитере. – Их сегодня можно подделать, с помощью химии…
– Есть и еще одно доказательство, – сказал Баранов, заглядывая в листок. – В тюрьме, оказывается, ему лечили зубы, а заодно сделали слепок нижней челюсти. Это тоже совпало… Кстати, Гитлера в сорок пятом опознали именно по зубам. История повторяется.
В салоне-магазине «Евгений Онегин» стало тихо. Даже очкастый правдолюбец понял наконец серьезность выводов экспертизы.
– Капут, – промолвил он.
Кошмар закончился. В тот вечер и я думал именно так.