Стояла уже глубокая ночь, погасли огни шумного "Лидо", в редком окне четырехэтажной гостиницы горел свет. Ночной швейцар, видимо, привыкший к поздним возвращениям Артура Александровича, не задавая вопросов и не выказывая недовольства, распахнул хорошо смазанную дверь.
-- Может, вы хотите перекусить -- мы ведь так и не дождались свадебного плова? -- спросил Шубарин.-- Я думаю, в холодильнике у меня найдется что-нибудь -- Адик следит.
Сидение за свадебным столом, долгая дорога туда и обратно утомили Азларханова -- он давно уже не жил в таком активном ритме, несколько раз за вечер пришлось принимать сердечное, но откровения Шубарина вызывали неподдельный интерес, ему хотелось задать еще два-три вопроса. Он понимал, что вряд ли скоро выпадет такой удобный случай, да и где гарантии, что Японец будет так словоохотлив, как сегодня. Следовало не упускать момент...
-- Есть не хочу, а вот чаю выпил бы с удо-вольствием, да поздно, и заботливый Адик уже, наверное, спит.
-- Ну это не проблема, -- улыбнулся Артур Алек-сандрович. -- Это мы сейчас организуем.
И как только они поднялись на третий этаж, он сказал дежурной, которая тут же вскочила с дивана:
-- Галочка, если не затруднит, приготовь, пожа-луйста, нам самоварчик, -- и, не дожидаясь ответа, широким жестом пригласил Амирхана Даутовича к себе.
Не менее расторопный, чем Адик, хозяин ловко накрыл на стол -- в холодильнике у него действи-тельно нашлось чем перекусить.
Амирхан Даутович, расположившийся в кресле, вытянул ноги и попытался вернуться к прежнему разговору, начатому в машине:
-- Н-да-а, сегодня я многое узнал впервые, надо честно признаться. Такая лекция! Не мешало бы вам дать на время кафедру в Академии народного хозяйства.
-- Думаю, меня не устроит почасовая оплата, -- легко отшутился Артур Александрович, уходя от про-должения разговора.
Раздался стук в дверь -- дежурная по этажу при-несла кипящий самовар, и Артур Александрович принялся заваривать чай, предложив на выбор ин-дийский, цейлонский или китайский. За чаем, чув-ствуя, что разговор может уйти в сторону, Амирхан Даутович попытался еще раз вернуться к интере-совавшей его теме:
-- Экономические предпосылки, способствовавшие появлению вашего дела, вы растолковали убедитель-но. Но мне интересно и другое: что вас побудило заняться предпринимательством, какие личные мо-тивы? Страсть к деньгам?
Артур Александрович с любопытством выслушал вопрос, мимолетная печаль проглянула в его всегда внимательных глазах, но он тут же взял себя в руки. Начал издалека, расплывчато:
-- Не берусь утверждать категорически, но со стороны кажется, что у нас легче реализовать себя людям творческих профессий -- тут открыты все пу-ти, твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему пробиться, все равно заметят -- результат всегда говорит за себя. А что прикажете делать тому, кто наделен иным талантом -- склонен к коммерции, предпринимательству? Не побоимся сопоставить на взгляд обывателя несопоставимые понятия... Ведь коммерция, предпринимательство не только в ранг таланта не возведены, но в сознании общества значатся занятием, недостойным порядоч-ного человека. Оттого мы ни произвести, ни продать как следует не можем -- треть жизни держим чело-века в бесконечных очередях.
А ведь людей, наделенных коммерческим, пред-принимательским, изобретательским талантом, го-раздо меньше, чем одаренных творчески. Одних пи-сателей, говорят, официально состоящих в творче-ском союзе, десять тысяч, и еще тысяч сто, на-верное, дожидаются очереди для вступления, а ведь это только часть творческих сил, то есть талантов, признанных официально. А художники, композито-ры, артисты, певцы, музыканты, режиссеры, жур-налисты? Их ведь тоже у нас тьма и тьма, известных и обласканных.
А стране нужен один толковый министр сель-ского хозяйства, всего один министр строительства, министр энергетики, машиностроения, путей сооб-щения -- нужно всего-то сто талантливых предпри-нимателей, и мы заживем совсем по-другому. Хо-роших писателей чтим, художников, композиторов -- тоже, даже футболистов знаем и помним чуть ли не в лицо, но кого из технократов, что дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов, а остальным, почти всем, вслед одни упреки, если не проклятия, мол, все до ручки довели.
Амирхан Даутович почувствовал по волнению со-беседника, что он задел чувствительную струну; обыч-но сдержанный, хладнокровный, Шубарин загоря-чился:
-- Ну, в моем случае, наверное, все более или менее ясно, теперь генетику, слава Богу, никто не отвергает. Будем считать, что во мне взыграла дур-ная кровь. Кто мало-мальски знаком с историей этого края, тот знает, что Шубарины владели тут многим -- ремонтными мастерскими, масложиркомбинатом в Андижане, доходными домами. Дед и его брат были инженерами-путейцами, учились в Петербурге. Инженером, и незаурядным, был и мой отец: он, как и я, закончил Бауманское. Да вот наглядный пример... В начале шестидесятых годов, когда вошли в быт шариковые ручки, мой отец за три дня сконструировал и за неделю изготовил полуавтомат, из которого непрерывным потоком, все двадцать четыре часа в сутки, вылетали в три сто-роны три детали готовой ручки, а стоила ручка, как помню, по тем временам семьдесят копеек и многие годы была в дефиците. Отец шутил, что создал аппарат, печатающий деньги -- так оно на самом деле и оказалось. Отец был инженер до мозга костей, и это проявлялось даже в мелочах. Чтобы избавить нас от подсчетов, он, рассчитав, заказал на местной картонной фабрике коробки, в которые помещалось ровно сто шариковых ручек. И задача всей нашей семьи свелась к одному -- успевать ук-ладывать эти коробки. В гараже у нас стояли рядком три таких полуавтомата, и если мне не изменяет память, каждый из них штамповал в день тысячу штук -- такова была их производительность. Не было проблем и с сырьем: в те годы в наших краях построили не один комбинат бытовой химии, и пластмассу -- брак с этих предприятий -- шоферы вре-мя от времени за бутылку водки вместо свалки завозили к нам во двор.
Тогда, в шестидесятых, еще не существовали официально артели, промкомбинаты, входящие в систему местной промышленности, поэтому с ре-ализацией тоже не знали хлопот. С каждой ручки отец, кажется, имел сорок копеек дохода -- выходит, только станки, стоящие в нашем гараже, приносили ему в день больше тысячи рублей. Отец быстро сообразил, что напал на золотую жилу, и, уже привлекая людей со стороны, изготовил еще штук тридцать таких полуавтоматов и развез их по об-ластям республики. Не знаю, какую уж он имел долю, но помню, что каждую последнюю неделю месяца в сопровождении двух парней, как Ашот, отец объезжал на "Волге" свои владения. Он ни-когда не продавал свои изобретения, а сдавал их в аренду или вступал в долю. Однажды он показал мне установку, за которую предлагали десять ты-сяч -- казалось бы, огромные деньги, но он ее не продал, а сдал в аренду. Установка служила пять лет и принесла ему за это время сто тысяч -- так он преподал мне наглядный урок коммерции, по-этому я тоже не расстаюсь со своими изобрете-ниями.
Мы построили в Заркенте, в старинной узбекской махалле, где некогда старики, сидящие в красном углу чайханы, еще знали и помнили моего деда и его брата, большой каменный дом. Почему в узбекской махалле? Потому что между нами не было языкового барьера -- в нашей семье все без исклю-чения знали местный язык, эта традиция пошла от деда, и еще потому, что жизнь в махалле особая: тут не вмешиваются в жизнь соседа, но и не дадут его в обиду. Да и вокруг нас жили люди с достатком, родовитые, и мы особо не выделялись. К тому же отец никогда не скупился: щедро финансировал махаллинский комитет, давал крупные суммы на об-щественные нужды и мероприятия, поэтому мы не чувствовали инородности, хотя и были единственной русской семьей в квартале.
Но о доме я хотел сказать только потому, что отец построил там такую мастерскую, с такими стан-ками и сварочным оборудованием, что я не перестаю удивляться ей до сих пор. Практически не выходя со двора, отец мог изготовить сам то, что констру-ировал. Можно считать, что я вырос в этой мастер-ской, и нет станка там, которым я бы не владел в совершенстве. Так что, как видите, у меня были все предпосылки, чтобы стать инженером.
-- Выходит, он и передал вам свое дело по на-следству? -- уточнил прокурор.
-- Да нет. Не совсем так. Отец никогда не втя-гивал меня в свои дела и старался, чтобы я держался подальше от них, -- он хотел видеть меня настоящим инженером. Оттого я и переменил институт -- о Ба-уманском он говорил всегда в самых возвышенных тонах, считал, что оно ничуть не уступает таким известным в мире техническим вузам, как, скажем, Массачусетский технологический.
Я точно не знаю, каким образом, но Шубарины вышли из революции без особых потерь. Конечно, все, что подлежало национализации, отобрали, но существенную часть капитала удалось сохранить -- впрочем, не нам одним. Это я отвечаю на ваш вопрос относительно тяги к деньгам.
В традициях нашей семьи -- основательность жизненного уклада, исключающая мотовство, пока-зуху. Мы могли позволить себе многое, но не настолько, чтобы вызывать зависть и раздражение ок-ружающих, привлекать к себе нездоровое внимание. Того, что заработал отец, было вполне достаточно, чтобы мы с братом прожили долгую и безбедную жизнь, конечно же, правильно распоряжаясь капи-талом.
Брат мой живет в Москве, его привлекла наука, ныне он заметный ученый-физик. В его судьбе ро-дительские деньги сыграли немалую, если не глав-ную роль -- благодаря им он мог спокойно зани-маться любимым делом, не отчаиваясь при неуда-чах, без которых немыслимы настоящие исследо-вания, и в конце концов сделал открытие, над ко-торым бился почти двадцать лет. Я думаю, он живет счастливою жизнью.
У меня все сложилось иначе. После института я вернулся в родные края, вроде неплохо начал, стал продвигаться по службе. Но очень скоро я почувствовал потолок своего роста -- большего мне не позволяли. Это как раз пришлось на годы, когда должности отдавались по родственным, националь-ным признакам, по принадлежности к роду, пра-вящему в городе или области. А я был уверен, что должность главного инженера завода, на котором я работал главным технологом, отойдет ко мне, как только прежний уйдет на пенсию. Причем я имел на эту должность все права -- так считали и многие на заводе. Но не тут-то было... Главным инженером стал зять очередного секретаря райкома, заочно до-учившийся в местном институте. Отца, к сожалению, к этому времени уже не было в живых -- он на-верняка помог бы мне пробиться, потому что пре-красно знал закулисную возню вокруг должностей, знал тех людей, которые делили места. Он видел, с каким энтузиазмом я работал, знал о моих планах реконструкции этого завода. Но что не получилось, то не получилось...
Оставшись, как говорится, у разбитого корыта, я потерял интерес к работе... А ведь совсем недавно, скажу без утайки, мечтал стать даже директором крупного завода, а может, со временем и возглавить отрасль, чтобы сравняться со своим братом, у ко-торого к тем годам было уже имя в науке -отец, слава Богу, дожил до этого часа...
Рассказывая, хозяин не забывал ухаживать за гостем -- подливал чай, подкладывал закуски, пе-ченье. Но Азларханов, кажется, и забыл, что на-просился на чай, -- так заинтересовал его рассказ Шубарина.
-- ...Конечно, в нашем тогда еще небольшом го-роде событие это не осталось незамеченным, отца -- как вы понимаете, знали, он там многим дал под-няться. Тогда уже вовсю, правда, не в таких мас-штабах, работали всякие артели, и почти в каждой у отца имелся пай. Он предусмотрительно позна-комил меня с делами, зная, что дни его сочтены, и я каждый месяц исправно получал свою долю прибыли, каждая из которых намного превышала оклад главного инженера, за место которого я бился. Но потеря этой должности, а главное -перспектив роста выбила меня из колеи, и для всех это было очевидно.
С уходом из жизни отца, казалось, что-то умерло и в деловой жизни нашего города -- мне об этом не раз с сожалением говорили. Однажды пришли старые компаньоны отца с какой-то безумно дерзкой авантюрой и просили меня как инженера обсчитать свои предложения -- короче, пришли с тем, с чем раньше приходили к отцу.
Месяц я бился не только с расчетами, но и самим проектом -- от него только идея и осталась. Воплотить без меня результат в металле они не могли, хотя и пытались, и опять пришли ко мне на поклон. Я, как и отец, отказался от предложенных денег, а потребовал половины доли за эксплуатацию моего детища; скрепя сердце они согласились -- уж слишком выгодной оказалась штучка. За три месяца я выполнил заказ -- и расстался с заводом без осо-бого сожаления. Устроился механиком с окладом девяносто рублей на одну из фабрик местной про-мышленности. От вынужденного безделья, на одном чистом энтузиазме, я принялся за модернизацию тех маленьких цехов и предприятий, где у отца был пай. Меня охотно подпускали к делам -- ведь я занимался только тем, что ускоряло выход и улучшало качество изделия, такой подход устраивал всех. Мой инженерный зуд не давал мне покоя. Работа увлекала, тем более что результат был налицо.
Меня заметили в управлении местной промыш-ленности, предложили возглавить реконструкцию обувной фабрики, выпускающей ичиги, кавуши, жен-ские и мужские туфли, традиционные для Востока. После реконструкции резко обновился ассортимент: вместе с национальной обувью мы стали выпускать обувь на платформе -- помните, была такая тяжеловесная мода? -- стали ориентироваться на молодеж-ные изделия, -- в общем, дела на фабрике круто по-шли в гору.
В ходе реконструкции, когда я дневал и ночевал на фабрике -- а она находилась в райцентре, в ше-стидесяти километрах от Заркента, я понял, что нашел свое место в жизни: здесь я мог развернуться куда масштабнее, чем на заводе, где так и не стал главным инженером.
Тут уж взыграло мое инженерное тщеславие, как ни смешно звучит это слово в наших занятиях. Не поверите, но, чтобы двигалось порученное мне государственное дело, я вложил немало своих средств, зато выиграл самое бесценное -- время, тем самым приблизив результат -- выход готовой про-дукции. Видел я и другое: как без особого риска смогу изъять, вернуть с прибылью вложенные в реконструкцию деньги, лишь только производствен-ная машина наберет заданный ей ход.
Наверное, в немалой степени успеху способст-вовало и то, что я хорошо знал не только явную, но и тайную жизнь бесчисленных предприятий ме-стной промышленности, меня сложно было прове-сти, я знал истинные возможности каждого станка, каждого цеха и, владея почти везде определенным паем, скоро прибрал всех к своим рукам. Никто не ожидал от меня такой прыти -- ведь мне еще не было и тридцати. Однако тогда я меньше всего думал о деньгах, я создавал свою отрасль, или, как говорит Файзиев, свою империю. Меня пьянила моя творческая свобода, возможность самостоятельно принимать решения и... рисковать, ведь я не од-нажды ставил на карту почти все, что имел. А это -неизведанное чувство для руководителя обык-новенного предприятия. Худшее, что может с ним случиться, -- снимут с работы, а вот прогореть, по-терять свои деньги, на которые и так можно было бы безбедно прожить десятки лет, -этого он никогда не узнает. Только ныряя в такие бездны риска, становишься настоящим хозяином, понимаешь всю цену ответственности, но уж и выигрыш тут иной -- двойной, тройной...
Амирхан Даутович, почувствовав, что Шубарин вновь, как в машине, увлекся, сел на любимого конька, уточнил:
-- Значит, вы, как и ваш дед, через полвека стали миллионером? Наверное, стояла и такая цель?
Артур Александрович, доливая воды в электри-ческий самоварчик, неопределенно пожал плечами.
-- Да нет, ни дед мой, ни его брат не были миллионерами. У нас сохранились кое-какие бумаги, я их изучил... Хотя владели дед с братом многим и многое от них осталось на земле и служит людям до сих пор. Тот же масложиркомбинат в Андижане, доходные дома, которые ныне, как архитектурные памятники старины, взяты государством под охрану, а на базе ремонтных мастерских в Ташкенте выросли заводы.
Не скрою, у меня есть миллион, может, больше. Немудрено, если я кое-кому делаю за три года из пятидесяти тысяч двести -- правда, такой прирост только у него, ему положено по рангу... Но скажите, какой толк от этих миллионов? -- вдруг спросил он, в свою очередь, прокурора.
Азларханова удивила неожиданная горечь в тоне Шубарина. До сих пор он казался Амирхану Даутовичу человеком сугубо деловым, лишенным ка-ких-либо сантиментов. А вот поди же ты... Шубарин, кажется, уловил это во взгляде, в выражении лица гостя.
-- Да-да, не удивляйтесь... Я веду скромный об-раз жизни: не курю, пью крайне редко и умеренно, не чревоугодник, не играю в карты. Хотя меня окружают разные люди, чьи нравственные принципы я не всегда разделяю. У Икрама Махмудовича, на-пример, две жены, и все его страсти влетают ему в копеечку. Из-за риска, своеобразия нашей работы я вынужден порой терпеть возле себя людей, ко-торых в иной ситуации и на порог своего дома не пустил бы. У меня нет ни явных, ни тайных стра-стей, правда, я собираю картины, и есть кое-что поистине удивительное. -- Он неожиданно оживился, словно прикоснулся к чему-то дорогому, заветно-му. -- Есть две картины Сальвадоре Розе -- наверное, они попали сюда во время войны, с беженцами, а может, еще раньше, до революции. Правда, боль-шинство картин -- неизвестных мастеров, хотя есть пять полотен Николая Ге, -- ведь его дочь закончила в Ташкенте гимназию. Я бы с удовольствием при-гласил экспертов, наверное, многое бы прояснилось, так ведь нельзя, все держится в тайне, взаперти, как у вора. Я даже не могу совершить жест бла-готворительности и перечислить крупную сумму, ска-жем детдому; не могу ничего завещать после себя открыто, а анонимно не хочется, душа не лежит -- мне ничего легко не доставалось. А вы говорите: страсть к накопительству. Ничего я не коплю! Я работаю, а деньги множатся сами собой, и уйти от дела нет сил: я запустил машину, а она не отпускает меня, заколдованный круг -- не вырваться. Я знаю, изменись что в стране, я пойду под вышку, под расстрел, знакома мне такая статья: "Хищения в особо крупных размерах".
Не хочу хвалиться, но я не боюсь ответствен-ности, потому что воспринимаю возмездие как плату за реализацию своих творческих возможностей, за что часто расплачивались жизнью -- такова судьба многих незаурядных людей.
Странно, но в этих словах прокурор не уловил наигрыша. Неужели он и в самом деле искренне верит в то, что говорит, думал Азларханов. Послу-шать, так более рачительного отца-благодетеля и нет в крае. Шубарин продолжал:
-- Обидно только вот за что: ведь ничего в жизни я не разрушил, не развалил, не загубил, не довел до ручки -- я только создавал и множил, создавал добро в прямом смысле.
А ведь куда ни глянь -- тьма иных примеров. Можно поименно назвать всех, кто загубил тот или иной колхоз, совхоз, завод, фабрику, комбинат, ин-ститут, газету, отрасль, наконец, загубил землю, уби-вает озера и реки, сводит леса, выпускает телеви-зоры, от которых горят дома и гостиницы, -так им все как с гуся вода. Никого из них не постигла суровая кара, хотя, если разобраться, ущерб от всех нас, артельщиков, вместе взятых, в стране едва ли сравнится с тем уроном, что нанесли они.
Вы можете мне не верить, дело ваше, но скажу честно: истинную радость я получил не от денег, а реализуя свой талант инженера и предпринима-теля, и этим я обязан теневой экономике. -- Он по-молчал, точно раздумывал о чем-то, и все же ре-шился -- может быть, ему надо было выговориться перед кем-то, а бывший прокурор представлялся идеальным слушателем. -- Я был бы неискренен, если бы не сказал об удовлетворении еще одного, не самого достойного для человека чувства... как бы это понятнее объяснить?.. Я щедро кормлю свое чувство презрения, держа в зависимости от моих подачек многих здешних деятелей. Если Икрам лю-бит, когда перед ним выламываются танцовщицы, выпрашивая у него купюру покрупнее, то я получаю удовольствие от "танцев" продажных руководителей, стремящихся выцыганить у меня то же самое, что и полуголые танцовщицы.